Избранное - Василий Нарежный

Светодар двинулся с воинством.

Когда две тучи громоносные идут одна другой в сретение, сходятся, — разливается пламень в областях небесных, и треск раздается в горах и вертепах, дубы и кедры в корнях сокрушаются, и отторженные скалы гранитные рушатся в пенящиеся волны Днепра свирепого: тако сошлись два воинства.

Раздался гром и треск; рассыпались искры от булатных мечей и стальных шлемов, кровь багряная пролилась по песку желтому.

Издали слышны были вой зверей пустынных и крики вранов плотоядных, собравшихся терзать останки мужей падших.

Долго творилась сеча свирепая, и победа была сомнительна. Но наконец — вечный промысл богов небожителей! — наконец Буривой, подобно тигру, жителю степей африканских, собрав дружину крепкую, ринулся в средину воинства противного. Что могло противиться шумному движению меча его? Он идет — и гряды пораженных знаменуют сие шествие. Вскоре настигает он Светодара, и исторгает меч и знамя из рук его, и отдает дружине своей влечь пленного в шатер свой.

Узрело воинство плен своего повелителя, и бледность покрыла ланиты неустрашимых, мечи и копья опустились, и робкие предались бегству. Народ, стоявший на стенах града, узрел сие, и вопль его возвестил погибель неизбежную.

Они отверзли врата победителю, и старейшины преклонили колена пред Буривоем и Бориполком, прося пощады.

«Щажу, — вещал надменный победитель, — щажу кровь вашу, жен и детей ваших. Не крови жаждал я и не корыстей косожских — хотел наказать князя безрассудного и княжну высокомерную. Изведите ее из терема девического в княжеский стан мой. Там ждем ее, пока жребий расположит ею».

Рек и удалился. Тишина воцарилась, и робкие граждане, трепеща возобновление битв гибельных, идут во множестве в терем стенящей Миловзоры. Не взирая на ее стоны и вопли, не взирая на ее мольбы и коленопреклонения, малодушные облекают ее в одежды брачные и ведут в жертву зверям свирепым.

При узрении приближения ее к шатрам воинским, Буривой с Бориполком осклабили суровые уста свои. Воинство произнесло радостный вопль. Один злополучный ее родитель, обремененный цепями плена, стоял прикованный к дубу высокому.

Миловзора с горьким стенанием пала у ног старца злополучного.

«Княжна Косожская! — вещал Буривой: — Право войны отдает тебя в руки наши; право жребия доставит тебя единому из нас, — он будет твоим повелителем и разрешит оковы твоего родителя».

Он вещал, и великий первосвященник начал приготовлять жребии, моля богов наказать преступника, который дерзнет нарушить права, ими даруемые.

Но мгновенно — при самом стане узрели двух витязей, подъезжающих с двумя оруженосцами. Злато и сребро, украшавшее их доспехи, и златые гривны, висевшие на грудях, открыли в них витязей славных двора Киевского. Наличники шлемов были опущены. Воинство печенегов и кривичей с благоговением открыло им путь к князьям своим, «Приветствуем вас, витязи незнаемые, — вещал Буривой. — Какая вина вашего присутствия?»

«Я Добрыня, — вещал один из них, — и се юный друг мой. Хотим знать вину торжества великого».

Буривой поведал ее.

«Почто жребий?» — вскричал Громобой, — то был он, — и сильная грудь его затрепетала под тяжелым панцирем.

Миловзора обратила на него взор кроткой благодарности.

«Такова воля наша, — ответствовал Буривой надменно, — и пременить ее ни что не сильно!»

Громобой вещал:

«Я витязь земли Русской и равен князю печенегов и кривичей. Разрушаю обеты ваши и сим мечем буду защищать княжну Миловзору от всякого дерзновенного, который пожелает найти смерть в ее похищении. Кинем жеребьи: кто первый из вас должен со мною ратовать?»

«Утверждаю слова его», — вещал Добрыня.

Мгновенно разлилась тишина по всему воинству. Буривой и Бориполк в безмолвии опустили руки в сосуд священный, и Бориполк первый исторг меч свой.

Зазвенели трубы бранные: воители воссели на коней своих, приняли копья от оруженосцев и устремились друг ко другу.

Слаба и неопытна была десница Бориполкова. С треском пал он с коня крепкого на землю песчаную, и обагренного кровию отнесли воины в шатер его. Воинство издало стон, — и Буривой с пылающим взором, с пенящимися устами сел на коня своего.

