Я успею, ребята! - Андрей Ефремов

— Шестерка он, не знает он ничего. Совсем я дурной, что ли?

— Ты это Психу сейчас расскажешь.

— Врешь, я сначала про Виталика расскажу и про наушники, которые этот дурень крал. Годится?

— Ну ты… Говори чего хочешь.

— Парня отпусти.

— Толик, Толик… — Тот, который держал меня, засуетился, задергался. — Псих из машины вышел.

Он вдруг резко выпрямил меня и швырнул в приоткрытую дверь.

Сначала было только темно, больно стало потом. Я отнял лицо от стены и сдвинул шапку. Кусок плинтуса не давал двери закрыться до конца. Чья-то спина была видна мне сквозь щель.

— Дай, Юра, адрес.

Спокойно просил, очень спокойно.

— Ты, Псих, этим адресом подавишься!

Я даже удар слышал. Спина отодвинулась. Юра сидел на асфальте. Гудок подхватил сумку, передал кому-то.

— Ну вот, одну раздавили.

Теперь я видел Психа хорошо, во весь рост. Он вытащил конверты с пластинками из сумки.

— Это тебе, Вовик, за труды. А тебе, Юра, неделя сроку.

Узнал я этого гада, узнал! Это был тот, который первого сентября Гудка перед школой хлестал. Я смотрел, как он садится в машину. И «Победа» его. Нельзя спутать. Она такая новая, как будто с завода только что.

Голова кружилась очень сильно. Я помог Юре, мы постояли в подворотне, сквозь двор прошли на соседнюю улицу. У автомата с газировкой Юра намочил платок.

— Постой, вытрусь немного.

Он слизнул кровь.

— Порядок с пластинками. На одну я грохнулся, а с остальными полный порядок. Аккуратные ребята, ни одной не уронили, сволочи!

Вынул из обвисшей сумки конверт с айсбергами.

— Врезали вечным льдам.

Черные осколки сыпались из блестящего конверта.

На улице мы остановились. Я вытряс кусочки пластинки из пластиковой сумки и запихивал ее в портфель. Две девочки в одинаковых сапожках остановились перед Юрой. Он провел пальцем по разбитым губам.

— Вы чего в лужу залезли?

— Больно? — спросила одна.

— Ах вы девчонки.

Юра протянул им конверт:

— Ваши айсберги, держите.

Мы сидели на лавочке у трамвайной остановки и молчали. Трамваи один за другим захлопывали двери, искры сыпались на асфальт. Даже жлобов этих ругать не хотелось. А чего ругать-то? Звали нас сюда, что ли? Сами, можно сказать, напросились.

Юра по коленке себя хлопнул. Встал.

— Я один, Витя, один пойду. Пока.

Все, жаловаться больше некому. Остался — Гудок. Гудилин Вовик.

Я ехал домой и воображал, что вот прихожу, а мама вернулась, и как будто все хорошо, и чемодан стоит в прихожей, пакеты всякие валяются. Она скажет: «Иди сюда, чудо мое», а папа будет торопить, потому что обед стынет.

Папа сказал:

— Леша приходил. Скажи ты мне наконец: что там у вас происходит?

— Ничего у нас не происходит, нормально все.

— Это значит «нормально», когда у одного лица не видно — синяки сплошные, а у другого ни царапины?

Я говорю:

— Ты что, хочешь, чтобы и мне насовали?

— Некоторым, — говорит, — полезно. Иногда.

— Ну вот за Ваньчика и радуйся, ему теперь надолго хватит.

Он на меня посмотрел как чужой. Я повернулся и в комнату пошел.

— А ну стой! Леша знаешь зачем приходил? Или тебе и это неинтересно?

Я в дверях остановился и жду.

— На столе посмотришь. Не завидую я тебе, Виктор.

Эти две книги я издали узнал. «В дебрях Уссурийского края». В прошлом году я Ваньчику на день рождения подарил. Долго надпись выдумывал. Теперь опять мои.

Хорошо, что у меня в комнате дверь на крючок запирается. Никого я сейчас видеть не мог, никого. Воображал, дурень, как мама вернется. Только ей этого и не хватало. Что же это со мной делается? Ведь я же для всех теперь гад последний.

Я-то думал, что папа про Ваньчика прибавил. Нет, все точно, одни синяки, даже веснушек не видно. На Лешку мне прямо жалко смотреть было. И не обернется, как будто меня и в классе нет.

На уроке Базылева меня за рукав тянет.

— Витька, Витька, а что я в учительской слышала: Гудилина, говорят, исключать будут.

— На здоровье, — говорю, — мне-то что.

Плечом дернула, отвернулась.

Уже и Ленка все знает.

На перемене я к Ваньчику все равно подошел. Его дежурные из класса не выгоняли, куда ему такому в коридор. Я перед ним стою, а он молчит, потом как дурак спрашиваю:

— Ляшин, да?

Лешка совсем отвернулся.

— Ты не думай, я и без Бориса отмахался бы, Ляшин тоже красивый ходит.

