Подвиг - Юрий Коротков

— Пятьдесят на пятьдесят, — сказал Мишка.

Соня, сидевшая с низко опущенной головой, медленно подняла ладонь.

И снова они ехали в полупустой электричке, втроем напротив Сони, снова мелькали за окном деревни, леса, переезды, речушки, но не было уже нетерпеливого ожидания счастья, как несколько дней назад. Игорь и Блоха уткнулись в учебники.

— Какое сегодня число? — спросила Соня.

— С добрым утром! — усмехнулся Блоха. — Восемнадцатое. Две недели до экзаменов…

Соня вышла в тамбур, подставила лицо свежему ветру. Ребята проводили ее взглядом, но никто не двинулся следом.

Соня с Мишкой целовались на лестнице в ее подъезде. Хлопнула внизу входная дверь, Соня вздрогнула.

— Ты с ума сошел? Отпусти!

Она с силой уперлась ему в грудь руками и отстранилась, торопливо заправляя футболку.

— Послушай, — тоскливо сказала она. — Ты ведь не хочешь, чтобы я провалилась на экзаменах, как последняя дура?

— Нет, конечно.

— Тогда оставь меня в покое на этот месяц, пожалуйста… Ровно один месяц, хорошо?

Мишка кивнул.

— Только совсем исчезни, хорошо? Даже не звони. Я могу не выдержать — и все пойдет прахом. Обещаешь?

Мишка снова кивнул.

— Спасибо, — Соня быстро поцеловала его, подняла рюкзак и пошла вверх по лестнице. Оглянулась, вымученно улыбнулась ему, захлопнула за собой дверь и бессильно привалилась к ней спиной, откинув голову.

Потом подошла к зеркалу и стала удивленно разглядывать себя, трогая пальцем опухшие, обветренные губы и синеву под запавшими глазами.

Мать в комнате смотрела телевизор. Соня обняла ее сзади.

— Мам…

— Ты пропустила все самое интересное, — сказала Инна Михайловна, не отрываясь от телевизора. — Ведь такое бывает раз в жизни…

На экране парил на воздушных шарах над переполненным стадионом, улетал в ночное небо улыбчивый олимпийский Мишка, и люди на трибунах махали ему вслед и пели:

До свиданья, наш друг, до свиданья!Олимпийское лето, прощай!Пожелай исполненья желанья —Новой встречи с тобой пожелай!

Наплывом в коротких кадрах кинохроники рвались со старта спринтеры, сплетались в яростной схватке борцы, крутили бесконечные сальто гимнасты, и чемпионы на пьедестале, не скрывая слез, смотрели на поднимающийся флаг Родины.

Расстаемся, друзья!Остается в сердце нежность.Будем дружбу беречь —До свиданья, до новых встреч!..

Стиснув в ладони крестик, Соня читала вывешенные в институтском коридоре списки с оценками за письменную работу. Облегченно вздохнула, улыбнулась и заправила крестик за воротник.

— Этого не может быть! — Блоха изумленно уставился на свою фамилию, рядом с которой красовалась двойка. — Этого не может быть!

Он растерянно обернулся к Игорю и Соне.

— Вы понимаете, что этого не может быть?! Я такие задачи на спор по секундомеру решал!

— Может быть, однофамилец? — неуверенно сказала Соня.

— Подожди, не паникуй раньше времени, — сказал Игорь. — Тут в приемной комиссии профессор — отцовский ученик. Пойдем.

Они протиснулись сквозь обступившую списки толпу абитуриентов.

Блоха и Соня ждали в коридоре. Из кабинета вместе с Игорем вышел профессор с академической короткой бородкой, он чуть заметно кивнул на ходу и быстро пошел впереди.

— Понимаете, — торопливо заговорил Блоха, догоняя его, — я абсолютно уверен, что у меня нет ни одной ошибки! Я хочу увидеть свою работу с подчеркнутыми ошибками!..

Профессор молча прибавил шагу. Они спустились в пустую курилку под лестницей.

— Понимаете… — начал было снова Блоха, но профессор остановил его движением руки.

— Вы знаете, что такое «черные списки»? — спросил он, закуривая. — Это люди, которые ни при каких обстоятельствах не должны быть приняты. Думаю, что вашу работу даже не проверяли.

— Но ведь я могу подать апелляцию?

— А смысл? Если вдруг случится чудо и вы пройдете письменный экзамен — значит, завалят на устном. Если вы знаете наизусть школьную программу — значит, потребуют институтскую. Если, паче чаяния, сдадите все экзамены — не пройдете по конкурсу. Шансов нет, — развел он руками. — Вы понимаете, кто рассылает «черные списки»?.. Я не знаю и не хочу знать, почему вы в них попали, но вы-то сами, наверное, знаете? Так какого же черта вы идете в самый секретный институт на самый секретный факультет?

