Охота с красным кречетом - Леонид Юзефович

Прежде всего он сказал, что исчезновение перстня для него неудивительно, с драгоценностями такого ранга всегда случаются истории самые таинственные, примеров тому множество; тут Константинов начал сыпать именами великих князей и княгинь, аристократов, знаменитых финансистов и незаметных, но могущественных откупщиков, он рассказывал про их изумруды и бриллианты, с которыми произошло нечто подобное — пропали, сгинули, каким — то невидимым образом просочились сквозь стены будуаров, сейфов и церковных рак. У драгоценных камней, говорил Константинов, есть Душа, и чем прекраснее камень, тем душа в нем тоньше и живее. И неправда, что к таким камням липнет кровь. Нет, если из — за камня совершено убийство, душа в нем умирает, как тускнеет жемчуг на шее у развратной женщины, остается лишь оболочка, и цена ему после этого — грош. Да, грош, хотя и не все это понимают. И некоторые ювелиры поддерживают в людях заблуждение, будто камень остался прежним. Но сами— то они все отлично знают, их не обманешь.

— Нас не обманешь, — грустно сказал Константинов.

Недаром же в своей мастерской в Петербурге он часто слышал по ночам чьи — то голоса — тихие, похожие на шелест листвы, на ветер. Все настоящие ювелиры их слышат, вот почему испокон веку они держатся особняком и даже в толпе, на улице, сразу признают друг друга — ночные голоса входят в их плоть и кровь.

Такой чепухе, само собой, Мурзин, поверить не мог, но в том, что Константинов этому верит и не врет, сомнений не было. Опрятный старичок с розовой лысиной, по — детски важный, чем — то напомнил он китайца Ван Го — то же одиночество заметно в нем, печаль чужака, вежливая покорность не людям, а судьбе, не от трусости идущая, а от сознания, что некие грозные стихии подхватили тебя и несут и нет смысла им сопротивляться, нужно лишь не позабыть о том, что ты человек.

— Я предвидел это, — закончил свой рассказ Константинов. — Русские драгоценности исчезают, должны исчезнуть. Золото, платина останутся, они мертвый металл, а драгоценные камни должны исчезнуть. Силы, в них заключенные, не желают участвовать в братоубийственной войне. Ведь бриллианты в перстне господина Сыкулева огранены русским мастером, в таких вещах я не ошибаюсь. И сами алмазы российские.

— По вашему, искать бесполезно?

— Да, пока война не кончится.

— Не найду, — сказал Мурзин, — расстреляют меня…

— Расстреляют? — ужаснулся Константинов. — Правда? Не обманываете меня?

Как пить дать, шлепнут.

Помолчали, потом Константинов спросил:

— А если бы вообще искать не стали? Предположим, не пропал этот перстень. Что тогда?

— Один черт. Шлепнули бы.

— Знаете, — задумчиво проговорил Константинов, — может быть, перстень для того и исчез, чтобы подарить вам жизнь. Пожалуй, я беру свои слова обратно. Не отчаивайтесь! Думаю, вы его найдете.

— А вы не поможете мне?

— Рад бы… Скажите, что вы с ним сделаете, если найдете?

— Отдам Пепеляеву.

— И он будет использован для войны?

— Да уж не на пряники, — усмехнулся Мурзин.

— В таком случае, — помрачнел Константинов, — может быть, и не найдете.

Он замолчал, потому что распахнулась дверь, вошли Шамардин с отцом Геннадием.

Попа этого Мурзин знал, встречались. Осенью с двумя милиционерами следил за порядком на публичном диспуте в Доме трудолюбия, где отца Геннадия выставили против Яши Двигубского; по окончании диспута присутствующие большинством голосов должны были решить, есть Бог или нет.

В то время в разных губерниях рабочие делегации вскрывали раки с мощами, и обнаруживалось там черте что — вата, скотьи кости, восковые руки и ноги, чуть ли не пуговицы орленые. Об этом писали в газетах, с этого Яша и начал. Он стоял у края сцены, а отец Геннадий сидел на стуле, скромно улыбался, по— девичьи оглаживал рясу на худых коленках. Глядя на него сверху вниз, Яша первым делом спросил про нетленные мощи преподобного Питирима в Тамбове: как же так вышло, что они сгнили? Куда Бог — то смотрел? И почему у одного святого в Курской губернии оказалось три берцовых кости? А у другого семь пальцев на левой руке? У третьего костей на полтора скелета, притом женских? И уж совсем распалился, дойдя до святого князя Владимира: каким это, простите, чудом попали в его гроб сапоги машинного шитья?

