Русь, собака, RU - Дмитрий Губин

Ведь деньги — это энергия, которую ты накопил. Ею можно разрушать города (как разрушается сейчас старая, двухэтажная Москва где-нибудь в районе Белорусской), а можно создавать планеты.

Единственное, что глупо делать, добравшись до больших денег — это преумножать их ради преумножения. Хотя… это тоже, пожалуй, вариант и совершенно другая тема.

Незащищен и очень опасен

Последние годы в России входит в обычай увольнять без предупреждений, разъяснений и, так сказать, дистанционно — не глядя увольняемому в глаза

Российский работник остался один на один с работодателем. При этом механизмов защиты своих интересов у него просто не осталось. Еще несколько лет назад почти все иски сотрудников к работодателям удовлетворялись. Теперь — примерно половина. Армии кадровиков за годы рынка научились увольнять людей толпами да так, что при этом никакая трудовая инспекция не найдет нарушений. Общественное мнение настроено против желающих отстаивать свои интересы в суде. А закон лишил профсоюзы права на забастовку. Да, честно сказать, профсоюзы чаще сотрудничают с работодателем, чем защищают сотрудников

Некоторое время назад я испытал свежее, сильное чувство удара, которое, должно, испытывает зазевавшийся на ринге брат Кличко.

История такова. Телекомпания попросила меня вести теледебаты, эдакий бойцовский клуб, в условиях реального клуба, объединяющего отмороженных блоггеров, от лимоновцев до скинхедов (идея, сколь прекрасная в разгул демократии, столь невозможная сейчас). Я в нее ни секунды не верил, проходя исключительно из интереса (ну хорошо: самопиара) сначала кастинги, потом написание сценариев и всякие брейн-штормы. Я и правда над этой суетой похохатывал, пока мне не объявили, что в Самой Главной Администрации Страны пилот посмотрели и одобрили. По причине чего утверждены изменения в сетке и первый эфир назначен тогда-то, так что давай срочно фото на пропуск и подпись под контрактом.

И я дрогнул. Я уже мысленно считал новые деньги в старом портмоне и планировал посещение стилиста, который в роли телезвезды мне на халяву полагался, и даже с некоторой наглостью отверг предложение конкурирующего телеканала.

Ну а потом как-то вышел в Живой Журнал и в блоге одного осведомленного человека прочел, что программы с моим участием не будет. Я позвонил продюсеру; телефон, понятно, был недоступен. Я оставил комментарий в ЖЖ со словами, обидными всякому мужчине. Продюсер тут же нашелся и сообщил, насупившись, что за такие отвратительные слова дико на меня обижен. 

И вот в те самые дни, когда злость во мне кипела, как электрочайник за секунду до автоматического отключения, я вдруг стал доверителем десятков похожих, одна в одну, историй чужих увольнений. Мне рассказали, например, как отстраняли от эфира ведущего «Вестей» Сергея Брилева. Он якобы уже садился в самолет, дабы лететь на Важную Государственную Съемку, как вдруг ему позвонили и сказали, что он может больше не утруждать себя.

Пострадавший с другого телеканала рассказал свою историю: вот шел он по коридору, в костюме и гриме, навстречу высокому начальнику, как вдруг под ноги метнулась серой мышью администраторша: «А разве вам не сообщили, что вы у нас больше не работаете?» И телеведущий, мускулом не дрогнув на лице, пожал начальнику руку и сказал, что дико извиняется, но у него срочная съемка, так что интервью запишет другой.

Я еще спросил рассказавшего об этом парня, какого черта он не поднял шум, не оскорбился, не дал интервью Daily Telegraph или «Новой газете», но в ответ услышал: «Ну знаешь, скандал испортил бы мою репутацию. К тому же канал должен был мне приличные деньги». — «И что, репутацию улучшил?» — «Ни фига. И по деньгам тоже кинули. Штук на десять грина». — «То есть тебя отымели, а ты промолчал?»

Слышал я истории, как приходили на рабочее место и находили на столе коробку, в которую некто неведомый уже сложил все личные вещи; слышал и то, как до рабочего места не доходили — просто однажды переставали срабатывать прежние магнитные пропуска, и охранники таращились и говорили, что знать ничего не знают. Большинство историй, понятно, исходило от коллег по цеху, то есть было связано с прессой, PR, политикой и на репрезентативный срез общества не претендовало. Однако во всех без исключения наличествовали следующие элементы:

1. Об увольнении все узнавали случайно и не от начальников.

2. Причина увольнения не объяснялась

3. До увольнения никаких претензий к работе не предъявлялось.

