Брат Посвященный - Шон Рассел

Жрец оглянулся через плечо.

— Угрожая мне, вы угрожаете церкви! Мы все живем в лучах света, который дарует нам Сын Неба. Вы уже заслужили его немилость, как и этот еретик, оскверняющий дух корабля!

Капитан промолчал. В море его слово являлось законом, но он был не глуп и прекрасно понимал, как неразумно навлекать на себя гнев императора, особенно нынешнего.

Ситуация грозила зайти в тупик, а Суйюн знал, что этого допускать нельзя. Он не мог ждать, покуда капитан взвесит все «за» и «против». Инициат шагнул вперед, не отрывая взгляда от высокого человека, загородившего дверной проем. Глаза жреца недобро засверкали, а правая рука потянулась к левому запястью — легкое, почти незаметное в тусклом свете движение. Да, мелькнуло у Суйюна, там он прячет нож. Монах изменил положение рук, чтобы отразить возможное нападение, и поудобнее поставил опорную ногу. Теперь противники стояли на расстоянии вытянутой руки, и Суйюн начал растягивать свое чувство времени, замедляя движение мира. Жрец внезапно замер, точно увидел перед собой кобру, и монах остановился.

— Отойдите, мне нужен сундук, — проговорил Суйюн.

— Ты не посмеешь, — прошипел жрец. Из его сдавленных легких вырывался свист. Несмотря на то что ночь становилась все прохладнее, лоб Асигару покрылся каплями пота.

— Ну же, — поторопил Суйюн.

В тесном помещении, воздух в котором звенел от напряжения, голос монаха звучал по-прежнему невозмутимо. Кровь в жилах Асигару запульсировала так, что сердце было готово выскочить из груди.

— Я нахожусь под защитой императора, — почти плаксиво проговорил он.

В полутьме движений монаха никто не разглядел. Послышался треск рвущейся ткани, и в следующее мгновение в руке у него был нож Асигару. Сквозь удушливый аромат сяндзы Суйюн безошибочно различил запах яда на кончике лезвия. Охваченный страхом Асигару отступил назад и потерял равновесие. Его подхватили под руки. Он тяжело задышал, но воздуха ему все равно не хватало. Жрец не заметил, как исчез второй нож, спрятанный за поясом. Матросы наполовину отнесли, наполовину отволокли его на палубу. На миг Асигару поймал взгляд Когами Норимасы. Торговец не стал отводить глаз, чтобы избавить жреца от стыда. Глядя ему в лицо, Когами Норимаса улыбался.

Он злорадствует, подумал жрец, в этот момент не способный даже испытывать злость. Двое матросов держали его, а он перегнулся через перила и изверг содержимое своего желудка за борт, довершая тем свое публичное унижение. Затем Асигару обмяк и бесформенной кучей сполз на палубу. Борода и одежда его были испачканы, мысли в голове кружились бешеным водоворотом. Торговец еще заплатит ему! И пусть океан поглотит всех этих людишек вместе с кораблем!

На какое-то время Асигару погрузился в полную тьму, а придя в себя, был уверен, что монах порезал его одежду его же собственным ножом. Он выпустил душу Асигары, которая затем очутилась в огромном зале перед сидящим на земле Ботахарой. Достигший Просветления едва взглянул на него и объявил его недостойным вернуться к жизни в образе человека. Ботахара перевернул песочные часы, стоявшие рядом, и песчинки начали падать вниз так медленно, точно пушинки, парящие в воздухе. Такой же будет и новая жизнь Асигару — монотонной и нескончаемой.

Жрец потряс головой, стряхивая видение. Палуба больно упиралась ему в спину — он лежал там, где и упал, как пьянчуга, в собственную блевотину. Асигару попробовал пошевелиться, но небо поплыло у него перед глазами, и он остался лежать, глядя на мачты, качающиеся под звездами. Воздух был холодным, сверху на жреца равнодушно взирала полная луна. Скоро к нему вернутся и гнев, и ненависть.

В каюту принесли еще лампы, и Суйюн попросил мать девочки выйти. Потом взял пустую чашку, стоявшую на полке у постели, и понюхал ее.

