В начале было детство - Елена Макарова

— Что же у тебя в рюкзачке?

— Дороги, — шепотом ответил он, развязал рюкзак и достал из него мешок с цветными пластиковыми лентами.

Действительно — настоящие дороги.

Сдвинув стол к окну, мы принялись прокладывать пути в наш будущий город. Дети ползали по полу, катали по дорогам наспех вылепленные машины, а Витя уже соорудил светофор и шлагбаум. Город строился, а я все смотрела на этого мальчика и его мудрую маму, сообразившую снабдить сына мешком дорог. Благодаря дорогам Витя уверенно вступил в общество созидателей.

— Почему он так буйствовал тогда? — спросила я у Инны.

— Потому что он попал во взрывную обстановку.

Витя — необычайно восприимчивый мальчик, остро реагирующий на «внешний фон». Иногда он «вдруг» начинает драться — и не унять, иногда «ни с того ни с сего» отказывается от пищи — и не принудить к еде, впадает в долгую задумчивость — и ничем не отвлечь.

Как-то группа, где занимался Витя, «перекочевала» из студии в квартиру Тони (о Тоне еще будет рассказ). Тонина мама в силу семейных обстоятельств не могла возить дочь на уроки, а для девочки они были единственной отдушиной.

Пока мы занимались, Тонина мама сидела на кухне и поверяла телефонной трубке очередные коллизии собственной жизни.

Иногда, как бы опомнившись, — полон дом детей! — она заглядывала к нам в комнату. Взглянет — и уйдет.

Мы печатали монотипии. Тоня просила маму побыть с нами. «Сделай хоть одну картину, это просто!»

Тонина мама отказывалась. Тоня настаивала. Настояла. Витя во все глаза смотрел на эту женщину, строгую, с волевым подбородком, в вязаном сером платье. Казалось, он физически ощущал исходящую от нее тревогу.

— У меня ничего не выйдет, — заявила она, присаживаясь рядом с Витей. — Или выйдет полный мрак.

Затаив дыхание, следил Витя за тем, как Тонина мама макает кисть в банку с гуашью. Его глаза темнели, когда кисть окуналась в черную краску, и из его груди вырывался вздох облегчения, когда в ход шли светлые цвета. Так он сопереживал, так ему не хотелось, чтобы вышло «что-нибудь мрачное». Получившийся оттиск был и верно темный, с красными вкраплениями. Куда девались желтое, оранжевое?

— Ну вот, я же сказала, мрак. — С этими словами Тонина мама вышла из комнаты.

Оставшееся время Витя ничего не делал. Тихо сидел за столом, возил руками по коленкам и, наверное, думал о взрослой жизни, полной неизъяснимой печали. Атмосфера безысходности, тоски привела в смятение пятилетнего мальчика.

После занятий мы идем к метро. Митя, младший (ему уже три года), просится на ручки. Инна берет его — тяжеленного.

— Может, вернемся в студию? — спрашиваю Инну.

— Но тогда Тоню не будут водить на занятия. И ей будет без нас очень плохо…

В рюкзаке, который собрала Инна сыновьям в путь, — много дорог. Есть из чего выбрать. Выбор — задача самих детей. Он должен быть свободным.

Лепешка на колесах

Считается, что наилучший материал для детской лепки — глина. Цветной пластилин якобы «дробит» форму.

Но приглядимся, к чему тянутся сами дети. Явно к целостности образа, а не формы. Цвет и форма пока для них нерасторжимы. То, что невозможно выразить в пластике, дополняется цветом. Дети еще не умеют работать с глубинами. Они не понимают, что глаза — в глазницах, а под кожей — череп. Поэтому вместо глаз ставят пластилиновые точки по обе стороны носа.

Цвет — обозначающий элемент, форма — значащий. Работы из глины, нераскрашенные, как правило, не удовлетворяют. Нетерпеливые дети уже в процессе лепки влепляют в глину цветные детали — бисер, пуговицы, фольгу, пластилин. Это потребность расцветить форму, ведь они видят мир цветным. Они хотят, чтобы все было, как настоящее, а сплошь серого человека или сплошь серой лошади не бывает.