Кроме того, все подобные случаи случались исключительно в новейшее время, входя в него так, как в кожаную перчатку (по словам Вознесенского) входит красный мужской кулак. Помните, как обставлялись отставки премьера Касьянова, генпрокурора Устинова или, скажем, министра атомной энергетики Румянцева — и вы увидите новую форму, а то и формулу увольнения. С полным набором перечисленного выше.

Меня интересует не пропорция новых русских увольнений (в статистическом смысле) и даже не вопрос о том, как они соотносятся с законодательством. Тем более не интересует вопрос, как защищать при таком повороте судьбы свои права (хотя я тоже брал кредит и строил планы).

Куда интереснее явление как таковое.

Вот, скажем, за последние 10 лет я терял различную работу 10 раз, причем 1 раз — по глупости, 2 раза — по желанию, еще 2 — по причине завершения проекта и 5 — по описанной схеме. Вследствие чего приобрел привычку относиться к любой работе как к временному проекту, а в конечном итоге относиться как к временному проекту и к жизни, когда однажды узнаешь об увольнении тоже не от подлинного увольняющего, а скорее всего от рядового онколога. И тоже ведь без объяснения причин.

Однако походить в начальниках пару раз из этих десяти мне тоже довелось. И прямо скажу, что одна из самых неприятных и самых сволочных начальнических обязанностей — это увольнять тех, кто мешает (по твоей версии) работе и бизнесу.

Был у меня запредельный случай, когда подчиненного, британца, я летал увольнять в Лондон, где нашел его квартирующим в прелестнейшем, обжитом еще Вирджинией Вулф районе Блумсбери, но в подвальном этаже, где каблуки прохожих мелькали в крохотном оконце под потолком и пахло сыростью, болезнью и бедностью. И подчиненный рассказывал, как сломал 3 месяца назад палец ноги, по причине чего не может вернуться на работу в Россию, и в доказательство снимал с ноги носок и тыкал в лицо смуглой ступней. А я жестко спрашивал, где же в таком случае его sick list, больничный лист, и думал о том, что его работу уже 3 месяца делают другие люди, которым приходится платить дополнительно, отчего рушится бюджет компании. И, кстати, мой годовой бонус.

Или увольнял я проработавшую с момента основания компании барышню, которую сам же заманивал к себе на повышение, с которым она категорически не справлялась, и барышня спрашивала: «Я что, 10 лет работала и была на хорошем счету, а теперь у тебя 4 месяца — и уволить?» — и я кривился от этого вопроса, как от зубной боли, поскольку почти невозможно было сказать честное «да».

И спасало то, что технологии и логике увольнения меня учил мой собственный начальник, немец Михаэль фон Ш., который требовал, чтобы я минимум дважды в подробностях объяснял подчиненному, почему им недоволен, и только на третий раз ставил ребром вопрос об уходе.

Знаете, оказывается, это ужасно тяжело — обосновывать причину своего недовольства. Приводить рациональные аргументы. Опускать эмоции. Объяснять, чего ты ждешь. И вообще быть объективным.

А потом, когда все аргументы исчерпаны, так же невыносимо тяжело думать об ответственности за доверенный тебе бизнес и говорить человеку в лицо, что ты с ним расстаешься, и обсуждать условия расставания.

Вот тогда я и уяснил, почему начальник при увольнении должен глядеть в глаза подчиненному. Потому что в этом случае он разделяет стресс увольнения вместе с ним. И вот эта боль, этот ужас, эта тяжесть страхуют от опрометчивых, случайных, эмоциональных решений куда надежнее, чем весь КЗОТ от Гостомысла до наших дней.

Но теперь я точно знаю, откуда проистекает новое русское увольнение.

От разлитого в обществе цинизма.

Увольнение — это внутренне циничная вещь. Увольняя, ты ценой крушения чужой карьеры строишь карьеру собственную: карьеру рачительного руководителя, которому интересы бизнеса важнее душевного спокойствия. То есть идешь по чужим головам, чем бы это ни объяснялось.

А циники, как мне когда-то объяснял один мудрый, но цинизма также не лишенный человек, бывают трех типов.

Старые циники — это те, которые идут по головам, когда другого выхода нет.

Просто циники — те, что идут по головам, когда это самый прямой путь.

А новые циники идут по головам, удивленно спрашивая: «Какие головы?» И фишка тут не в том, что они притворно не замечают чужих — и живых — голов. А в том, что они и правда считают, что слабые головы созданы для хождения по ним сильных людей. Ведь им же однажды объяснил популярно их лидер, что «слабых бьют». И соответственно дал отмашку слабых бить.