Дочь снегов. Сила сильных - Джек Лондон

Однако главная добродетель его заключалась в следующем: он не застыл в той форме, которую отлила его мать. В нем сказались черты атавизма, и Вэнс во многом напоминал того предка, который некогда оторвался от земли. Но до сих пор эта сторона наследственности не пробуждалась в нем. Он жил в привычной, устойчивой среде, не требовавшей от него никакого напряжения, никаких усилий. Между тем самый склад характера Вэнса не оставлял сомнений в том, что лишь только явится необходимость, он сумеет приспособиться и примениться к обстоятельствам под непривычным давлением новых условий. Истина о катящемся камне, быть может, вполне справедлива, но, тем не менее, в схеме жизни неспособность застыть на месте является превосходнейшим качеством. Эта подвижность и была самым крупным достоинством Вэнса Корлиса, хотя он и не сознавал этого.

Но вернемся к рассказу. Вэнс с глубокой сдержанной радостью ожидал встречи с Фроной Уэлз, а тем временем часто заглядывался на солнечный образ, который хранился в его душе. Как ни щедро сыпал он деньгами, переправляясь через Перевал и по озерам (лондонские синдикаты никогда не скупятся в подобных случаях), Фрона добралась до Даусона на целых две недели раньше него. Правда, деньги помогали ему преодолевать препятствия, но Фрона пользовалась таким могущественным талисманом, как имя Уэлз, и все препоны сами собою рушились перед ней.

Приехав в Даусон, Корлис потратил недели две на то, чтобы приобрести себе сруб, представить куда нужно свои рекомендательные письма и устроиться поудобнее. Все это понемногу уладилось, и на следующий вечер, после того как река окончательно стала, он направился к дому Джекоба Уэлза, удостоившись чести сопровождать туда миссис Шовилль, жену комиссара по золотым делам.

Корлис не поверил глазам, — паровое отопление в Клондайке! Но в следующий момент, раздвинув тяжелые портьеры, он перешел из передней в гостиную. Да, это была настоящая гостиная. Его мокасины из оленьей кожи утопали в пушистом ковре, а глаза с изумлением остановились на Тернеровском пейзаже, изображавшем восход солнца. В комнате были еще другие картины и несколько художественных бронзовых вещиц. Огромные сосновые поленья ярко пылали в двух каминах, выложенных голландскими изразцами. В глубине стоял рояль, и кто-то пел. Фрона вскочила со стула и поспешила ему навстречу, протягивая обе руки. До этой минуты Вэнсу казалось, что солнечный образ, запечатлевшийся в его мозгу, в совершенстве передает ее облик, но эта озаренная огнем фигура, это юное создание, полное жизни, тепла и радости, совершенно затмило первое впечатление. Сжимая ее руки в своих, он испытывал глубокое волнение, это был один из тех моментов, когда непостижимый восторг кружит голову и заставляет кровь быстрее пробегать по жилам. Голос миссис Шовилль привел его в себя, хотя первые слоги лишь смутно дошли до его сознания.

— О! — воскликнула она. — Вы с ним знакомы?

И Фрона ответила:

— Да, мы встретились по дороге из Дайи сюда. А те, кому довелось встретиться на этом пути, никогда не забудут друг друга.

— Как это романтично!

Жена комиссара по золотым делам всплеснула руками. Несмотря на свои сорок лет, солидную комплекцию и флегматический темперамент, она была очень экспансивна и постоянно изливала свой восторг в рукоплесканиях и восклицаниях. Ее муж уверял за ее спиной, что, если бы сам Господь Бог сподобил его супругу встретиться с ним лицом к лицу, она наверное всплеснула бы своими пухлыми руками и воскликнула: «Как это романтично!».

— Как это случилось? — продолжала она. — Он перенес вас на руках через пропасть или сделал еще что-нибудь в этом роде? Ну, расскажите же скорее. А вы-то хороши, мистер Корлис, ни разу не обмолвились мне об этом. Да говорите же. Я умираю от любопытства.

— О, ничего подобного, — поспешил успокоить ее Вэнс. — Сущий пустяк… Я, то есть мы…

Он окончательно смутился, когда Фрона перебила его. Кто мог предугадать, что скажет эта необыкновенная девушка?

— Он приютил меня, вот и все, — сказала она. — И могу засвидетельствовать, что картошку он жарит великолепно, а вот кофе его очень вкусен, лишь когда сильно проголодаешься.

— Неблагодарная! — с трудом выдавил он из себя и получил в награду улыбку. Затем его представили стройному лейтенанту конной стражи. Лейтенант стоял у камина, беседуя о продовольственном кризисе с бойким маленьким человеком, крахмальная сорочка и стоячий воротничок которого резко выделялись на фоне окружающей обстановки.

