Просто Маса - Акунин Борис "Чхартишвили Григорий Шалвович"

– Но вдруг в нашем сыне пробудится какой-нибудь другой дар?

Эта мысль неприятно поразила Тацумасу. Он задумался. Представил: вдруг ему не суждено довести воспитание наследника до конца? Или вообще – уйти из жизни еще до того, как это воспитание начнется?

На всякий случай мастер написал сыну послание, где излагалась самая суть Китодо, и спрятал письмо в тайник.

На составление вроде бы недлинного письма в будущее ушел весь остаток ночи. Каждое слово, каждый росчерк здесь имели значение. Когда Тацумаса закончил, пора было уже встречать рассвет, второй с тех пор, как супруги поселились в пещере.

Они сели у очага, приготовившись насладиться перед сном чудесным зрелищем. Мастер держал у губ чашку чая, жена мечтательно улыбалась.

– Самое прекрасное – даже не восход солнца, а предшествующая ему розовая дымка, – сказала О-Судзу, и в следующий миг, словно исполняя ее желание, предрассветный туман начал окрашиваться в цвет утра.

В первые мгновения черно-серая мгла лишь чуть-чуть запунцовела, но чернота быстро отступала, бледнела, багрянец же разливался шире и креп. Вот остались только сизые и розовые тона. Воздух мерцал и переливался, в нем посверкивали пылинки.

Но чернота будто перешла в контратаку. Она спустилась сверху вниз густой полосой. Полоса на конце раздвоилась, закачалась. Тацумаса не сразу понял, что это сверху кто-то лезет по канату. А когда понял, на краю уже стоял человек. За его спиной клубился туман и казался уже не розовым – кровавым.

Плечистый детина в подвернутом кимоно и заляпанных грязью хакама, с красным платком на голове, с огромным тесаком на поясе уставился на мастера злобными глазами. Небритое лицо оскалилось улыбкой.

– Он здесь! – заорал человек кому-то наверх. – Господин, он здесь!

Можно было спихнуть чужака в пропасть – он стоял на самой кромке, а потом обрубить канат, и никто бы больше в пещеру не попал. Но это значило бы нарушить Канон. Поэтому Тацумаса не тронулся с места, а лишь взял жену за руку.

По веревке спустился еще один незнакомец – с такой же разбойничьей рожей, как первый, но богаче одетый, при двух мечах. И лишь третьим явился Сарухэй Тадаки, он же «ночной сёгун» и Кровавая Макака.

– Прости, это моя вина, – сказал Тацумаса жене. – Я должен был понимать: женщина, продающая любовь за деньги, продаст что угодно.

– Быть может, госпожа Орин просто не выдержала боли, – ответила О-Судзу. – Но это теперь неважно. Важно, что я жила с вами долго и счастливо.

Они поклонились друг другу и умолкли, потому что Сарухэй разразился громовым хохотом.

Разглядывая своего ликующего врага, мастер думал, что за годы, миновавшие после их встречи, господин Тадаки постарел. Жизнь, которую он ведет, подрывает здоровье и разрушает душу. А вот мартышка Хання, выглядывавшая из-за плеча акунина, нисколько не изменилась. Она была в алом наряде и почему-то в шапочке с рогами.

– Где «Золотой Коку»? – спросил Сарухэй, отсмеявшись.

Ответа он не дождался и велел остальным:

– Искать!

Во все стороны полетели миски и чашки, соломенные маты, ширмы. От грохота проснулся в углу младенец, недовольно заверещал.

О сыне Тацумаса сейчас старался не думать. Он пытался сочинить предсмертное стихотворение, а детский крик мешал сосредоточиться.

О-Судзу сомкнула веки, ее губы шевелились. Наверное, читала сутру.

– Нигде нет! – сообщили разбойники.

Тогда главарь сел перед мастером на корточки, схватил пятерней за косичку.

– Где мой «Золотой Коку»? Куда ты его спрятал? Зарыл тут где-нибудь?

– Вам наверняка рассказали, что всю поклажу я доставил сюда сам. Разве я поднял бы целый коку? – спокойно молвил Тацумаса.

– Так где же золото?

Можно было, конечно, сказать, что оно утоплено в заливе, но Сарухэй не поверил бы, да и не хотелось омрачать последние минуты ложью.

– Оно к вам не вернется. Шайке «Обезьянья рука» конец, – с тихой улыбкой сказал мастер.

Налитые кровью глаза Сарухэя сузились.

