Газета Завтра 523 (48 2003) - Газета Завтра Газета

Он отказался от посещения других строительных объектов: канала "Волга — Аму-Дарья", проходящего через Бородинское поле; нескольких мостов через Москву-реку, которые он приказал передвинуть, но которые были унесены течением и плыли теперь где-то в низовьях Оки, — и кинулся осуществлять свой новый план.

Модельер не отказал в приеме. Однако пригласил не в рабочий кабинет, где в прихожей толпились просители — министры, послы, генералы и олигархи,— но в кабинет массажа, где Мэр, облаченный в торжественный фрак, увидел абсолютно голого Модельера, возлежащего на канапе. Над ним склонился немолодой желтолицый непалец, заостренными костяными иглами, окуная их в фарфоровые мисочки с красками, наносил цветную татуировку. Мэр, весь в черном, с галстуком-бабочкой, каялся перед Модельером, глядя на его сытую спину, наполовину испещренную узорами.

— Токмо по слабости нашей и по недомыслию... Бес вожделения и гордыни душу восхитил... Секиру воздаяния за грехи наши да отведет милосердие от выи склоненной и от очей долу зрящих, бо небо затмило неразумение наше...— бубнил Мэр, глядя, как на розовой упитанной спине Модельера под острой точной иглой возникает причудливый орнамент.— Виноват, что долгое время шел на поводу у этой отвратительной ядовитой жабы, из-под языка которой то и дело вырывается хула на нашего несравненного Президента, и, да не разгневается ваша светлость, и в ваш адрес, что, в конце концов, переполнило чашу моего терпения, и я явился с повинной. Не только отрекаюсь от прежней с ним дружбы, но и готов показать на хулителя хоть под присягой...

Модельер лежал к нему затылком, рассыпав по узорной подушке черные, со стеклянным блеском волосы. Мэр не видел его лица.

— Это он, Плинтус, подбивал Фюрера и Предводителя, намереваясь направить толпы обезумевших коммуно-фашистов на Кремль. Перед началом футбольного матча мне стал известен его коварный план московских беспорядков. Я пытался дозвониться, но ваш мобильный телефон оказался выключенным...

Модельер не поворачивался, молчал, и Мэр не знал, какое действие оказывают его слова: достаточна ли степень признания, достигнут ли предел покаяния, у которого следует остановиться и который достаточен, чтобы получить прощение.

— Но главной миной, которую Плинтус подвел под здание новой российской государственности, является его омерзительная книга "Мед и пепел". Что там письма Курбского из Литвы "Путешествие из Петербурга в Москву" Радищева, "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына! В своей разрушительной книге он ставит под сомнение легитимность нашего любимого Президента, намекая на некие, чуть ли не колдовские, процедуры, приведшие его к власти. Он также высказывает ряд оскорбительных и крамольных суждений по поводу затянувшегося пребывания за границей Первого Президента России, намекая на фальсификацию телевизионных роликов, освещающих кругосветное турне. Якобы в шутливой форме высказывает предположение: не находился ли первый Президент на космической станции "Мир" в момент ее сожжения. И всё для того, чтобы посеять сомнение в преемственности власти, в добровольном отречении Первого Президента, в законности престолонаследия. Особенно глумливы те главы книги, где Плинтус подвергает сомнению происхождение нашего Президента от Рюрика, трактует предстоящее помазание как фарс, направленный на расчленение России в пользу Китая и Ирана. Зная влияние Плинтуса в международных кругах, следует ожидать осложнений во внешнеполитической сфере, особенно в треугольнике Америка—Сейшеловы острова—Люксембург...

Модельер молчал. Иссиня-черные волосы рассыпались по узорной, шитой золотом подушке. Спина была покрыта плотным кружевом голубых изображений, и колющие прикосновения иглы не вызывали в нем никакой реакции. Плечи и голые ягодицы оставались недвижны, словно были камнем в стене буддийского храма, на которую искусный резчик наносил барельеф.

На деле же Модельер был в смятении. Его эстетская натура, не ведавшая сострадания, глухая к этическим мотивам, подменявшая их красотой виртуозной интриги, блистательным фарсом, его циничная, высокомерная душа вдруг смутилась. Он слушал Мэра, зная всю его подноготную, ведая о его лукавстве, о беспощадном заговоре, в котором ему и Счастливчику была уготована смерть. Понимал психологию предателя и ренегата, стремящегося ценой измены выиграть для себя жизнь, отвести подозрение от глубинного страшного замысла, на который, словно на труп, наваливают ворох мусора и тряпья, скрывая за мнимым покаянием преступную мысль. И при всем при этом его душа томилась надеждой на чудо, на искреннее признание Мэра, на искреннее его раскаяние, которое своей наивной страстью и глубиной вызовет у него, Модельера, волну сострадания, любви, собственного раскаяния, даст его утомленной, изувеченной и изуродованной в интригах и зломыслии душе возможность воскреснуть, простить, полюбить прощеного, найти в нем друга и брата. И оба они, грешные, раскаявшиеся, кинутся на грудь друг к другу, простят, зальются жаркими слезами очищения.

