Черное Сердце и Белое Сердце - Генри Хаггард

Сколько времени Нанеа проспала — она не знала; разбудили ее гортанные человеческие голоса, перекликавшиеся на непонятном ей языке. Поднявшись на колени, она выглянула наружу. Была ночь, но звезды сияли ярко, и их свет озарял открытую лужайку на берегу реки. Посреди лужайки был разложен большой костер, вокруг него стояло около десяти безобразных существ, которые с радостным видом разглядывали что-то лежащее на земле. Детей среди них не было, только взрослые мужчины и женщины, все низкорослые и почти нагие. У них были волосатые лица, выступающие челюсти и зубы и коренастые, почти квадратные туловища. В руках они держали палки с приделанными к ним острыми камнями, нечто вроде топоров, и грубые каменные тесаки.

У Нанеа зашлось сердце, она едва не лишилась чувств от страха, когда поняла, что находится в Заколдованном лесу, а эти существа, которых она видит перед собой, несомненно, Эсемкофу, обитающие здесь злые духи. Да, это они, — и все же она не могла отвести от них глаз — в этом зрелище для нее таилось ужасное очарование. Но, если они призраки, то почему поют и танцуют, как люди? Почему машут каменными топориками, ссорятся и бьют друг друга? И почему они разводят костры, как это делают все люди, когда хотят что-нибудь пожарить? Почему, наконец, они так радуются, глядя на что-то длинное и темное, неподвижно лежащее на земле? Это не голова буйвола и не крокодил, и все же это что-то съедобное, потому что они точат свои каменные тесаки с явным намерением приступить к разделке.

Пока Нанеа раздумывала над всем этим, одно из безобразных существ приблизилось к костру, взяло пылающий сук и подошло, чтобы посветить другому существу с тесаком в руке. В следующий миг Нанеа отдернула голову, с ее губ сорвался сдавленный крик. Она поняла, что именно лежит на земле — человеческое тело. Стало быть, это не духи, а людоеды, о которых в детстве рассказывала ей мать, чтобы она не забредала далеко от дома.

Но кто этот мертвый человек, которого они собираются съесть? Во всяком случае, не один из них, ибо мертвец куда больше, чем они. Неужели… неужели это Нахун, чье тело принесли в Заколдованный лес воды реки, как они принесли и ее, только живую? Наверняка это Нахун, — и они собираются сожрать ее мужа у нее на глазах! При этой мысли Нанеа охватил дикий ужас. То, что его казнили по приказу короля, вполне естественно, но чтобы его тело стало добычей людоедов! А как может она помешать их гнусному пиршеству? И все же она должна помешать — даже если это будет стоить ей жизни. В худшем случае ее тоже убьют и съедят. А после смерти Нахуна и отца Нанеа, лишенной каких бы то ни было религиозных и духовных надежд и опасений, было совершенно безразлично, останется ли она в живых или нет.

Нанеа вылезла из дупла и спокойно направилась к людоедам, даже еще не зная, что предпримет, когда подойдет ближе. Оказавшись возле костра, она вдруг осознала, что у нее нет никакого плана действий, и остановилась. В этот самый миг один из людоедов, подняв глаза, увидел высокую, статную фигуру в белом одеянии; в мерцании костра казалось, будто она то выходит из густой темной тени, то опять скрывается в ней. Бедный дикарь, который ее увидел, держал в зубах каменный нож; широко раскрыв большие челюсти, он издал самый ужасающий, пронзительный вопль, который Нанеа когда-либо доводилось слышать. Нож, естественно, упал наземь. Когда ее заметили и остальные, лес огласили крики ужаса. Несколько мгновений лесные изгои, не шевелясь, глазели на нее; затем они, как испуганные шакалы, ринулись в ближайший подлесок. Те, кого зулусская традиция считала Эсемкофу, в своем же заколдованном доме испугались женщины, которую приняли за духа.

Бедные Эсемкофу! Они оказались жалкими, голодными бушменами, загнанными в это зловещее место много лет назад и вынужденными, чтобы не умереть с голоду, кормиться единственной доступной им пищей. Здесь, по крайней мере, никто их не тревожил, и так как ничего другого съедобного раздобыть в этом диком лесу они не могли, им приходилось довольствоваться тем, что приносила река. Когда казни совершались редко, для них наступали тяжелые времена — оставалось только поедать друг друга. Потому-то у них и не было детей.

Когда их нечленораздельные крики замерли вдали, Нанеа подбежала к распростертому на земле телу и испустила вздох облегчения. Это был не Нахун, а один из их палачей. Как он очутился здесь? Может быть, его убил Нахун? Может быть, Нахун сумел спастись бегством? Это было почти невероятно, и все же при виде мертвого воина в ее сердце замерцал слабый лучик надежды, ибо убить его мог только Нахун — и никто другой. Оставить мертвое тело так близко от своего убежища она не могла, поэтому, поднатужившись, спихнула его в реку, — и оно тотчас же уплыло, подхваченное быстриной. Потом, подбросив хвороста в костер, она вернулась в дупло и стала ждать рассвета.

Наконец, рассвет наступил, в лесу стало чуть светлее; к этому времени Нанеа сильно проголодалась, вылезла из дупла и отправилась на поиски хоть какой-нибудь пищи. Она тщетно проблуждала весь день и только к вечеру вспомнила, что на опушке леса есть большой плоский камень, куда люди, попавшие в беду или заподозрившие, что их самих либо что-то им принадлежащее, околдовали, приносят жертвы — съестные припасы для Эсемкофу и Амальхоси. Подгоняемая острым голодом, Нанеа торопливо направилась туда и с великой радостью обнаружила, что плоская скала завалена початками кукурузы, калебасами с молоком, кашей и мясом. Забрав с собой, сколько могла, Нанеа возвратилась в свое логово, попила молока и поела пожаренного на костре мяса и маиса.

Почти два месяца прожила Нанеа в этом лесу, который она не решалась покинуть, опасаясь, что ее схватят и вновь предадут казни. Здесь она, во всяком случае, была в безопасности, ибо никто из ее соотчичей не смел сюда заходить, а Эсемкофу ее больше не беспокоили. Несколько раз она их видела, но они тут же с криками пускались врассыпную. Где было их постоянное убежище — Нанеа так и не знала. Что до еды, то ее хватало с избытком: увидев, что их жертвы принимает некое, как они полагали, лесное божество, благочестивые даятели завалили плоскую скалу своими приношениями.

Это была поистине ужасная жизнь; мрак и одиночество, усугубляемое постоянным горем, доводили Нанеа до грани помешательства. И все же она продолжала жить, хотя и часто мечтала умереть. Поддерживала ее только надежда, что Нахун жив. Но надежда эта была смутная, почти ни на чем не основанная.

Когда Филип Хадден достиг цивилизованных краев, он узнал о предстоящем объявлении войны между Ее величеством и Сетевайо, королем Амазулу; в атмосфере всеобщего возбуждения никто и не вспомнил о его стычке с утрехтским лавочником, а если и вспомнил, то не счел ее достойной внимания. У него было два добротных фургона и две пары кряжистых быков; для вторжения в Зулуленд войскам был необходим транспорт; за каждый фургон интенданты готовы были платить по девяносто фунтов в месяц; в случае же потери скота возмещалась полная его стоимость. Хадден не испытывал ни малейшего желания вернуться в Зулуленд, но соблазн оказался для него непреодолим, и он сдал оба фургона внаем, одновременно предложив комиссариату свои услуги в качестве проводника и переводчика.