Сказки для умных - Вадим Шефнер

— Как, всего четыре балла?! — возмутился я. — Это при десятибалльной-то системе! Тут какая-то ошибка. Очевидно, ваш ОРФЕУС нуждается в ремонте.

— Четыре балла — совсем не плохая оценка, — возразил мне Ассистент. — Есть много людей, которым ОРФЕУС дает гораздо меньшую оценку, и они работают в области науки, искусства и литературы и считаются умными людьми А Режиссеры и Сценаристы зачастую имеют по ОРФЕУСУ оценку «единица», однако вы смотрите их фильмы, да еще похваливаете.

— Это ваше утверждение лишний раз убеждает меня в неточности вашего агрегата. Если Кинорежиссер ставит картины, а Критик пишет о них статьи, то это одно уже доказывает, что ОРФЕУС ошибся, поставив им единицу.

— Это ничего не доказывает, — возразил Ассистент. — Можно быть глупым Ученым и можно быть мудрым работником ассенизационной системы.

— А дает ваш ОРФЕУС кому-нибудь высокие баллы? — поинтересовался я. — Ставит он восьмерки, девятки, десятки?

— Десяти баллов со дня его изобретения ОРФЕУС никому не присуждал. Десять баллов — это состояние гениальности. Гении не так часто рождаются. Уже девять баллов — преддверие гениальности… Вы знаете историю жизни Нилса Индестрома?

— Я знаю Теорию Недоступности. Мы ее проходили в восьмом классе. Неужели вы думаете, что если ваш ОРФЕУС поставил мне четверку, то я настолько туп, что не знаю ТН Индестрома!

— Никто не сомневается, что вы знаете ТН, — успокоил меня Ассистент. — Я просто хочу напомнить вам историю его жизни. Тридцать лет назад в маленьком шведском городке Ультафиорде на сетевязальном заводе работал наладчиком станков молодой Рабочий. У него было минимальное земное образование — двенадцатилетка с техническим уклоном. В свободное от работы время юный Ниле посещал теоретические курсы общей физики, а также читал книги по квантовой теории, космографии и сопромату. Кроме того, в уме он мог делать столь сложные и быстрые подсчеты, что обгонял кибернетическую машину среднего класса. Он готовился в вуз, но, отличаясь крайней скромностью, не спешил подавать туда заявление. Однажды товарищи, зная его чрезмерную скромность и необычайные способности, чуть ли не силком затащили Нилса к ОРФЕУСу, который присудил ему девять баллов. Вскоре Индестром был принят на второй курс Академии Высших Научных Знаний. Через два года он создал Теорию Недоступности. Памятники, воздвигнутые ему, стоят во всех крупных городах мира.

— Я все это знаю, — сказал я. — Но мне всегда казалось странным, что ставят памятники творцу негативного закона.

— Мудрость может быть и негативной, — возразил Ассистент. — Тем более что ТН, при всей своей негативности, играет положительную роль. Она предостерегает Человечество от напрасных попыток прорваться к Дальним Звездам. Индестром спас много человеческих жизней. Так что памятники свои он заслужил.

Я вышел в приемный зал и стал ждать Андрея. Он почему-то задержался в своей испытательной комнате. Мне пришлось ждать его чуть ли не час. Наконец он вышел в сопровождении своего Ассистента и еще каких-то двух пожилых Людей профессорского вида.

— Идем, — сказал он мне. — Кончилась эта пытка.

Мы попрощались с работниками испытательной станции, и мне показалось, что все они прощаются с Андреем чересчур уж почтительно, не по его возрасту. Один из Профессоров даже проводил его до подъезда.

— Что это тебя так долго испытывали? — спросил я Андрея.

— Давали разные дополнительные задания и анкеты. Совсем замучили. И вели зачем-то переговоры с нашей школой. И еще звонили во Всемирную Академию Наук.

— Видно, их ОРФЕУС очень несовершенен, вот они и берут дополнительную информацию, — сказал я, чтобы утешить Андрея. — Мне этот ОРФЕУС дал всего четыре балла, это явная ошибка.

