Cто лет безналом - Виталий Держапольский

— Анна Николаевна, Павел, что вы делаете в кабинете папеньки? — грабители, поглощенные спором не заметили появления в кабинете Арины Лопухиной.

— Дождался, придурок! — с перекошенным лицом зашипела Анна Николаевна.

Девушка непонимающе разглядывала разгром в кабинете. Вид вскрытого сейфа её просто шокировал.

— Павел… объясните… я не понимаю…

Мадам Кукушкина незаметно вытащила маленький дамский кинжал, спрятанный в специальных ножнах на ноге. Пока девушка приходила в себя, Анна Николаевна приблизилась к ней.

— Ариночка, девочка, — ворковала мадам, пряча кинжал за спиной, — я могу все объяснить! Дело вот в чем… — мадам коротко размахнулась и с силой возила кинжал в грудь девушки, — ты просто оказалась не в то время не в том месте.

— Нет! — закричал Прохор, бросаясь к девушке. Секунду она стояла, а затем с легким стоном упала на ковер. Изо рта девушки хлынула кровь — кинжал мадам пробил легкое. — Зачем? Зачем? — шептал Прохор, прижимая безвольное тело девушки к груди. Мадам наклонилась к Арине и, прикоснувшись к шее, попыталась нащупать пульс.

— Все кончено! — жестко сказала мадам Кукушкина. — Она поняла, что мы вместе! А мне нужно быть вне подозрений! Иначе вся затея рухнет на корню! А сейчас я вернусь из уборной в зал, а ты постараешься незаметно исчезнуть!

Прохор заплакал, продолжая сжимать мертвую девушку в объятьях.

— Возьми себя в руки! — прикрикнула на него Анна Николаевна. — А это еще что? — она зацепила холеным ногтем тонкую золотую цепочку на шее девушки. Из-под платья показались четыре измазанных кровью изумруда. — Глаза Гермеса! — воскликнула мадам. — Прохор, ты нашел их! Заклинаю тебя — уходи! Пока еще можно! — умоляюще прошептала мадам, аккуратно закрывая за собой дверь в кабинет.

Прохор остался в одиночестве возле распростертого на полу тела. Слезы не могли помочь ему оживить девушку.

Глава 3

24.12.1972

п. Кулустай

ИТК строгого режима.

— Ох, и разбередил ты мне душу, начальник! — тяжело вздохнув, сказал Прохор. — Больше века минуло, а все как вчера…

— Так ты все-таки ушел из особняка Лопухиных?

Прохор угрюмо кивнул:

— А девушка? Арина?

— Я ничем не мог ей помочь! — с надрывом крикнул Прохор. — Ничем! К тому же она выжила…

— Но только не твоими стараниями! — презрительно сплюнул Егоров.

— Слушай, начальник, — дернулся как от удара Посох, хватая Егорова за грудки, — я тебя предупреждал! Не лезь мне в душу, мусор!

— Все, все! — примирительно поднял руки майор. — Успокойся! Не дури!

Прохор неохотно выпустил из рук одежду Сергея.

— Нервишки ни к черту, — сказал он, закуривая очередную сигарету.

— Ладно, — примирительно сказал Сергей, — я бы на твоем месте вообще бы свихнулся.

— Порода наша такая, — выпустив дым из ноздрей, сказал Прохор, — крепкая. Не зря пращура моего Дубом кликали, ох не зря!

— А дальше чего было? — съехал на прежнюю дорожку Егоров.

— Дальше? — переспросил Дубов. — Дальше все просто было: Кукушкину, конечно, долго крутили, но ничего доказать не смогли. Мы со Шнырой покинули Россию в тот же день. Коллекцию Лопухина мадам пристроила на удивление быстро и выгодно. Я промотал эти денежки лет за десять. И был рад этому — жгло мне руки это бабло. Змеи же вернули свои глаза. Кадуцей был полноценен словно в день своего творения. Дальше я стал замечать за собой какие-то странности: я не старел. И, как выяснилось позже — я бессмертен! За мою долгую жизнь меня убивали десятки раз: резали финками, стреляли, травили ядами, даже взрывали. Но я неизменно воскресал целым и невредимым. Это страшно, поверь, начальник! Но об этом позже! В Россию я вернулся накануне нового тысяча девятисотого. Навестил мадам Кукушкину, сдала Анна Николаевна за шестнадцать лет сильно, но хватки не потеряла. С её помощью я тут же ввязался в новую авантюру. На сей раз на Кавказе. Нужно было выкрасть у некоего господина одну дорогую вещицу, хранящуюся в его семье еще со времен Колхидских царей. Все было бы хорошо, но в нашу команду затесался соглядатай охранки. Он, видите-ли, решил, что мы каким-то боком причастны к революционерам. Придурок! Перепутать профессиональных воров с революционерами мог только полный профан. Но, нашу сладкую компанию все-таки взяли.

21. 04. 1903 г.

Кутаисская тюрьма.

— Лежи, не кипишуй, — посоветовал Прохору угрюмый бородатый арестант. — Дрогнет у меня рука — портачка не получиться!

Прохор с сомнением оглядел крепкие жилистые руки колыцика.

— Это у тебя-то, Шило, руки дрогнут? Да они у тебя даже с перепоя не дрожат!

— Искусство — вещь тонкая, — заметил Шило. — Один неверный штрих — вся композиция рухнет! А поправить — чай не по холсту малюю! Так чо лежи смирненько!

— Слушай, Шило, — сказал Прохор, — ты со твоим талантом мог известным мазилой[53] стать.

— Ну, известным или нет, — усмехнулся Шило, — это вопрос. А вот мазилой я действительно был. Церква расписывал, иконы малевал.

— И чего же бросил? — спросил Прохор. — Али не доходное это дело?

— Да нет, жить можно, — ответил колыцик. — Но понравился мне сильно крест батюшкин золотой, да кадило червленое серебряное. Ну, там еще пару иконок старых прихватил. Бес попутал. А дальше покатился. Откинулся, украл, пропил, обратно. Замкнутый круг. И несть из него выхода! На сегодня хватит, — сказал Шило, пряча шпору[54] в потайное место. — Завтра продолжим, — вытирая руки от мазуты,[55] кольщик с одобрением разглядывал свою работу. — Только одного не пойму, зачем тебе дрына кривая на груди?

— Был раньше такой бог — Гермес, — пояснил Прохор, — а это посох его — кадуцей.

— Все божки языческие, — многозначительно заметил арестант, подняв указательный палец, — суть — демоны лукавого!

— Шило, — рассмеялся Прохор, — я как погляжу, ты не только церква малевал, а, небось, еще и духовную семинарию окончил.

— Была такая благость, — смущенно пробасил колыцик, — малость не доучился. В иконописцы подался. Так зачем тебе эта богомерзкая штуковина на груди? Лучше б я тебе крест истинный во все пузо нарисовал! Али светлый лик заступницы Марии на груди. Лучшего оберега не придумать!

— Грешен я, Шило, — ответил Прохор, — чтобы Деву Марию на груди колоть! А Гермес издревле ворам благоволит!

— И по грехам вашим аз воздам! — словно на проповеди проревел Шило. — Нарекаю тебя отныне и присно, и во веки веков, Кадуцеем!