Мелодия для сопрано и баритона (Русский десант на Майорку - 1) - Элла Никольская

Он вернулся домой раньше, чем я предполагала, и мы полночи просидели в кухне: ели Пакины черствые уже, но все равно вкусные пироги с сыром, запивая их зеленым чаем.

Я рассказывала, а он слушал. О моих родителях - что знала, а знала не очень много. О пожаре, о смерти Зины. Как она повторяла: дым, Грета, здесь дым...

Большая рука Руди погладила мое плечо:

- Не плачь, Гретхен, слезами горю не поможешь, жалко Зинку, за что ж ей такое? Голубиная душа... Ну успокойся, давай посмотрим, что ты там привезла.

Он сдвинул посуду на край кухонного стола, легко вскинул тяжеленный чемодан, завозился с замком. Я поскорей перетащила чашки-тарелки в раковину, а то побьем, неровен час, хозяйскую посуду. Крышка чемодана, наконец, распахнулась, Руди долго смотрел на ту икону, что лежала сверху, не спеша доставать остальные. Наконец, бережно вынул её, перевернул оценивал. Научился разбираться в иконах, картинах, в драгоценных камнях, в золотых и серебряных изделиях.

- Неплохо, - произнес он, - Прошлый век, начало. Состояние хорошее. И цена будет хорошая На такую икону покупатель быстро найдется, Вилли уж найдет.

Он отнес чемодан в комнату, разложил картины и иконы на круглом столе и на диване, рассортировал.

- Авось папаша твой нас не заложит, - сказал он, - Остальное где?

Я протянула ему сумочку - он первым делом достал паспорт. Удивился:

- Зинин. Откуда?

- Не успела отдать. Что с ним делать? На него сданы в комиссионный два обручальных кольца и сережки золотые современной работы - впопыхах у последнего "клиента" прихватили. За ними след никакой не потянется, Зине ничто бы не грозило. Но теперь все это пропало...

Руди повертел в руках паспорт, вгляделся в фотографию и неожиданно тяжелое его лицо дрогнуло, он опустился на стул, сказал почему-то по-немецки:

- Arme, arme Madchen - бедная, бедная девочка...

Никогда мы не говорили между собой по-немецки, почему-то эти простые слова потрясли меня, я бросилась к нему, обняла, заплакала, почувствовала, что и он плачет. О Зине. О себе. О нас - обо мне, маме, о Хельмуте и Паке. Мы с ним - одно, мы - семья, мы любим и ненавидим одних и тех же людей, нас гнетут те же предчувствия, у нас общая судьба, мы одни в жестоком мире...

Такие минуты проходят быстро. Руди отстранил меня, я заглянула снизу ему в лицо - глаза сухие. Но я не ошиблась - эти несколько минут мы были вместе.

- Зинин паспорт, - произнес Руди чуть хрипло, - Его ведь не ищут? Никто же не знал, что он у тебя. Сгорел - и все.

Я уже поняла, к чему он клонит.

- А фотография?

- Переменю, это нетрудно. Оставайся в Москве. Снимешь комнату, работу какую-нибудь найдешь. ни к чему тебе все это, - он мотнул головой в сторону чемодана, - Тем более сейчас. Да, а что ещё у тебя?

Достал из моей сумки косметичку, в которой не было косметики, высыпал на стол то, что там было: кольца, перстни с разноцветными камнями. Одно обручальное кольцо скатилось на край стола, упало - Руди поднял его, подбросил на ладони, поднес к глазам, отыскивая пробу.

- Что еще?

Опрокинул сумку, вытряхнул остальное: пару браслетов, бусы, золотые монеты, крест большой, с эмалью, табакерку инкрустированную, маленький серебряный медальон... Кольца и монеты ссыпал обратно в косметичку, положил её в опустевшую сумку.

- Это тебе. Только будь осторожна. Очень осторожна.

- Руди, а если отец узнает? Или, не дай Бог, Вилли?

- Твоя доля, Гретхен, - его глаза перекатились в мою сторону, как свинцовые шарики, - Начинай новую жизнь - самое время, сама понимаешь. Ты и раньше хотела выйти из игры, я знаю. Догадывался. И правильно. Вот тебе случай - паспорт чужой... Кольца - это на самый крайний случай, на самый черный день, за ними след может потянуться. Но все же ты их спрячь. С Вилли я сам разберусь, тут и другого всего довольно.

- Руди, - мне вдруг стало страшно, - Руди, ты меня бросаешь?

- По другому не получится, - ответил он, как будто все уже решено, Если ты одна, тебя не найдут. А через меня рано или поздно... Особенно Вилли. Ну посмотрим...

- Боюсь...

- А так не боишься разве?

- Когда, Руди? Когда мне уходить?

- Вилли вчера приехал - значит, завтра с утра заявится. Не стоит вам встречаться. Встанешь в четыре, я тебе кофе сварю. А пока - давай-ка сюда паспорта. Оба...