— Да, это очень несовершенный агрегат, — согласился Андрей. — Мне он дал десять баллов. Я этого, конечно, не заслуживаю. Иногда я чувствую себя безмозглым щенком.

Окончив школу, я поступил в Университет на филологический факультет, Андрей же был принят в Академию Высших Знаний, сразу на третий курс. Жили мы теперь в разных общежитиях, но встречались довольно часто.

Заслуженное наказание

Но возвращаюсь к тому, с чего я начал свое повествование. Через несколько дней после «марочного бунта» Андрей пришел ко мне в гости. Вид у него был грустный.

— Говори, что такое случилось? — спросил я его. — Опять очередной неудачный опыт? Пора бы тебе привыкнуть к неудачам. Ты в них как рыба в воде.

— Нет, неприятность другого рода, — ответил Андрей, пропустив мою шпильку мимо ушей и не оценив скрытого в ней каламбура. — Ты понимаешь, на общем собрании я рассказал о своем поступке, о том, что обругал девушку…

— Ну еще бы ты умолчал об этом! Скрывающий плохое — лжет… Что же решило общее собрание?

— Решили наказать меня охотой. Я должен отправиться в Лужский заповедник и убить одного зайца. Их там развелось очень много, и они портят плодовые сады в окрестностях заповедника.

— Неприятное дело, — поморщился я. — Но это заслуженное наказание. Только подумать — объявить девушке, что она — кикимора!

— Ты не полетел бы со мной туда, в заповедник? — спросил Андрей. — Как-то тоскливо идти на это дело одному. Задание я, разумеется, сам выполню.

Я вспомнил, что один Студент рассказывал мне, будто Смотритель этого заповедника — глубокий старик, знает старинный фольклор, древние заклинания, прибаутки и бранные слова. «Может быть, мне удастся пополнить мой СОСУД», — подумал я и согласился сопровождать Андрея. Андрей ушел, обрадованный моим решением.

В тот же час я сообщил Нине, что завтра улетаю на один-два дня, и попросил ее не прерывать работы над сбором материала для «Антологии». Но, узнав, что я отправляюсь в заповедник, Нина тоже захотела лететь со мной.

— Как, ты хочешь видеть, как убивают зверей? — удивился я. — Вот уж не ожидал!

— Да нет, что ты! — возразила Нина. — Просто я хочу побыть среди природы. И лишний раз посмотреть на живых зверей.

— Ну это другое дело, — сказал я. — Тогда завтра утром я зайду за тобой.

В глубине души я был очень рад, что Нина решила отправиться со мной в заповедник. Я решил, что дело тут не в природе, а во мне. Быть может, она ждет от меня объяснения… И ради этого она даже согласилась отправиться на охоту. Для Людей охота давно перестала быть удовольствием и превратилась в неприятную обязанность, которая возникала время от времени, когда зверей в заповедниках становилось слишком много. С тех пор как на Земле навсегда прекратились войны и исчезли нищета и социальное неравенство, нравы Человечества смягчились и преступность сошла на нет. Перестав быть жестокими друг к другу, Люди изменили и свое отношение к животным. Еще задолго до моего рождения вышел всемирный закон, запрещающий производить опыты над животными, — их теперь вполне заменяли электронно-бионические модели. Держать зверей в неволе, в так называемых зоологических садах, было признано жестоким, и зоосады были раскассированы. Это никого не огорчало, так как совершенство и быстрота путей сообщения позволяли каждому увидеть зверей в местах их естественных обиталищ — в заповедниках. Человек уже не нуждался в охоте — ни ради мяса, ни ради шкур, ни даже ради мехов. Звериные меха давно заменила синтетика, и синтемы (синтетические меха) были теперь гораздо красивее и теплее естественного меха. Таким образом, экономическая нужда в охоте давно отпала, а морально она теперь Человеку претила, как всякое насилие и убийство. Помню, когда мы в школе проходили старинных классиков, мы всегда, с удивлением читали превосходно написанные сцены охоты. Нам казалось странным это любование жестокостью.