— А что же мне делать? — растерянно спросил Блоха.

— Не знаю… Забирайте документы и, пока не поздно, попытайтесь поступить куда-нибудь попроще… В сельскохозяйственный, что ли…

— Я не хочу заниматься сельским хозяйством, — напряженным голосом сказал Блоха. — Я хочу заниматься космосом. Я официально требую показать мою работу с указанием ошибок!

Профессор досадливо всплеснул руками.

— Я же вам по-человечески объясняю. Я с вами разговариваю только из уважения к Борису Аркадьевичу. Я ведь тоже рискую… Извините, мне пора. Игорь, вы разумный человек, уговорите вашего друга не делать глупостей…

Выйдя из института, Блоха сунул руки в карманы и, посвистывая, двинулся по проспекту.

— Женя, подожди! — окликнула Соня.

— Нам с вами не по пути! — Блоха попытался весело улыбнуться. — У вас еще три экзамена, а я свободен, как кирпич в полете!

Блоха сидел в своей комнате, обложенный стопками толстых книг, и внимательно читал, делая выписки. На столе перед ним стояло зеркало, он поднял голову и растянул губы в радостной улыбке, потом округлил рот и скорчил плаксивую физиономию.

Вошел отец, постоял, наблюдая за ним.

— Женя… Я хочу поговорить с тобой.

— М-м? — промычал Блоха, повернув к нему мелко трясущуюся голову с идиотской гримасой.

Отец не улыбнулся.

— Женя, тебе нельзя идти в армию.

— Я не собираюсь в армию, — Блоха показал ему обложку научного труда по психиатрии.

— Ты неважный актер, — покачал головой Леонид Федорович. — А они не такие наивные люди, как ты думаешь… Тебе надо избежать призыва любой ценой. Я не знаю, представляешь ли ты себе реально, что тебя ждет? Тебя признают годным, несмотря на зрение, несмотря на все твои старания. Дети моих друзей это уже проходили… Тебя отправят на ракетную точку куда-нибудь в глушь, в ста километрах от ближайшего населенного пункта, где люди озверели до потери человеческого облика и ждут молодого призыва, как праздника. Там тебя будут бить и издеваться каждый день, день за днем, два года, под чутким руководством политотдела. Но это еще не все. Если ты все-таки останешься жив и не сломаешься — тебя заставят подписать секретный допуск, хотя ракету ты не увидишь даже издали. И потом, когда ты вернешься, любое общение с западными журналистами, любое выступление будет расцениваться как разглашение государственной тайны, и после армии ты окажешься в лагере…

— Я же сказал — я не пойду в армию! — сказал Блоха. — И вовсе не поэтому, а потому что я не буду служить в армии фашистского государства!

— Подожди, послушай… И во всем этом виноват я, — Леонид Федорович ходил по комнате, нервно сжимая пальцы. — Мало того что я потерял все. Все! Любимую работу. Любимую женщину. Но я и тебе сломал жизнь с самого начала. Я не хочу потерять себя, понимаешь?..

— Да о чем ты говоришь, па? — удивленно пожал плечами Блоха.

— Одним словом… я звонил Богуславскому… — не глядя на него, сказал отец.

Блоха поднял на него изумленные глаза.

— Ты?.. Звонил?..

— Да. Он сказал, что если ты подпишешь какие-то бумаги… как бы осудишь меня… то он попытается что-нибудь сделать…

— Ты! — вскочил Блоха. — Ты — звонил? Ты — унижался?! Как ты мог!

— Пойми, это нужно сделать, — торопливо заговорил Леонид Федорович. — Надо честно признать, они оказались сильнее нас. Пока сильнее… В шестьдесят восьмом все казалось проще: толкни — и развалится. Но вот прошло пятнадцать лет…

— А ты пытался толкнуть? — кричал Блоха. — Что ты — ты сам — сделал? Что вы сделали? Пятнадцать лет сидели на кухне, пели песни и гордились своей смелостью!

— Но быть несогласным — это уже немало… — начал было отец.

— Да я… я… я с тобой разговаривать не хочу! Я руки тебе не подам после этого! — чуть не плача, заорал Блоха. — Я в этом доме ни минуты не останусь!.. — У него сорвался голос, он бросился собирать и заталкивать в сумку книги.

— Женя… — попытался остановить его Леонид Федорович. — Может быть я был неправ, что не посоветовался с тобой… Но пойми и меня. Я больше всего на свете боюсь тебя потерять…

Блоха молча вышел из квартиры и изо всех сил хлопнул дверью.

Отойдя от подъезда, он остановился, не зная, куда, собственно, идти, и побрел к Мишкиному дому.

Дверь открыл Мишка, голый по пояс.