Они съехались, — и кони их пали на колена от первого удара. Витязи спешились. Уже мечи их багрели в крови противников: латы были во многих местах раздроблены; ярость усугублялась. Наконец Буривой, желая кончить прю великую, собрал все силы свои, поднял меч булатный, занес — Громобой уклонился, — и свирепый печенег, подобно кедру, расстлался по земле. Громобой устремился к нему, — и тяжкие оковы загремели на раменах кичливого.

«Рази, — ревел он к Громобою, — не хощу жизни, от тебя даруемой».

«Не жизни твоей искал я, — рек Громобой, — но желал отнять право на княжну прекрасную!»

«Боги, управлявшие твоим оружием, тебе ее даруют», — вещал печенег, и кровавая слеза вылилась из глаз его.

«Я дарую тебе свободу, — отвечал Громобой, — будь друг наш и собеседник. Храбрость приятна для души моей!»

Он рек и уклонился к князю Косожскому. Разрешил оковы его, снял наличник шлема своего и преклонил колена пред Миловзорою.

«Громобой!» — возопила она — и в бесчувственной радости поверглась в объятия своего родителя.

«Громобой!» — воскликнул Светодар и дружелюбно простер к нему руку свою.

«Се Громобой, — вещал Добрыня, — витязь Двора Киевского и друг Добрыни, дяди князя великого. Он избавитель твой и хочет получить в награду прелестную княжну, дщерь твою Миловзору».

Светодар радостно обнял Громобоя. С торжеством возвратились во град, и великий служитель Ладь: совокупил чету прелестную. Ночь прошла в пиршестве и веселии; один Буривой в стане своем пребыл мрачен, как ночь осенняя.

С появлением звезды утренней воссел он на копя и обратился к своим пределам. Воинство его за ним следовало. Мир, прелестный сын неба, осенил златыми крылами Громобоя и Миловзору, и седовласый Светодар купно со своим народом восслали мольбы сердечные к богам-покровителям и воздвигли истуканы Громобою и Добры не.

Веки отдаленные! Времена давно протекшие! Кто из сынов Славена воспомянет об вас без кроткого трепетания сердца и благодарной слезы на глазах — в дань памяти предкам, великим своими доблестями? Тогда величие и крепость духа возводили на верх славы и счастия и красота была наградою достойною. Не обладал тогда древний, изможденный сластолюбец юными красами дщери славенской, хотя бы обладал он златом Востока целого. Веки отдаленные! времена давно протекшие! Когда возвратитесь вы на землю Славенскую?

Вечер VII

Ирена

Прелестна заря утренняя, когда ланиты ее сияют на чистом небе; благоухают, ветр кроткого вечера, когда веет он с лона розы и лилии; блистательны прелести ваши, девы славенские, когда кротость души и спокойствие сердца изображают светлые взоры ваши!

Не подражайте дщерям земель иноплеменных, которые славу свою полагают в искусстве прельщать, не чувствуя влечения сердечного. Тщеславятся они числом побед своих, коварством приобретаемых. Прелестью жизни называют они свободу буйную не покоряться святым законам стыдливости, лучшему украшению пола прелестного. Не подражайте им, дщери российские. Внемлите древней песне моей. Вы познаете, что победы таковы непродолжительны. Время откроет коварство, разврат, сокрытые под личиною кроткой любезности. Тогда исчезнет торжество мнимое, и преступная прелестница будет жертвою несчастною своих замыслов!

Давно уже царствовало спокойствие и радость в престольном граде Киевом; веселие роскошно обитало в палатах князя Владимира; упоение пиршеств блистало во взорах княжеских и всех вельмож и витязей двора его. С появления Зимцерлы румяной до восхода звезды вечерней народ и воинство воспевали песни мирные; князь ласково угощал каждого во дворе своем; витязи безоружны. Казалось, небо возжелало осчастливить народ, крепкий и твердый во бранях грозных, и мудрого повелителя их, неутомимого во дни невзгод военных, неподражаемого в часы веселия роскошного.

Вероломные греки обратили пасмурные взоры свои к светлому небу российскому, и черные души их наполнились завистью ядовитою, — они восстенали, зря счастье чуждое.

«Веселится грабитель богатств наших, — вещали повелители града Константинова. — Злато наше блистает в его чертогах; тканьми нашими украшает он стены теремов своих, и нашими перлами — камнями богатой Индии — освещает он любимиц своих бесчисленных. Пойдем наказать жестокого, пока не возбудился он от упоений роскоши, пока орды его послушников, рассеянные по долинам мирным, поют песни любовные!»

Вещал кесарь, — и полки греческие, подобно вранам хищным, стекаются под знамена вероломного рушителя слова своего царского, условий мира долговечного.