И опять молчит. Так и не повернулся.

Юра только сказал:

— В восемь выходи, я во дворе буду.

И трубку бросил.

Я, может, на целый час раньше вышел, а Юра ждет. Сначала как на остановке сидели. Я уж думал — уйдет.

— Подставили нас с тобой, Витек. Как щенков, подставили. Нас Психу продали, а Виталику пластинки толкнули. Ну точно же нам с тобой только бутылки сдавать! Ладно. Есть, в общем, такие пластинки, есть. Только деньги сразу надо. Нисколько ждать не хотят.

Две женщины остановились поговорить рядом с нами. Юра опустил голову и молчал, пока они не распрощались.

— Знаешь, Витек, не вышло у нас с тобой ничего. Матери помочь хотел — мать в больнице, у тебя с Ваньчиком все поломалось. Но этого-то старика выручать надо! Кто мы с тобой для него теперь? — Юра рукой махнул. — Ладно. Придумаю что-нибудь.

Только что тут придумать-то?

В тот день физика первой была. Пока Борис Николаевич чертеж делал, Ленка мне записку подсунула: «После уроков подожди у класса, что-то скажу». Еле я урок досидел.

— Ну что там у тебя? Давай.

Ленка по сторонам посмотрела.

— А то, что Гудилину ничего не будет. Понял?

— Врешь, — говорю, — врешь, он же…

— Можешь не рассказывать, сама все знаю, а только не будет ничего, и все тут. С него подписку взяли, и с Ляшина тоже.

— Какую подписку, Ленка? Не знаешь ничего и выдумываешь тут.

— И ничего не выдумываю, спроси у Бориса Николаевича, он на педсовете был. Взяли подписку, что будут себя хорошо вести!

Ну я Ваньчика предал, но я-то ведь один. А тут все, все!

Борис Николаевич только иногда на меня смотрел. Он меня слушал и что-то на столе перекладывал. Какие-то тетрадки с бумажками.

— А ты что хотел — чтобы их в тюрьму посадили?

Да причем тут тюрьма-то?

— Я, конечно, понимаю, тебе за друга обидно, только ты на нас-то не очень сердись. — И вдруг каким-то совсем другим голосом: — Иди, Кухтин, иди. — И покраснел.

Просто не знаю, как опять к Борису Николаевичу пришел. В пустой школе после уроков задержался, вдруг слышу — Ваньчик шумит, потом станок загудел. Я стоял, слушал, потом пошел все-таки.

Они меня сначала не заметили, потому что в лаборантской что-то передвигали. Борис Николаевич говорил «раз-два», и потом что-то двигалось и дребезжало.

Ваньчик первый оттуда высунулся. Увидел меня — и назад. Я думал — сейчас хоть кто-нибудь выйдет, а в лаборантской возиться перестали и молчат. Я уже уйти хотел — Борис Николаевич выходит.

— Ну что, Кухтин, освободился? Заходи, место есть.

Они, точно, место мне сразу дали. Прямо даже никто к моему столу не подходил. У меня отвертка лежала, я же видел, Ваньчику как раз такая нужна, крестом. Ну, не хочешь просить — сам возьми. Нет, он обычной, плоской ковырялся, пока руку не разодрал. Так и не отвинтил, за другое взялся.

Ушел я от них, чего набиваться-то?

До остановки доплелся и стою. Не к кому мне больше идти, не к кому. Я там, может, час околачивался, ждал неизвестно чего. Сижу на загородке у газона и на асфальт таращусь.

— Ты, Витька, заснул, что ли?

А я и не слышал, как Ленка подошла. Стоит рядом и сумкой меня в плечо толкает.

— Тебе, Кухтин, плохо, да? До дому не дойти?

— Нормально мне, — говорю, — просто замечательно. А ты куда?

У Базылевой на плече сумка висит и набита так, что молния до конца не застегивается.

— Забыл ты, Витька, что ли? Я же на тренировку хожу.

И так я вдруг испугался, что вот сейчас Ленка повернется и уйдет, схватился за красный ремешок — он у нее из сумки торчал, — тяну к себе и повторяю:

— Это у тебя что? Что это?

— Да жилет же, Витька. У нас все новички в спасательных жилетах занимаются.

И свою сумку на асфальт ставит.

— У тебя, Витя, случилось что-нибудь?

Ну не знаю я, что это на меня нашло: все Ленке рассказал. Она рядом со мной на загородке сидит, а я говорю, и никак мне не остановиться. И про Степана Трофимовича, и про Виталика, и про Гудка с Толиком… Только про Юриного отца не рассказал, не получилось почему-то.

Наверное, мимо нас трамваев десять уже прошло. Я говорю:

— Ты, Ленка, беги, там у тебя гребут небось вовсю.

Она встала, одной рукой сумку на плечо забрасывает, а другой меня тянет.

— Пошли, Витя, у нас скамейки по берегу стоят, посмотришь, как тренируемся. Ну чего ты один будешь?