Уповая на это, нуждаясь в этом, быть может, больше, чем сам Мэр, Модельер повернулся, устремив к нему свои большие, прекрасные, умоляющие глаза:

— Это всё, что вы мне хотели сказать? Нет ли еще чего, о чем бы вы сочли нужным оповестить меня?

Мэр был поражен эти взглядом. В слезном, с женской беззащитностью взоре не было ненависти, не было всепроникающего недоверия, а была мольба, зов о помощи. Мэр устремился навстречу этой мольбе, был готов пасть на колени, целовать нежную, благоухающую, с блистательно ухоженными ногтями руку Модельера, повиниться в заговоре, рассказать о корриде, об андалузских быках, о беспощадном тореадоре. Но вдруг ему явился образ скелета, в который превратил знаменитую певицу злобный грибок. Мэр вовремя остановился.

— Да, вот что еще я хотел бы добавить...— пробормотал он, обманывая обнаженного, лежащего перед ним врага.— Эта отвратительная книга "Мед и пепел" написана с помощью магических методик, коими Плинтус, выходец из Месопотамии, владеет превосходно. Каждое словосочетание пропущено сквозь череп мертвого носорога, приобретая всепроникающую силу. Бумага, на которой писался черновик, была пропитана ядом гюрзы, отчего каждое слово жалит и вызывает опухоль мозга. Переписчики книги были взяты из сумасшедшего дома, из палаты параноиков, и впечатление от прочитанной страницы схоже с помешательством, передается от человека к человеку как зараза, обеспечивает взрывную реакцию публики, что расшатывает психологический фон общественной жизни, рвет его на куски, приводя народ в состояние коллективного помешательства. Этим опасна книга.

— Увы,— с глубоким вздохом, напоминающим стон, произнес Модельер. — Вероломный Плинтус пишет книгу "Мед и пепел", а вы, мой преданный друг, пишете книгу "Лед и пламень".

— О нет, вы ошибаетесь, ваше сиятельство, я не пишу книг. Я всего лишь прилежный хозяйственник и скромный градоначальник, делающий всё, чтобы моему Президенту и вам жилось хорошо в столице.

— Мой друг, загляните в бездну своей души, и вы обнаружите в себе замысел книги "Лед и пламень", которую очень скоро вам будет суждено написать.

Модельер отвернулся, вновь подставляя спину костяной игле молчаливого непальца. Тот окунул острие в мисочку с краской, нанес на кожу несколько быстрых уколов. Стал возникать новый узор. Палачи привязали пленника к горизонтальной доске, поместили его на качели. Раскачивали несчастного перед каменной стеной, с каждым колебанием приближая голову к выпуклой кладке, пока темя казнимого не ударится в стену, расколется, как огромный орех, брызнув бело-розовой гущей.

Мэр всматривался в возникавший рисунок и в обреченном вдруг обнаружил сходство с самим собой — тот же лысый череп, мясистые щеки, редкие твердые зубы и маленькие злые глаза гиппопотама. Вгляделся в остальные рисунки, и везде казнимый был он. Ему отрубали по локоть руки. Его, раскоряченного, сажали на кол. Он, подвешенный за гениталии, с жутко разбухшими семенниками, раскачивался под кроной дерева. Ему вонзали дротики в выпученные от боли глаза.

Это открытие повергло его в обморок, на мгновение лишило рассудка. Он возвращался в явь, стараясь понять, каким образом древний мастер, создавший барельеф на стене буддийского храма, который мастер-непалец использовал в качестве оригинала для своей работы, мог угадать его облик. Либо он, Мэр, ведет свою родословную от старинного кампучийского рода, и он не мэр, а кхмер, либо жуткое совпадение сулит ему тяжкие испытания, на которые указывает заостренная костяная игла в руке молчаливого восточного жреца.

— Благодарю за аудиенцию... Исполнен глубочайшей признательности... Учусь читать судьбу на облаках и на водах... Начертанный знак на камне подобен знаку на коже антилопы, а также знаку звезды летящей... За сим остаюсь ваш верный слуга и раб, ведущий свой скромный род от основателей кампучийского царства, ни в коей мере не связан с "кхмер руж" и его жестоким вождем Пол Потом, казнившим многих невинных...