— Жрец давал ей только это?

Служанка кивнула. Суйюн поставил чашку обратно. По крайней мере на этот раз томсойянский жрец не нанес больной непоправимого вреда, как бывало чаще всего. Корень лоды — сонный отвар.

Девочка справится с побочными действиями настоя, хотя они довольно серьезны.

С помощью нескольких широких поясов больную обездвижили, но девочку по-прежнему била дрожь и терзала сильная боль. Суйюн осторожно приподнял ее голову и, оттянув веко ребенка, кивнул. Служанка — встала на колени с другой стороны постели — она была готова сделать все, что нужно, без лишних вопросов. Ее помощь очень пригодится, подумал Суйюн. Женщина явно приняла на своем веку немало родов и выходила не один десяток младенцев. Кроме того, она безоговорочно доверяла ботаистам.

Из шелкового мешочка Суйюн извлек серебряные и золотые иголки, тщательно прокалив на огне каждую, прежде чем вставить их девочке под кожу. Поток ши в ее теле прервался, и боль внезапно исчезла. Лицо дочери Когами разгладилось, а дыхание стало ровным, почти нормальным.

Лезвие миниатюрного ножа отличалось невероятной остротой. Когда Суйюн рассек кожу на животе больной, та ничего не почувствовала. Монах сделал все вовремя, не поторопившись ни на секунду.

Жрец поднялся по трапу, притворяясь, будто не замечает Сикибу Когами, сидевшую на подушке у двери каюты. Асигару вымылся и переоделся, и хотя все еще испытывал слабость и недомогание, на палубу его привел гнев. Не обращая внимания на взгляды, он прямиком направился к Когами Норимасе, который все так же стоял у перил. Таиться уже не имело смысла. Жрецу было наплевать, — что их увидят вдвоем. Он знал, что надо делать.

Асигару грубо схватил Когами за рукав и резко развернул невысокого чиновника лицом к себе.

— Ну что ж, Когами Норимаса, ты получишь по заслугам, — злобно просипел жрец.

— На нас смотрят, — запротестовал Когами.

— Пусть смотрят и катятся в бездну!

— Асигару-сум, прошу вас! — Торговца встревожило поведение жреца и безумная ярость в его глазах.

— Слушай меня, Когами. — Асигару с ненавистью выплюнул его имя. — Яку Катта узнает о твоем предательстве. Даю слово: если ты не выполнишь того, что я тебе скажу, тебе не выйти из порта живым. Катта-сум не терпит провалов, и его терпение я испытывать не намерен.

— Но мне… мне было приказано только смотреть, а потом доложить о том, что я видел. Я…

— Не лги, Когами Норимаса! Тебе было приказано помогать мне, и ты будешь помогать, иначе и думать забудь о новой должности, понял?

Щуплый торговец кивнул, не находя в себе сил вымолвить хоть слово. Рука, державшая его, тряслась от злости, а глаза жреца расширились, как у безумного.

В первый раз оглядевшись по сторонам, Асигару поймал на себе взгляды моряков, впрочем, немедленно отвернувшихся.

— Возьми вот это, — прошептал жрец, сунув в руку торговцу маленький сверток и зажимая его непослушные пальцы. — Когда молодой монах закончит колдовать над твоей дочерью, проклиная ее душу, ты поднесешь ему чаю. Он, конечно, скажет тебе спасибо. Смотри, чтобы чай был крепким, и то, что я тебе дал, было как следует в нем размешано. Твоя судьба зависит от тебя самого, Когами Норимаса, чиновник второго ранга. Нужно всего лишь, чтобы монах выпил чай. О том, что напиток отравлен, не узнает никто. Ты не попадешь под суд императора, обещаю. В конце концов, монах спас жизнь твоей дочери, так зачем же тебе желать ему зла? Помни о Яку Катте и его сверкающем мече, и пусть память о славном генерале придаст тебе силы. — Жрец медленно поклонился Когами Норимасе, и тот, будто во сне, ответил ему тем же.