...Было совсем темно, когда я побрела вдоль сонного, туманного пруда. Мой собственный паспорт остался у Руди, Зинин с моей фотографией лежал в сумочке, и косметичка с кольцами и монетами тоже. Их не хватятся - мой отец, добывший их и все прочее неправедным путем - угодил-таки милиции в лапы, а мой дядя Вилли - как бы агент по сбыту в нашей маленькой семейной "фирме" - ничего об их существовании не знает. Узнал бы - взбесился, он человек строгих правил, мой дядюшка Вилли...

Я кружила по пустынным, быстро светлеющим улицам - метро ещё не открылось, да и куда ехать? Слушала собственные шаги, мысли мешались. Вспомнился молодой милиционер, отдавший мне Зинин крестик, - я повесила его на ту же цепочку, что и свой, я ведь должна вечно помнить свою подругу, жить - и страдать, наверно, - за нас двоих. Этот милиционер мог бы меня уличить - да где он? За три тысячи километров отсюда.

Сегодня в мою жизнь непременно войдут новые люди - для них, кем бы они не оказались, я стану не Гретой, не Маргаритой Дизенхоф, для них я - Зина Мареева, детдомовская воспитанница, родители неизвестны. Странно и немного жутко - будто переселение душ. Но все кончится хорошо, иначе и быть не может, я уверена.

...Никогда и никому - даже Зине не признавалась я, что считаю себя избранницей. В хорошие дни об этом можно и позабыть, но когда мне плохо, тревожно или страшно, я не устаю повторять про себя: все равно я не такая, как все, я особенная, я избранница, кто-то великий и мудрый охраняет меня и не даст совсем пропасть... Вот хоть и в прошлый раз: будто что-то толкнуло меня уехать, убежать из Питера в тот самый день, когда моих родителей взяли на месте преступления. Во-первых, я могла оказаться рядом с ними - сколько раз бывало... Но в тот день отец распорядился, чтобы я оставалась в гостинице. Во-вторых, они всего на несколько минут опаздывали против установленного срока, а я ждать не стала - даже немного, даже чуть-чуть, счет был уже оплачен, я сама вытащила неподъемный чемодан - дурную службу сослужил бы он Барановскому, попади в руки милиции - и поймала такси до вокзала, а там четыре часа поезда ждала, родители так и не появились... Что меня уберегло - интуиция или ангел-хранитель, а, может, это одно и то же? Не зря, выходит, я считаю себя избранницей. Хотя допускаю, что это просто утешение, такой технический прием, чтобы успокаивать смятенную душу...

Например, я часто повторяю себе, что мое детство было прекрасным. Да, прекрасным и счастливым. Хотя не в лучшее время и не в лучшем месте на земле. Семья начисто разорена, наполовину погублена. Дед - ссыльный немец с утра до ночи мается в угольной шахте, жена его - моя бабка - умерла родами в поезде, который вез людей, как скот, в чужие, необжитые места. Когда я появилась на свет, старший брат мамы Рудольф отбывал срок в колонии для малолетних, а младшего - Вильгельма, того, что родился по пути в ссылку, ради его спасения отдали незнакомым людям, и судьба его тогда была неизвестна. Гизеле, моей матери, и семнадцати ещё не исполнилось, а того, от кого я родилась, в доме не поминали, я и не подозревала до поры о его существовании, пока не догадалась, что какой-никакой отец есть у каждого.

Мать таскала меня с собой на работу - в детский дом. Потом, слава Богу, появилась Пака - постучалась однажды в дверь беженка-кореянка, да так и осталась. Взялась вести скудное хозяйство да за мной приглядывать. А я все равно частенько бегала в детдом: привыкла... В те годы, наверно, и появилось у меня чувство избранности: среди сирот я была счастливица, мы с мамой каждый вечер уходили домой, и одевали меня не в казенное, хотя казенное бывало и поновее, и попрочней тех нарядов, что из разного старья мастерила Пака. Я так непозволительно была счастлива, что даже не ревновала, когда другие дети претендовали на внимание мамы Гизелы норовили дотронуться до нее, прижаться ненароком, подставить голову под ласковую ладонь. Детдомовские - от зависти, может быть, не очень со мной дружили, а я за их дружбой и не гналась. Многие побывали у нас в доме мама приводила то одного, то другого - тех, кого в тот день одолевало горе. Однажды так появилась Зина - её долго не оформляли в детдом, ждали родных вдруг все же кто-то объявится, может, просто потеряли ребенка в вокзальной суете, ищут... И она ждала - маленькая, миловидная, тихая - ни с кем не разговаривала. Потом смирилась, как-то поняла - сама отошла от двери, от которой её прежде силой не могли увести, отвернутся - а она снова там, ждет... Вот тут-то мама и привела её к нам. Кажется, она прожила у нас несколько дней, жалась в уголок. Я притащила ей белого котенка Мицци, из растянутого рукава вязаной кофты высунулась тощая рука, погладила розовые кошачьи уши...