Дневник путешествия Ибрахим-бека - Зайн ал-Абилин Марагаи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда я услышал о всех этих ужасах, свет померк вокруг меня. Из самых глубин моего сердца исторгся стон:
— О господи, вот возмездие за те несправедливые споры, которые я вел в Каире! Ведь, когда мне говорили что-либо подобное, я не верил, вступал в настоящую схватку и зря обижал людей.
— Досаднее всего то, — продолжал ага сеид, — что эти солдаты почти все заработанное ремеслом и поденной работой, за вычетом взяток офицерам, тратят на терьяк и курят его в кальянах.
Совершенно ошеломленный, я спросил:
— А солдаты — это местные жители, или они из других областей Ирана?
— Нет, это приезжие; в основном из племен халхали и мишкин.[79] Они несут в городе гарнизонную службу, и их меняют раз в два-три года.
Спустя некоторое время ага сеид сказал:
— Многие из паломников берут здесь на время пребывания жену. Если и вы думаете — скажите, я сделаю необходимые приготовления.
— Я могу жениться, но можешь ли ты дать клятву, что у женщины истек срок после развода?[80]
— Ведь ты женишься для своего удовольствия, почему я должен давать тебе клятву?
— Вот видите, вы не уверены в этом. Нет уж! Я даже и в Европе ни в чем не погрешил против шариата, как же я это сделаю в сем святом месте? Многие негодяи, оказывается, творят такие беспутные дела, а я-то до сих пор не верил! Увы!
Итак, после двадцатидвухдневного пребывания у святой гробницы я поручил Юсифу Аму готовиться к отъезду в Тегеран.
Юсиф Аму сказал мне на это:
— Господин бек, за все время путешествия я вас ни о чем не просил. Я преисполнен благодарности за то, что, служа вам, смог поклониться этой священной гробнице, посещение которой составит мое счастье и в этом, и в том мире. Теперь же я прошу выслушать одну мою просьбу и исполнить ее.
— Говори, — разрешил я.
— Послушайтесь совета: тем же путем, каким мы прибыли из Каира, давайте вернемся назад. Я хорошо знаю ваш нрав. В этой стране, видя всякий день разные бесчинства, вы легко будете впадать в гнев. И я очень боюсь, что в конце концов, не дай бог, вы захвораете. Как тогда мне держать ответ перед вашей матушкой? Часть Ирана вы уже видели, а Тегеран — то же, что и Хорасан: «по горсти можно судить о целом харваре», как говорят, и «урожайный год узнается по весне». Или вы ожидаете увидеть в Тегеране что-нибудь такое, что вас порадует?
— Юсиф Аму, ты хорошо знаешь, что, помимо других причин, уже только по завещанию отца я ни на минуту не переставал относиться к тебе с уважением и всегда почитал тебя как отца родного. Но я хочу, чтобы в этом вопросе ты мне не прекословил. От своего намерения я не откажусь, даже если мне придется пойти наперекор воле отца и ослушаться твоего совета. Это путешествие уж, видно, мне предназначено. Пока я не съезжу в Тегеран, не доберусь до министров и правителей государства и сам не дознаюсь истинных причин их небрежения, причин бедственного положения народа и разрухи государства, нет мне покоя! Или я сложу на этом голову, или постигну причины всех этих ужасов. Аминь!
Бедный Юсиф Аму был вынужден замолчать и не сказал больше ни слова.
В сопровождении аги сеида мы отправились нанимать лошадей на окраину города, туда, где жили мукари.[81] Там, у хаджи Хусайна, казвинского возницы, мы наняли за двадцать туманов до Тегерана трех лошадей, пару для себя и одну лошадь для наших вещей, которые должны были прибыть двумя днями позже.
На следующий день мы отдали последнюю дань святой гробнице и прочли там прощальную молитву.
Грустные покинули мы этот истинный рай, дали туман на чай хранителю обуви и, вернувшись в дом аги сеида, стали готовиться в дорогу.
Возница подвел лошадей, мы сели и в тот же день достигли того места за пределами города, где собираются караваны. Ага сеид проводил нас, мы вместе поужинали и, вручив ему три червонца, распростились с ним.
Горькие и неприятные происшествия нашего странствия совершенно изгнали из моей памяти наказ отца: находить по прибытии в каждый город одного или двух достойных людей, с которыми можно было бы свести дружбу.
Да кроме того, повсюду я видел таких людей, что выполнить это намерение было все равно невозможно: ничего человеческого я в них не чувствовал, как будто кровь застыла в их жилах. Они без малейшего колебания ухватились бы за каждый туман любого выгодного дельца, даже если бы это нанесло ущерб в сто туманов их стране, их соотечественникам и единоверцам. Для них словно и не существовало таких понятий, как благо народа, достоинство и процветание страны, престиж государства.
Правитель и подданный, повелитель и подчиненный, ученый и невежда, купец и ремесленник — все думают только о себе и как враги строят друг другу разные каверзы.
Можно ли довериться и положиться на дружбу этих людей? В таком городе, как святой Мешхед, где, казалось бы, есть все условия для развития торговли, нет ни одной компании, ни одного торгового общества, а ведь многие имеют капитал, и всяких местных изделий и продуктов, вроде ковров, терьяка, хлопка и так далее — там, слава богу, хоть отбавляй! Это тоже говорит об их разобщенности.
Что касается подделки товаров и продуктов — в этом они на редкость мастера. Ковры портят поддельными красителями, в терьяк подмешивают муку и клей, чего доброго и пыль. Уж сколько раз правительство запрещало поддельные красители и отдавало строжайшие приказы не смешивать терьяк ни с чем — это не помогало, ибо чиновники, получив взятку, смотрели на запрещение сквозь пальцы.
Самое страшное зло в стране — курение терьяка. Мужчины и женщины, молодые и старые — все подвержены привычке потреблять эту губительную отраву. Курят совершенно открыто везде — в лавках и на базарах, а власти словно и не видят. Вот причина того, что в нашей стране не осталось ни мужества у мужчин, ни нежности и прелести у женщин. Правительство абсолютно равнодушно ко всему и не думает
