Жизнь гнома - Урс Видмер

Растения убивали потихоньку, без малейшего шороха. Лишь иногда то тут, то там у тебя над головой с невероятной высоты пролетит огромная ветка и рухнет на землю. Или где-то вдали откажется от борьбы гигантское дерево. Все убивали медленно, безжалостно, неумолимо. — Тут он вздохнул. — И я, я тоже лег. Это был конец.

Рядом со мной всхлипнул Кобальд. Когда он повернулся ко мне, я увидел, что стекла его очков запотели. Из-под них текли слезы прямо ему на бороду. Да и все мои собратья сняли шапки и вытирали ими глаза и носы. А я не снял своей шапки, смотрел из-под нахмуренных бровей.

— Ладно, Фиолет, ты прав, — пробормотал Зеленый Зепп и нахмурил брови, точно как я. — То был еще не конец. Понимаешь, я вдруг почувствовал какой-то зуд, — неожиданно он заговорил очень громко. — Это были муравьи!

— Муравьи? — хором спросили гномы.

— Да, муравьи. По мне шли муравьи, огромные муравьи, один за другим. Они выползали из-под правой руки, пересекали мою грудь прямо под подбородком и сваливались в пропасть с левого бока. Каждый тащил в челюстях кусочек червяка, или лягушки, или пятнистой саламандры. — Чтобы успокоить его, я поднял и опустил руки, и он действительно заговорил тише: — Они выходили из корней сосны и пропадали в зарослях рябины. Я хотел вскочить и стряхнуть с куртки этих тварей, но тут со стороны сосны на меня двинулся муравьед. Я снова упал на спину и замер, глядя на него. Держа перед собой, словно лопату, свой язык, он слизывал одного муравья за другим. А они совсем не волновались — он ведь зашел сзади — и даже на языке у муравьеда продолжали маршировать к своей цели. Муравьед перетащил через меня свой язык, влажный и клейкий, и вскоре оказался рядом с кустом рябины. Я расслабился и сел — я хотел, я должен был идти дальше, — и в этот момент с какого-то дерева спрыгнул ягуар и вцепился в холку муравьеда. Тот как сумасшедший завертелся волчком, но не мог скинуть черную кошку с затылка и свалился как сноп. Пока ягуар, не обращая на меня внимания, раздирал муравьеда на куски, я вскочил. Я разорвал вьюнки и горошек, уже начавшие опутывать меня по рукам и ногам, освободил башмаки от лиан, уже сомкнувшихся над ними. И снова взглянул на ягуара, и как раз в этот момент гремучая змея, неожиданно появившаяся из сочной зеленой травы, подползла к его горлу и укусила так быстро, что он даже не успел повернуть головы. Он несколько раз подпрыгнул под внимательным взглядом выпрямившейся змеи, а потом упал. Лежал без движения. Я пошел прочь. А гремучая змея, торжествуя, оглянулась и поползла по траве навстречу мне… а еще мангусту, своему злейшему врагу, которого я даже не заметил и который, когда змея оказалась достаточно близко, тут же вонзил зубы в ее шею. Она принялась бить хвостом по траве — взлетело несколько бабочек, — а потом упала без дыхания. Теперь я почти бежал к проходу в зарослях рядом с сосной, который проделал муравьед, но не успел сделать и десяти шагов, как туча шершней напала на мангуста. И каждый шершень жалил его, куда мог: в спину, в нос, в уши. Мангуст как сумасшедший пытался ловить их, а те, что ему удавалось поймать, жалили его быстрее, чем он успевал сжать челюсти, в нёбо, язык, глотку. Скоро он уже лежал с открытой пастью и ловил воздух, так что рой шершней, теперь уже ничего не опасаясь, накинулся на него. Мангуст дернулся. И умер. Шершни шершнями, а я поспешил дальше, когда непонятно откуда вниз ринулись яркие золотистые птицы с длинными шеями и острыми клювами. Они ловили шершней, вившихся над мангустом, да и надо мной, и не замечавших, что сами становятся жертвами этих иволг, или лимонниц, или чижей. Птицы, быстрые, точно стрелы, преследовали остатки роя даже сквозь завесы из лиан и стены листвы, в которых их поджидали, а может, просто так сидели какие-то твари, наверное, клещи, выделявшие слизь, а возможно, губки, чей клейкий яд перемазал перья птиц, и им стало трудно летать, они натыкались на деревья. Одна из птиц — может, это был все-таки попугай? — упала прямо мне под ноги. Ее круглый глаз смотрел на меня, а из клюва тихо, очень тихо вырывалось не то щебетание, не то пение. Но еще до того, как глаз закрылся и отзвучала последняя песня, перья, а потом и голова вместе с глазом исчезли под сонмом жуков и червей, о которых я секунду назад даже не подозревал. Природа словно расстелила покрывало над умирающей птицей. Я попятился, а когда остановился, то почти не смог различить, где же была та птица.

— Такого, что тебе пришлось пережить, — прошептал Кобальд и опустился перед Зеленым Зеппом на колени, — такого не переживал ни один из нас, ни один.