Яша говорил, отец Геннадий слушал, в спор вступать не спешил и по — прежнему улыбался — видать, было ему что возразить, но до этого дело не дошло: выскочил на сцену какой — то мужик и хватил бедного Яшу по голове стулом. На том диспут и кончился. Правда, Яша, очухавшись, выразил готовность продолжать, но спорить уже было не с кем, арестовали не только этого мужика, отца Геннадия тоже. Чтобы узнать, не было ли между ними сговора, Мурзин прямо на месте устроил им очную ставку, приказав смотреть друг другу в глаза. Случившееся тут же начальство требовало обоих посадить в исправдом, но Мурзин не послушался: очная ставка окончательно убедила, что мужика отец Геннадий видит первый раз в жизни, сам он для Яши приготовил другие аргументы. Начальству это не понравилось. Тот, с глазами навыкате, стал топтать ногами, кричать на Яшу, который, лежа на сдвинутых стульях, слабым голосом пытался вступиться за противника, и грозить Мурзину трибуналом. Дескать, какие же они революционеры, Мурзин и Яша, какие, к черту, тактики, если не желают воспользоваться таким случаем и перед всем городом разоблачить преступную связь церковников с бандитствующими элементами? «Судить надо этих мракобесов, — кричал он, — за покушение на свободу слова!» Но Мурзину не так — то просто было заморочить голову, а запугать и того труднее, отца Геннадия он отпустил с миром.

И сейчас, оглядывая его худые плечи, зырянские скулы, обволоченные седоватой бородкой, почему — то надеялся, что за добро будет отплачено добром и этот поп скажет правду. Чего ему скрывать? В то, что он сам стащил перстень, Мурзин не верил ни на секунду — Грибушин прав. Но взглядом постороннего отец Геннадий мог заметить многое. Например, кто где стоял и сидел, какими смотрел глазами. Ведь он же привык иметь дело с людьми и, может быть, такое способен увидеть, на что никто другой и внимания не обратит. Уж Ольгу — то Васильевну знает как облупленную. Да и Калмыкова, наверное, тоже.

Но все — таки было сомнение: а если как раз кто — то из них двоих и попросил его незаметно вынести перстень? Чадо духовное или сосед — бывший прихожанин.

— Вот, пожалуйста, — доложил Шамардин, весело похлопывая своего спутника по плечу. — Как лист перед травой!

Мурзин велел ему выйти, а отцу Геннадию указал на стул:

— Присаживайтесь.

Тот опустился на самый краешек, по — девичьи плотно сдвинув колени под рясой, и мелькнула мысль пригласить сюда сперва Калмыкова, затем Ольгу Васильевну. Устроить им очную ставку с отцом Геннадием. Пускай по очереди посмотрят ему в глаза.

Но тут же отказался от этой мысли: нет, пустой номер. Тогда, в Доме трудолюбия, у него Мурзина, не имелось никакой личной выгоды в том, чтобы уличить или оправдать отца Геннадия, и удалось понять правду, а теперь его собственный взгляд замутнен корыстью и надеждой, как стеклышко в ватерпасе. Нельзя пользоваться таким инструментом — пузырек не разглядишь. Мало ли что померещится?

— Я с вами, как на духу, — сказал Мурзин и честно выложил свои соображения: колечко могло исчезнуть именно в тот момент, когда отец Геннадий окуривал стены, потому что все смотрели на него, и вор уж не упустил случая.

— А не считаете ли вы, — с улыбкой спросил отец Геннадий, — что мы были в сговоре, я и похититель? Что своими действиями я отвлек общее внимание и помог вору?

— Ну, — смутился Мурзин, — не совсем так.

— И, конечно, подозреваете самых моих близких знакомых из числа присутствующих — Калмыкова или госпожу Чагину? Я угадал?

— Не больше, чем других, — сказал Мурзин.

— Вас как крестили? — почтительно осведомился отец Геннадий.

— Сергеем.

— А по батюшке?

— Сергей Павлович.

— Вот, Сергей Павлович. Пускай мы с Калмыковым соседи, а госпожа Чагина бывает у меня на исповеди. Ну и что? Дятел дерево долбит, где помягче, но вы же не дятел. Истина — то, она за твердынями, Сергей Павлович, она, ох, как глубоко лежит, глубже, чем вам кажется. Я и Калмыков, я и Ольга Васильевна. Не слишком ли просто? Уж коли за такое дело взялись, так вглубь дерзайте мыслью — то своей богоборческой. Предположите что — нибудь этакое. Например, я и знаете кто?

— Ну кто?

— Фонштейн… Пара оригинальнейшая. Кто заподозрит, что мы сообщники?

— Я вас не подозреваю.

— Премного благодарен.

— Я лишь говорил, что вы могли отвлечь внимание.

— И сделал это нарочно? В таком разе явился бы с певчими, крестным ходом, как положено при очищении. Отслужить тут молебен, стены окропить. А так никто на меня и не смотрел. Эка важность, отец Геннадий с кадилом!