Собрание сочинений в четырех томах. 4 том. - Борис Горбатов

Им показалось, что трещать стало сильнее. Теперь, когда, затаив дыхание, они чутко прислушивались к тишине, они услышали все самые затаенные шорохи и вздохи шахты. Лава уже не играла, она пела на все лады.

Странное дело, мальчики совсем не испытывали страха. Теперь, когда стояли они лицом к лицу с настоящей опасностью, они ничего не боялись. Они даже и не думали о себе, застыв в неуклюжих и некрасивых позах. Успеет ли Свиридов. Спасут ли лаву?

И если в Викторе еще бродили смутные мысли о геройстве их поступка — «вся шахта узнает... а может, и в газетах напишут... а если придавит — так похоронят, как героев, с музыкой...», — то Андрей ни о чем подобном и не думал. Стоя на четвереньках, он впервые за эти дни почувствовал себя человеком: он не боялся, он был спокоен, он делал нужное шахте дело, он был доволен.

Только спина уже ныла и затекали ноги.

— Что-то долго он ходит! — сказал Виктор. Он нетерпеливо и неосторожно повел спиной, и от кровли тотчас же отвалился кусок присухи.

— Осторожней, ты! — зашипел на него Андрей, и Виктор опять замер.

Бесконечно, томительно долго текло время. Не забыл ли о них Свиридов? Сам спасся, а про лаву забыл...

И вдруг они услышали шум внизу. Они прислушались: это ползли люди. Уже слышны были голоса: вот где-то во тьме блеснул глазок лампочки... Вот еще... Вот ближе...

Первым появился в забое Свиридов. Он осветил ребят светом своей лампочки и ликующе закричал:

— Держат!

Отовсюду подползали люди...

— Держат! — опять закричал Свиридов, и долго сдерживаемый хохот вдруг, как вопль, вырвался из его груди. — Держат! Ой, смерть моя, ой, шахтеры, — задом кровлю держат!

Ему ответил яростный взрыв хохота. Казалось, от этого рогота многих могучих глоток лава задрожала и закачалась; вот рухнет кровля, так бережно оберегаемая нашими мальчиками. И ребята невольно попятились, защищаясь от этого хлесткого и алого, как ливень, смеха. Они уже догадались, что их разыграли.

А к ним все ближе и ближе подступали хохочущие люди, каждому хотелось самому разглядеть героев лавы, которые... хо-хо-хо! — задом кровлю держат. Со всех сторон окружали ребят желтые, волчьи глаза лампочек, словно настигала их стая волков. Лиц не было видно, — только рты, разверзшиеся в хохоте, как пасти... Стало страшно...

И вдруг чей-то сильный, властный голос перекрыл хохот и шум:

— А ну, прекратить! Прекратить, говорю я вам! — сердито крикнул он. — Барбосы вы, совести в вас нет! Вы над кем смеетесь, сукины вы сыны?!

— Да ты что, Прокоп Максимыч! — еще трясясь от смеха, пискнул Свиридов. — Это ж новичкам крещение, святое крещение, святая купель...

— А, так это ты, Свиридов, твоя работа? — обрушился на него Прокоп Максимович. — Сам-то давно ль не новичок? Ишь кулацкое отродье, и откуда только вас черти понанесли сюда! Ты погоди мне!

— Да ты что, Прокоп Максимыч, ты что, бог с тобой! — уже испуганно забормотал Свиридов.

— Тебе кусок хлеба тут дали, ты и — нишкни! И залезь в нору, чтоб тебя слышно не было. А ты вот что! Ну погоди! — погрозил он ему лампочкой. — А вы тоже хороши! — обратился он уже ко всем. — Обрадовались. И ты тут, Логунов? Ай-я-яй, самостоятельный вроде человек...

— Да ты погоди, ты постой, чего в самом-то деле!.. — раздались смущенные голоса. — Шутка ведь это, шутейное дело...

— Шутейное?! — подхватил Прокоп Максимович. — А ты вот на них погляди, на новичков... Каковы им шуточки? — Он подполз вдруг к ребятам; они увидели усатое, свирепое на вид лицо шахтера; он грузно присел около них на корточки и осветил их лампочкой. — Детвора еще! — сказал он с неожиданной в нем нежностью. — Комсомольцы?

Ребята молча кивнули в ответ.

— Ну ничего, ничего, ребята! — ласково сказал он и обернулся ко всем. — Вот вы кого обидели! Комсомольцев! А? Хорошо?

Все смущенно молчали.

— То-то! — внушительно сказал Прокоп Максимович. — И чтоб впредь никто, ни пальцем, ни-ни! А не то! — Он гневно раздул усы. — Ну, да вы меня знаете! — Он усмехнулся и опять обратился к ребятам: — Если обижать будут, вы мне скажите. Визитных карточек у нас не водится, так вы так запомните: Прокоп Лесняк. Тут все знают. Фамилия известная, шахтерская... — Он засмеялся. — А теперь давайте я вас в штрек сведу... Нечего вам тут больше делать! А ну, посторонись-ка, народ!