— Внезапно я услышал, я услышал, понимаешь? — Не отводя от меня взгляда, Зеленый Зепп положил руку на остроконечную шапочку Кобальда. Может, то было благословение? — Лес кричал. Броненосцы, дикобразы, лесные землеройки, ленивцы, трубкозубы, нутрии, мандрилы — все они кричали. Даже птицы — щеглы, чомги, соловьи — вопили, потому что в этих джунглях царила паника. И дыхание умирающей золотистой птицы тоже было воплем. Просто так, тихо не умирало ни одно животное. — И он кивнул мне, этот желтый Зеленый Зепп. — Безумие было нормой. Сумасшествие — обыденностью. Поэтому мне приходилось держать себя в руках, чтобы не потерять рассудок. «Спокойно, приятель! — сказал я себе, рассматривая растерзанного муравьеда, ягуара с остекленевшими глазами, оторванную голову гремучей змеи, раздувшуюся шею мангуста, летающих вокруг шершней и кишащих на птице червей и жуков. — Дикие звери не едят резиновых гномов!» Это немного успокоило меня, и я снова направился к тропе в зарослях. Я твердо решил, что ничто меня больше не задержит. Но когда из-под того же самого корня навстречу мне вышла точно такая же колонна муравьев, муравей за муравьем, у каждого в клешнях кусок добычи, тут я совсем расклеился. Я завопил что было силы. — Он закричал так, как кричал тогда, это был такой ужасающе громкий вопль, что мы все попрятались друг за друга, словно ища защиты: Кобальд пытался спрятаться за моей спиной, я — за спиной Кобальда, а все остальные — за нами. — Я кричал, как все. Прижал руки к ушам, закрыл глаза, наклонился вперед — под прямым углом — и побежал. Вопя, ничего не видя, не слыша. Конечно же я налетал головой на деревья, спотыкался о корни и запутывался в папоротнике. Я просто ломился вперед и ни на секунду не прекращал ни бежать, ни кричать. Предсмертный крик гнома, такого вообще не может быть. Он вырывался из меня без передышки. Вера в то, что ты бессмертен, в лесу мгновенно исчезает.

— И он все это пережил! — Кобальд, как и Зеленый Зепп, повернулся ко мне, словно я был каким-то образом виноват в приключениях Зеленого Зеппа.

— Он не Иисус, — набросился я на него, меня разозлило это поклонение. — Он — Зеленый Зепп!

Тут Зеленый Зепп радостно завопил:

— Так ведь я все время и говорю о том, что я — Зеленый Зепп! — Он посмотрел на меня сияющими глазами. — Ну что ж, с этим теперь все ясно. Я заканчиваю.

Неожиданно я почувствовал, что идти стало легче. Нет ветвей, бьющих меня по лицу. Нет дикого винограда, в котором я запутывался. Воздух стал чистым, свежим. Я остановился. Выпрямился. Сделал глубокий вдох и выдох. Поморгал и на секунду отнял ладони от ушей. Крик леса был почти не слышен, и яркий свет ослепил меня. Солнце! Тогда я опустил руки и открыл глаза. Подо мной, под крутым обрывом, поросшим дроком и колючками, лежала широкая равнина — я даже подумал, что вижу море, — а надо мной возвышался купол синего неба. Оказывается, я вышел на опушку леса. Я уселся на сухую траву и прислонился спиной к дереву. Я снова вернулся на землю.

Равнина, совершенно плоская, без единого холмика, была коричневой, а ближе к горизонту делалась голубой. Вначале я подумал, что здесь никого и ничего нет, если не считать ковыля и нескольких одиноких деревьев. Но вскоре заметил людей — отсюда, сверху, они казались маленькими, прямо крошечными, но это точно были люди. Длинными вереницами шли они туда и сюда, женщины с узлами и пластиковыми ведрами на головах, с детьми на руках и в подвязанных подолах платьев; мужчины, старые, молодые, на костылях или с палками, калеки, все же тащившие на спинах древних старух, — человеческий клубок с лицом из сплошных морщин. Колонны беженцев шли вдоль и поперек равнины, сталкивались и проходили одна сквозь другую; временами группа беженцев присоединялась к встречной колонне и шла в обратном направлении. Но не все шли, не все. Равнина была усеяна человеческими телами, раздробленными, искромсанными, растерзанными выстрелами или забитыми прикладами. Мертвыми. Беженцы проходили среди них, мимо них, не оглядываясь. У одного мужчины в животе торчал кол, но тут кто-то из беженцев вытащил его из истекающего кровью тела, поскольку ему был нужен посох. Он повесил на кол свои узлы со скарбом и красными руками поднял его на плечо. Какая-то женщина снимала с покойницы ботинки. Вот взорвалась мина, крик, смятение, потом колонна беженцев снова построилась и зашагала дальше, словно ничего не случилось. Два-три тела остались лежать, раскинув ноги и руки. Далеко впереди, в голубой дымке, горело не то бензохранилище, не то газопровод. В небо поднимался черный дым. Потом раздался глухой шум — взрывы и там. Далекая колонна танков остановилась, я разглядел вдалеке мост, это его подорвали, и один танк рухнул вниз. Теперь он лежал в ручье гусеницами вверх. По обломкам моста бежали солдаты, несколько человек переходили ручей по пояс в воде. Над ними кружили вертолеты, я слышал гул моторов. Строчили автоматы, трудно было понять, кто в кого стреляет. Я бы сказал, все стреляли во всех. — Зеленый Зепп смолк, мы все тоже молчали. Даже Кобальд рассматривал свои башмаки. — И все же там, где я стоял, царил полный покой, — произнес Зеленый Зепп после долгой паузы. — Никаких хищников, никаких огромных деревьев, а война — далеко. Теплое солнце. Меня переполняло блаженное счастье. Я вздохнул, застонал, раскинул руки и засмеялся. Кажется, я даже спел песенку, а когда заметил, что пою наш марш, то из моих глаз потекли слезы. И тут…