Сестра (СИ) - Галина Гончарова

Пока еще плана у нее не было. А что можно планировать из таких мелочей, которые прорываются?

Хотя пару раз…

Царь — батюшка твой на охоту поехал, царица, матушка глаза проглядела, ожидаючи, в тягости она, сынка родить мечтает…

Интересно, у этой девочки правда отец — царь?

Выкристаллизовывалось много интересного.

Первое — она в России. Или на Руси, один черт.

Второе — она достаточно высоко на иерархической лестнице. Если и правда — царевна. Хоть гусей пасти не придется.

Третье — информации катастрофически мало, а выкачать ее сложно, в основном из‑за сопливого возраста реципиента. Сомневаетесь? Попробуйте придумать ситуацию, в которой вы серьезно и вдумчиво объясняете трехлетнему ребенку политику партии и правительства, о курсе доллара поговорите, да серьезно так, вдумчиво… Не получается? А вдруг поймет?

То‑то и оно. Будь ты хоть семи пядей во лбу, но пока говорить не научишься, всерьез тебя не примут, да и потом помолчать придется. Судя по языку, по одежде, по письменности — Софья сейчас была где‑то глубоко в русской истории. Уж точно до европейского платья, то есть — до Петра.

А как тут будут объяснять неожиданную гениальность ребенка?

Вариантов два. Или дьявол — или Бог. И лучше второе. Вот если откровение снизошло или Богородица чихнула…

А если нет?

Инквизиция, которая вроде как сжигала всех или топила?* Или просто в монастырь запрут? Ни тот, ни другой вариант Софью не устраивал.

* Автор знает об отсутствии инквизиции на Руси. Не знает Софья, которая забила гвоздь на историю родной страны класса с третьего. Прим. авт.

Значит нужно бойко и смело тараторить молитвы. В любой момент и при любой погоде. Учим, девочка, учим, а заодно пытаемся не рехнуться с тоски в условиях жесточайшего информационного голода, пока сидим в карантине.

Интересное случилось на четвертый день. В комнату вошла женщина лет тридцати пяти — сорока, богато одетая — поверх того же сарафана, который был явно сшит из более дорогой ткани, чем у Марфы, на ней было нечто вроде длинного красного…

Софья даже не знала, как обозвать эту одежду. Потом она уже узнала, что это опашень и душегрея, потом. А пока она просто впитывала весь облик женщины. Явно напоказ богатые здоровущие пуговицы, закрытые волосы, белый платок, круглая шапка на голове, расшитая чем‑то вроде жемчуга и отороченная мехом, длинная одежда…

А еще лицо, набеленное и нарумяненное так, что Марфа показалась недокрашенной. Косметикой тут явно не пренебрегали. Темные глаза женщины смотрели пристально, накрашенные губы ласково улыбались, но Софья чувствовала под этим что‑то… гниловатое. Как будто под зеленым лужком скрывалась глубокая трясина, и не самая лучшая при этом. Ну и возраст. Женщина была явно старше Марфы и смотрела на ту сверху вниз. Поздоровалась, даже чуть поклонилась — Софье, не Марфе, девочка не преминула отметить этот нюанс, но сама кланяться не стала. Она ребенок это первое, она не знает надо или нет — это второе. Если она царевна, то вроде как кланяться не должна, нет? Да и тетка бы поправила, так что Софья булькнула нечто вроде 'Дасть!', в переводе на русский — здрасте и опять уткнулась в Псалтырь.

Марфа тоже поклонилась, только низко. Тетка оглядела ее с ног до головы, выдержала паузу и заговорила. Софья тут же насторожила ушки и принялась впитывать, с грустью отмечая, что говорить ей пока еще рано. Филолог бы отметил многое. Обороты, построение предложений, фразеологизмы, неологизмы и прочие 'измы'. Софья же выделила для себя главное. Плавность и темп.

В бытность свою бизнес — леди, Софья говорила абсолютно по — другому. Какие там красивости? Какие там перекаты? Какие там 'вокруг' да 'около'?

Двадцать первый век бешено ускорил темп жизни и темп речи подстроился под него.

'Эй ты, шевелись, подними зад, какого ты икса тут делаешь… ЖИВО!!!'…

Если сейчас Софья заговорила бы, как привыкла…

Были, были и свои плюсы в состоянии трехлетки. С ребенка даже лет пяти — шести можно бы уже спрашивать, требовать, а вот с нее взятки гладки. 'Не зняяяя, я иссё мааааенькая…'. Какие претензии?

Но прислушиваться Софья не забывала.

Вежливость первое оружие вора?

А информация — первое оружие любого бизнесмена.

Анна Ниикифоровна Лобанова — Ростовская была довольна. Царевна Софья выздоравливала, медленно, но уверенно. И это было хорошо.

Да, царевна не царевич, но к чему царице лишние переживания сейчас, когда она в тягости? И так царь — батюшка на нее чуть сердит…

Наследника долго родить не могла, был царевич Дмитрий, да помер, четыре годика малышу еще не сравнялось. А потом начала рожать, да все дочерей. Пока царевича Алексея родила — двух девок принесла, да потом еще двух. Сейчас опять в тягости и бабки сказывают, что мальчик должен быть, да только Анне это сомнительно.

Мальчики они от крепкой мужской любви рождаются, а откуда тут взяться? Любви‑то этой?

Чай, всем известно, любил Алексей Михайлович девицу, да только не ту, на которой женился. Приглянулась ему Евфимия Всеволжская, дочь помещика Федора. И хороша собой девица была чрезвычайно. Глаза что васильки, коса — сноп золотой, да вот не приглянулась она царскому воспитателю, всесильному тогда боярину Борису Морозову. Приказал он так затянуть бедной девушке косу, что та упала прямо перед женихом, обвинил в падучей болезни и сослали бедняжку от двора. Уж года три, как умерла она.

Царь был безутешен несколько дней, но потом хитрый воспитатель нашел, как его развеять. А там и взошла в верхние хоромы дочь боярина Милославского — Мария Ильинична. Всем хороша, и бела, и румяна, и умна, да вот только не любил ее молодой царь.

Вот и не рождались у них дети. А еще шептались в тереме, что знает царица про свой грех перед Евфимией, замаливает его усердно, да только не простила ее оболганная красавица. За боль ее, за муки, будет рожать царица одних девок, недаром в год смерти Евфимии родилась у царицы — царевна Софья.

Слухи ходили, что молилась тогда царица, и если бы родился мальчик, знала бы — простили ее. Ан нет. Родилась царевна Софья — и за то царица любила ее меньше прочих детей.

За свои разбитые надежды.

А ведь известно же, что на чужой беде своей радости не построишь…

Вот и когда девочка упала в горячке, ухаживала за ней только кормилица, да постельница Груня. Но, кажется, девочка выправляется, а это хорошо.

Царь — батюшка, хоть и милостив, но деточек своих любит и ежели покажется ему, что недоглядели за доченькой — лучше бы тут на свет и не родиться. Хорошо, если со двора сгонят, а могут ведь и в монастырь сослать, и вся семья в немилость впадет…