Все поспешно уступили ему дорогу, и он пополз вниз по лаве с удивительной для такого огромного и грузного тела ловкостью: ребята — за ним.

В штреке он их оставил.

— У меня еще пол-упряжки, — объяснил он. — А вы тут посидите, в холодочке. Я десятнику-то скажу... — Он похлопал Виктора по плечу и смущенно прибавил: — А на народ наш не обижайтесь, народ — ничего, хороший. Это Свиридов все. Да и серость... В забое-то скучно, в одиночку...

Он ушел, а они «спасибо» ему не сказали. Они ни слова еще не произнесли с тех пор, как вернулся Свиридов. В их ушах еще звенел хохот шахтеров...

Они не могли сейчас сидеть «в холодочке» и, не сговариваясь, молча побрели вдоль по штреку куда глаза глядят, шлепая по воде. Они шли долго и молча, каждый думая про себя, но оба — об одном.

— Теперь все смеяться над нами будут! — наконец, горько прошептал Виктор. — Долго теперь над нами смеяться будут.

И Андрею пришлось его утешать:

— Никто не будет смеяться, Витя, что ты! Им дядя Прокоп не даст, вот увидишь! — Он обнял приятеля за плечи и стал горячо шептать: — Этот Свиридов, он, видишь, кулак, ты ведь сам слышал. Мы еще покажем ему, вот погоди!

Сзади них уже давно нарастал и нарастал дальний гром, он становился все ближе и ближе, а они и не слышали. И только когда где-то уже совсем близко раздался дикий, пронзительно-резкий свист, они обернулись и увидели: на них несется «партия». Уже было слышно, как хрипит лошадь, как что-то кричит им коногон.

И тогда они заметались между рельсами, не зная, что делать, куда спрятаться... И вдруг побежали по штреку. Побежали что есть сил.

— Скорей, Витя, скорей! — торопил Андрюша. Но их уже настигал резкий, как свист хлыста, коногонский свист, и только тогда догадались они, что надо просто сбежать с рельсов и прижаться к стойкам. Они так и сделали, и мимо них с грохотом пронеслась «партия». Чубатый коногон невольно захохотал, увидев бледных, перепуганных насмерть ребят, судорожно прижавшихся к стене.

Его хохот еще долго звучал под сводами шахты, наконец стих. И тогда ребята услышали смех совсем рядом — тихий, тоненький, какой-то восторженно-радостный и оттого еще более обидный.

Они обернулись — смеялась девушка. Они увидели ее сразу. Ее нельзя было не увидеть: она вся светилась. На ней было семь или восемь шахтерских лампочек; они висели у нее на поясе, болтались в руках, одна даже была на спине.

Девочка смеялась над ребятами: она видела, как они удирали.

— Он, как зайцы, как зайцы косые! — в восторге выкрикивала она.

Ребята мрачно пошли на нее.

— Ты чего ржешь? — хмуро спросил Виктор.

Но девчонка только пуще залилась. Лампочки затряслись на ней, как бубенцы.

— А может, тебе морду набить, чтобы ты стихла? — предложил Андрей, и оба друга схватили ее за руки.

Она не стала ни вырываться, ни звать на помощь, ни визжать. Она только любопытными глазенками посмотрела на ребят: неужто побьют, посмеют? А ну, как это будет?

Виктор легонько толкнул ее от себя.

— И связываться не стоит, дура-а! Смотри, в другой раз не попадайся!

Она засмеялась.

— Зайцы, зайцы косые! — запела она. Но они уже пошли прочь. Как ни странно, а хоть и не отвели они душу, не избили девчонку — одну за всех, — а им стало легче. Этот день пройдет и забудется; им еще жить и жить! Ну и пусть смеются, а все-таки они не убоялись остаться одни в лаве, когда Свиридов ушел!

Они знали теперь, что в шахте, как и в жизни, есть и трудности, и радости, и хорошие люди, и злые...

8

В ту же ночь с шахты убежал Братченко. Об этом узнали только утром, когда все проснулись. Койка Братченко была не смята, на подушке лежал комсомольский билет. Не было ни письма, ни записки — только комсомольский билет на подушке. Но и так все было понятно.

Комсомольцы собрались вокруг койки. Они стояли молча, будто тут на койке лежал покойник.

«Вот и первый!» — тревожно подумал Андрей.

Светличный взял билет с подушки и медленно вслух прочел: «Братченко Григорий Антонович».

— Запомним! — жестко сказал он. — Братченко Григорий Антонович, — и вдруг с силой швырнул билет на койку. — Подлец ты. Братченко Григорий Антонович!

— Он от воздуха затосковал, — смущенно сказал Мальченко, в эти дни подружившийся с Братченко, их койки были рядом. — Все на воздух обижался. Он на свежем воздухе вырос, в степи. А тут на шахте...

— А мы что же, в пещерах жили? — зло перебил его Светличный. — Нам небось тоже свежий воздух люб. А не бегаем. Нет, видно, легко ему билет достался, легко и кинул. Только врет! Ничего, — погрозился он. — Теперь ему нигде свежим воздухом не дышать! Для него теперь везде воздух отравленным будет. Иуда!