– Связать. Расшевелить угли, чтоб жарче горели, – отрывисто скомандовал атаман.

Мастеру скрутили руки за спиной, стянули веревкой щиколотки. Полупогасший очаг, перед которым он сидел, заалел, заплевался искрами.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Думаешь, я буду жечь огнем тебя? – усмехнулся Сарухэй. – Нет. Я знаю, болью от тебя ничего не добьешься. Но говорят, ты очень любишь жену… Держите ее крепче!

Двое бандитов схватили О-Судзу, обнажили ее по пояс, содрав верхнее и нижнее кимоно. Тацумасу много лет не видел жену голой. Защемило сердце. Как пожухло ее тело! Но такою, с опустившейся грудью и морщинистым животом, он любил О-Судзу еще больше, чем прежде. За ее спиной розовел утренний туман.

– Скажи где золото, и я ее отпущу, – пообещал Сарухэй. – Тебя – нет, врать не стану. Но жену и сына пощажу. Слово Тадаки. И тебя убью достойно, ударом меча. Голову потом с почетом омою, оберну в шелковый платок. Ты достойный противник.

Моя голова ему нужна, чтобы потом всем показывать: я-де победил, а благородный вор проиграл, подумал Тацумаса, но ничего говорить не стал.

– Упрямишься? Сначала я буду жечь твою жену. Потом зажарю сына. А сам ты умрешь позорной и смешной смертью. Видишь, моя Хання в красном и с рогами? Она сегодня

демон смерти Синигами

[61]. Ты примешь смерть не от меня, а от обезьяньей лапки.

Сарухэй подтащил к себе мартышку, сунул ей свой кинжал.

– Покажи, как я тебя учил. Хання, бей!

Ощерив мелкие зубы, обезьянка испуганно замахала перед собой клинком.

– Быстро она тебя не убьет, но рано или поздно докромсает. И ты войдешь в историю под прозвищем «Убитый макакой Тацумаса». – Рот злодея кривился в ухмылке, но глаза смотрели тревожно. Голос чуть дрогнул. – Послушай, твоя жизнь кончена. Какая тебе разница, достанется мне «Золотой Коку» или нет?

– Какая мне разница, под каким прозвищем я войду в историю? – тем же тоном ответил мастер.

Он думал: не в том дело, как тебя запомнят. Главное, как ты уходишь – победителем или побежденным. Побежденный – тот, кто сдался. Победитель – всякий, кто побежденным себя не признал. Даже если убит.

– Начинайте, – махнул своим подручным Сарухэй.

Они швырнули О-Судзу на колени, ткнули головой в угли. Жена не закричала, но хрипа сдержать не смогла. Запахло обожженной плотью, палеными волосами.

Тацумаса вытянул связанные ноги вперед и сунул их в очаг, чтобы разделить боль с женой. Это помогло.

– Пока хватит.

Госпожу О-Судзу распрямили, сбили с прически пламя. Лицо она сразу закрыла руками, чтобы воля супруга не ослабела при виде ожогов.

– Что ты за мужчина, если можешь спасти свою женщину и не делаешь этого? – презрительно спросил Сарухэй. – Кусок золота для тебя дороже семьи. Тьфу!

Зубы Тацумасы были крепко стиснуты. Мерзавец прав! Победа, поражение – какая всё это чушь по сравнению с ладонями, которыми О-Судзу прикрывает свое бедное лицо.

– Я скажу… – глухо проговорил благородный вор.

Но он не успел выдать тайну.

Не поднимаясь с колен, О-Судзу рывком перекатилась назад через голову и вскочила на ноги. Совсем как в юности, когда Тацумаса впервые увидел тоненькую акробатку на рыночной площади. Ах, как она плясала на канате! Как крутила «змеиное колесо»! И лицо у О-Судзу тоже стало таким, как тридцать лет назад. Свежим, юным, бесстрашным. Обожженные пятна на щеках были как девичий румянец.

Разбойники не ожидали от пожилой дамы такой прыти и обомлели.

– Простите, что ухожу первой, – сказала мужу О-Судзу.

Сарухэй крикнул:

– Держите ее, болваны!

Но куда там. Развернувшись, О-Судзу прыгнула прямо в сияющий туман, как в прежние времена на представлениях ныряла рыбкой через обруч с острыми ножами.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Радужная дымка приняла ее и снова сомкнулась.

И к Тацумасе пришло хокку. Очень хорошее – жалко никто не услышит и не оценит.

Всё, конечно, уйдет.Но тлеет прекраснаяИскра надежды.