Оружие Возмездия - Дивов Игоревич

Мне еще маленькому объяснили: нет в мире недостижимого, просто вкалывать надо и не бояться ставить перед собой высокие цели. И я видел, с кого брать пример: кругом были профессионалы, яркие и сильные люди, что-то умеющие делать лучше всех. Знакомые у родителей попадались очень разные. Когда я служил в ББМ, дежурного по части чуть не хватил кондратий: позвонил Иосиф Кобзон спросить, как у меня дела. Ну, он был проездом в Белой Церкви — и звякнул. А я, матёрый сержантище, дрых где-то, вот и не поговорили. Кстати, Иосиф Давыдович, золотой вы человек, спасибо вам огромное за всё.

Дополнительную уверенность в том, что я не пропаду за забором Вооруженных Сил, придавал мой собственный камень за пазухой, личный козырь. Я шел в армию не просто отслужить положенное, но и конкретно выполнять долг журналиста. У меня было задание, ни больше ни меньше, от газеты "Правда". Неплохо для поднятия настроения девятнадцатилетнего советского мальчишки.

Дело было еще летом. Я валял дурака в "Комсомолке", когда подошел знакомый и говорит: хватит тут курить, сначала открой форточку, а потом топай в "Правду", с тобой пообщаться хотят. А в "Правде" один дядя открытым текстом сказал: тебя осенью забирают? Тогда слушай. В армии сейчас очень худо. И нам важно знать, насколько худо. Мы просим всех молодых журналистов, которых призывают, давать нам информацию. Ждем твоих сообщений. Присылай их на такой-то домашний адрес. Если какие неприятности постигнут тебя лично, тоже пиши, не стесняйся. Заступимся вплоть до немедленного перевода в другуюю часть.

В общем, сидя "на угрешке", я был относительно спокоен. Даже если ушлют случайно на мыс Шмидта — не домашний мальчик, не пропаду. Моя ангельская внешность интеллигентного юноши была обманчива. За короткую свою жизнь я успел поработать в типографии и на элеваторе, умел обращаться с навозом и цементным раствором, мог что угодно покрасить, многое починить, и даже как-то в драке сломал человеку ногу. Вдобавок, я категорически не боялся никакого начальства. Нет, такие не пропадают.

Я еще не знал, что бояться надо совершенно другого. Что главный враг каждого человека прячется у него внутри. Что самую могучую организацию успешнее всего развалит сама эта организация. И ни одна держава не причинит столько вреда другой, сколько может причинить себе. А у русских нет противника опаснее, чем русские.

Явления, наблюдая за которыми, можно было понять все это, размазывались тонким слоем по огромной стране. В Советской Армии они подавались концентрированно любому желающему прямо под нос, имей только смелость принюхаться. За всю службу я не отправил ни одного письма человеку из "Правды". Потому что увидел: эту армию спасать уже бессмысленно. Спасать надо страну. Знать бы, как.

…Нас подняли, вывели во двор, построили. Прощай, "угрешка". Прощай, Москва.

— Куда едем, товарищ прапорщик?

— Это военная тайна.

В плацкартном вагоне царило истеричное веселье. Немногие припрятали водку и теперь ее пили, скупо угощая соседей. Кому не досталось, жевали последнюю на долгое время домашнюю еду, извлеченную из рюкзаков. Для некоторых — вообще последнюю, только они об этом не догадывались. Было тесно, зато тепло. По проходу вдруг пробежали куда-то странные люди в меховых шапках и полосатых халатах до пят. Ух ты, настоящие узбеки. Толстые, должно быть, халаты, если узбеки ходят в них при температуре минус пятнадцать… Так мы с узбеками будем служить? Куда мы вообще едем, мать-перемать?

Ехали мы в поселок Мулино Дзержинского района Горьковской области. В сырое гиблое место, где люди гнили заживо, и некоторые так убедительно, что приходилось их переводить куда посуше. До сих пор у меня ноготь на правом мизинце больше, чем на левом, потому что отвалился кусок мяса — это я двадцать лет назад в Мулино оцарапался. Офицеры не любили это место. Туда всеми правдами и неправдами старалась не приезжать "Скорая помощь". Там ничего не было.

То есть, там стояла учебная дивизия. Три полка — артиллерийский, противотанковый и разведка. Военный городок. Несколько полигонов. Дисбат. Всё, ничего больше. И болота вокруг. Правда, неподалеку теплился еще один очаг цивилизации, ГУЦ — Гороховецкий учебный центр. Но этот тот хрен, что редьки не слаще.

Дома, в которых селились офицеры, были кривыми. Буквально — кривыми. Один дом, который возводил не стройбат, а дисбат, был настолько кривой, что в нем никто не жил. Туда ходили воровать оконные стекла. Ну, и летом в нем буянили офицерские дети, какие постарше. Гуляли так шумно и матерно, что пугались курсанты. Курсантами в Мулино назывались солдаты, часть-то учебная.

Курсанты жалели офицеров. Потому что мы тут всего на полгода, а офицеры — может, до пенсии.

Особенно курсанты жалели командира дивизии, генерал-майора Н. Славный был дядька. Типичный генерал: солдатам улыбался, офицеров гонял. Но по нему было видно, до чего доводит Мулино. Один майор рассказал про генерала поучительную историю. На ступенях главного учебного корпуса стояли две гаубицы со стволами, задранными вверх под сорок пять градусов. А раньше стволы глядели в горизонт, прямо на подъездную аллею. Идешь к корпусу — они на тебя смотрят… Однажды генерал ехал утром, как обычно, на службу. Внезапно он издал дикий вопль, распахнул дверцу "Волги", десантировался на ходу и попытался зарыться в сугроб. Перепуганный водитель долго уговаривал генерала вернуться в машину. А через некоторое время из учебного корпуса выбежал оперативный дежурный дивизии и собственноручно задрал стволы гаубиц к небу…

Впервые я увидел заснеженное Мулино утром. Мне понравилось, что там росли сосны и ели. Больше мне там ничего не понравилось. Занимался на редкость мерзкий рассвет. Военный городок в его холодных лучах выглядел еще более мертвым, чем безжизненная "угрешка".

Потом я обнаружу, что это так и есть. В Мулино не жили — просто служили. Здесь кантовались, терпели, держались из последних сил замечательные офицеры. Выли от тоски и спивались отчаявшиеся офицеры. Влачили жалкое существование пустые, бессмысленные офицеры. Эти, последние, были гораздо счастливее остальных. Наконец, в Мулино попадались целеустремленные натуры, пытающиеся тут выслужиться — во что ни поверишь от безысходности.

По идее, занималась Мулинская учебка благородным делом: за полгода готовила из мальчишек военных специалистов. Какая тут учеба, я увидел, походив недельку на теоретические занятия (может, мне крупно не повезло, но каждый раз занятий просто не было). Какая ерунда учеба в двух других полках, знакомые рассказали, да с такими иллюстрациями, что трудно поверить. И только позже я сообразил: главная задача учебки — не выпустить умелого артиллериста, а обтесать гражданского юношу до состояния военного человека. Заставить его осознать себя бойцом, приучить мыслить как солдат. Вколотить в него армейский регламент, сформировать чисто воинские привычки, довести до автоматизма типичные реакции военного. Потому и тратится полгода, целый "период" на подготовку, красная цена которой — месяц. Воин неуправляем, если у него в мозгу не отпечаталось заветное: будь как все, иди куда сказано, делай что приказано, терпи, молчи, слушайся и не возникай.