Газета Завтра 288 (23 1999) - Газета Завтра Газета

Тает. Разливается дурман.

В ресторане — пение цыган,

на закате город — бледно-алый.

С улицы — хмельные от саней —

целый вечер снова рядом с ней —

в вихре проносящегося “Яра”.

Масленица, скачут лихачи.

Что же ты задумалась, молчишь?

Хочешь, увезу на Воробьевы?

Будет снег под полозом скрипеть,

будет тройка русская лететь,

солнце — пробивать у сосен кроны.

Скоро возвестят Великий пост,

снег растает, будто свечный воск,

и, мечтая о пути спасенья,

ты оставишь грешный этот мир

и, уподобляяся святым,

таинство приимешь постриженья.

Очи долу, со свечой в руке —

взглядом отыщу тебя в толпе —

юная, под звуки благовеста,

ты свершишь с сестрами крестный ход.

Может, и меня твой взгляд найдет —

что с того — ты Божия невеста.

Март. Вечерня. Ловит слух псалмы.

В этой церкви вместе были мы.

Образ “Утоли мои печали”.

И стоит послушница в глазах —

с ней увижусь разве в небесах,

но, грехами связанный, едва ли...

ВОЛЯ

Воля — это последнее слово для сознания,

так же, как оно первое для действительности.

А. С. Хомяков

Свободы огненный колпак

пройдет по всей вселенной!

Французская революционная песня. 1792 г.

Поет жаворонок над полем,

жужжат бомбовозы-шмели.

Душа упивается волей:

какие красоты вдали!

Охвачена трепетным чувством,

былинный увидела мир:

Боян воспевает на гуслях,

как волю любил богатырь.

И если грозила неволей

врагов наступавшая рать,

по воле шли русские вои

сражаться и умирать.

...Раздолье. Коровы у пруда.

Венчает копна сенокос.

Какой просветитель-иуда

к нам вирус свободы занес?

В одежде парижских салонов

кокетлива светская львица.

Над нею прогресса знамена.

Ну как же тут не соблазниться?!

Шагаем по минному полю

к свободе — изменчивой даме.

И скралась Жар-птицею воля

На острове чудном — Буяне.

Но к нам прилетает, заблудшим.

Ее ощути на природе.

Ты — волен!

И дышится глубже

назло подневольной свободе!

РУССКАЯ ЭЛИТА

Русская элита от народа скрыта.

Голос самобытный глушит рев столиц.

Лес. Начало лета. Первый луч рассвета

палочкой маэстро вызвал пенье птиц.

В городе на свалке воронье да галки,

словно после битвы наклевались всласть.

Жизнь у них малина, ведь они — элита.

И покорна врани купленная власть.

Им, монополистам, равных нет солистов.

Хают жаворонка, зяблика, скворца.

Сотрясают воздух, разоряют гнезда,

каркают безбожно в залах и дворцах.

Злая зависть точит соловьиной ночью.

Тут бессильна стая — смолкло воронье.

Торжество таланта несравнимо с гвалтом.

С русской песней слился русский окоем!

Поутру с рассветом примут эстафету

на полянах, в рощах, славя Божий день...

Их негромко пенье, но оно — творенье!

Нам же с непривычки слушать певчих лень.

Русская элита, дальняя орбита.

Путь ее устелен тернием, свинцом.

Но поют, незримы, словно херувимы.

Защити, Россия, ты своих певцов.

ЕСЕНИН

Москва клокочет: делится жилье.

Захватчикам положены трофеи.

Куда ни глянешь — сплошь они — евреи.

Им скажешь правду — так сожрут живьем.

Здесь одесситы — классики пера

Заполнили агитками журналы.

Великая страна покорена,

Они в Москве пируют, как шакалы.

А он не одессит, не большевик,

Абориген, талантливый не в меру.

Из-под Рязани лапотный мужик,

Но как ни пыжься — из поэтов первый.

Оттуда, из поруганной Руси,

С колядками, гуляньем до рассвета,

Как радуга в полях после грозы —

Последний отблеск Золотого века...

О нет, не в жилу. Мир теперь другой,

Под Левый марш не спеть заветной песни.

Бухарин брови выгибал дугой,

Сосновский усидеть не мог на месте.

“Упадничество, пьяное нытье...”

И кто б понял, увидев боль поэта.

Так жизнь перетекала в житие,

Через пороги устремляясь к свету.

Не книг, не биографий — столько лет,

Гитарных песен тихое дыханье.

Но коль рождался на Руси Поэт,

Как избежать Есенина влиянья?

Не повторить извилины судьбы,

Не пропадать в безвременье и смуте.

Ведь как ни лгут нам —

времена одни,

И если русский —

уж не обессудьте...

Москва клокочет: делится страна,

Захватчики спешат урвать трофеи.

Опять идет гражданская война,

Опять в Кремле командуют евреи.

Чахоточные лица у детей,

Шуты с экрана — на лице румянец.

И лучше не напишешь, хоть убей:

“В своей стране я словно иностранец”.

Он жил в стихах, и он стихами жив,

Смог прорасти сквозь заросли полыни.

Так жаворонок в вышине дрожит,

Мир украшая песнями своими.

МАТЕРИНСКОЕ СЕРДЦЕ

Любови Васильевне, матери мученика

Евгения РОДИОНОВА, посвящается

Всю ночь ты просидела с ним одна.

Вернее, с тем, что от него осталось...

В окно глядела сонная луна.

Давила непосильная усталость.

Полгода находился сын в плену.

Полгода, с умирающей надеждой,

Ты все прошла: Бамут и Ханкалу —

и наконец — узнала по одежде...

Платила деньги, заложив жилье,

посредникам — за вести, и убийцам,

чтоб показали место за жнивьем

и на беде смогли обогатиться.

А как иначе? Где теперь свои?

Им дела нет, живой он или мертвый.