Корлис, с детства привыкший вращаться в обществе, непринужденно переходил от одной группы к другой, вызывая этим горячую зависть Дэла Бишопа. Бойкий лодочник сидел точно приклеенный на первом подвернувшемся кресле и терпеливо ждал, пока кто-нибудь начнет прощаться, чтобы узнать, как проделывается эта церемония. В общем он уже приблизительно догадывался, что нужно будет сделать, и на всякий случай подсчитал даже количество шагов, отделявших его от двери. Только одна деталь продолжала смущать Дэла. Он не сомневался в том, что должен попрощаться с Фроной за руку, но вот, нужно ли пожать руки и всем остальным присутствующим? В этом-то и загвоздка. Он заглянул сюда на минутку, чтобы побеседовать с Фроной, и совершенно неожиданно очутился вдруг в большом обществе.

Корлис, закончив спор с мисс Мортимер о вырождении французских символистов, наткнулся на Дэла Бишопа. Золотоискатель сразу узнал его, хотя до этого видел молодого человека всего один раз мельком, когда тот, стоя у входа в палатку, провожал их взглядом. Тем не менее, не задумываясь, он сказал ему, что глубоко признателен за гостеприимство, оказанное мисс Фроне в ту ночь, когда сам он застрял по дороге; что всякую услугу, сделанную ей, он считает услугой ему самому; и что, Бог свидетель, он не забудет этого, пока у него самого будет одеяло, чтобы укрываться. Он выразил надежду, что Корлис не очень продрог в ту ночь. Мисс Фрона заметила, что одеял было маловато, но ночь оказалась не слишком холодной (скорее ветреная, чем морозная), поэтому он полагает, что им было тепло. Корлису эта беседа показалась небезопасной, и он, воспользовавшись первым удобным предлогом, отошел от золотоискателя, взор которого снова со страстной тоской устремился на дверь.

Но Дэв Харней, попавший в эту гостиную отнюдь не случайно, не проявлял никакого желания приклеиться к первому попавшемуся креслу. Будучи одним из королей Эльдорадо, он считал необходимым занимать в обществе положение, на которое ему давали право его многочисленные миллионы. То, что всю свою жизнь он вращался только в обществе игроков и кутил, нисколько не мешало ему теперь с величайшей развязностью изображать светского человека. Он с полной непринужденностью разгуливал по комнате, бросал отрывистые, бессвязные замечания всем, кто попадался навстречу, причем шикарный костюм и развинченная походка еще больше подчеркивали его апломб и самоуверенность. Мисс Мортимер, говорившая по-французски с настоящим парижским акцентом, огорошила его своими символистами; но он быстро вывернулся с помощью основательной дозы жаргона канадских «вояжеров» и оставил ее в полном недоумении, предложив ей продать двадцать пять фунтов сахара — безразлично песка или рафинада. Однако не одну мисс Мортимер ошеломил он таким оригинальным предложением. Кто бы ни был его собеседником, он ловко переводил разговор на продовольствие и заканчивал неизменным требованием: сахар или жизнь! после чего весело направлялся к следующему.

Успех его в обществе окончательно укрепился лишь после того, как он предложил Фроне спеть трогательную песенку: «Для вас покинул я край родной». Она не знала этой вещи и заставила его пропеть несколько куплетов вполголоса, чтобы подобрать аккомпанемент. Он пел не столько приятно, сколько старательно, и Дэл Бишон, отважившись, наконец, напомнить о своем присутствии, хриплым голосом присоединился к хору. Это настолько подбодрило его, что он расстался с креслом, а, попав наконец домой, растолкал пинком своего сонного сожителя, чтобы рассказать ему, как здорово он провел время у Уэлзов. Миссис Шовилль восторгалась и находила, что все это необычайно романтично, особенно когда лейтенант конной стражи, поддержанный несколькими соотечественниками, проревел английский гимн «Боже, храни королеву», на что американцы ответили им «Джоном Брауном» и другими национальными песнями. Затем толстый Алекс Бобьен, король Сёркл-Сити, потребовал «Марсельезу», а разошлась компания под звуки немецкого гимна, прорвавшие молчание морозной ночи.

— Не приходите на эти вечера, — шепнула Фрона, прощаясь с Корлисом. — Нам не удалось перемолвиться словом, а между тем я уверена, что мы будем друзьями. Удалось ли Дэви Харнею выцедить из вас немного сахара?

Оба рассмеялись, и Корлис, возвращаясь домой, при свете северного сияния, старался привести в некоторый порядок свои впечатления.