Но посетите любую выставку скульптур учеников художественных студий — и увидите вместо ярких, коллажных, полных невероятной выдумки композиций мертвую раскрашенную глину. Что нужно сделать с детьми, чтобы они выучились так бездарно лепить?! А вот что: их нужно учить по-взрослому — пропорциям, отношениям, поверхностной лепке фактуры. А так называемые поделки из природного материала — покрытые лаком чурки с шишками и желудями! Откуда все это взялось? Псевдомонументализм, псевдопластика. Значит, можно сознательно растить из живого мертвое?

Несвоевременное обучение мастерству — серьезная преграда творчеству. Осваивая приемы, ребенок теряет цельность восприятия. Предположим, он научился лепить безликое четвероногое животное, но по дороге утратил главное — непосредственность собственного видения. При этом он не освоил и формы. Как ребенку понять, что внутри всякого четвероногого — остов, что малейшее движение все меняет, что если человек поднял руку, то и плечо пошло вверх и корпус сдвинулся в противоположную сторону? Ни к чему ребенку все эти премудрости — он хотел слепить веселого человека, как он увидел друга и машет ему: привет! У человека — рот до ушей. Разумеется, ребенок не знает, что при улыбке набухают щеки и обостряется подбородок. Улыбка «решается» просто: красная дуга концами вверх — «рот до ушей». Идет работа на выразительность образа, а не на собственно пластику.

То же и с фактурой. Дети обращаются с ней чрезвычайно свободно. Принес ребенок на урок игрушечную лошадку. Приделал к ней пластилиновые сани, посадил в сани человечков и катает по столу. Вот его свобода. Он не лепил скульптуру, а была у него в кармане лошадка, и осенило его: что если покатать на ней? За окном зима — на чем зимой, как не на санях! Была у него никчемная игрушка, оказалась очень даже кчемной — снега только на столе нет. Из чего снег сделать? Белый пластилин недостаточно бел, бумага для снега не подходит, ваты бы.

Благо в классе есть все. И вот уже стол в снегу, и все хотят лошадку такую же точно, игрушечную. Здесь же мы и научимся лепить лошадей, постараемся сделать точь-в-точь такую же. Одна девочка сделала сани из спичек. Всем понравилось. Мальчик с настоящей игрушечной лошадкой позавидовал спичечным саням, спросил спичек и сделал такие же.

Мы учимся. Мы беспрестанно учимся, только не тому, что написано в пособиях по лепке, а своему, детскому, тому, чего не будет, когда мы вырастем. А вот и мальчики, играющие в снежки! Один откинул руку назад, другой вытянул вперед. Видно, что они что кидают, хотя руки прямые, не согнуты в локтях, как этого требует реалистическая пластика. Дети принимают условность, но стремятся к реализму. Они — на пути к нему. Искусственно форсировать процесс недопустимо. Иначе он потеряет свою органичность и станет выглядеть так: ухаб — яма, ухаб — яма. Кто ходил по болоту за клюквой, тому знакомо это ощущение: ноги ватные, спина ноет, но ты проваливаешься и выбираешься из топи. Покажите мне хоть одного человека, которому доставляет удовольствие поздней, сырой осенью просто так гулять по болотам!

В такую же пытку превращаются для детей занятия искусством, когда взрослые ставят целью научить ребенка неизвестно чему. Вот типичное «академическое» правило: на листе нельзя оставить клочка белого, нужен фон. И дети, по своей природе тяготея к белому, нехотя замазывают лист краской, ждут, пока фон подсохнет, и на этой испорченной фоном бумаге пишут картины. Да, белый цвет разбивает живописное пространство. Но ребенок, если не приставать нему с фоном, никогда сам не станет полностью уничтожать белый цвет. Такая живопись не детская. В детской живописи белое — главное, оно расцвечено и оттенено чистыми красками, это яркая, праздничная живопись, а не блеклые работы с фоном, где все коллористически выверено: теплые тона — холодные тона.

Я пишу, а рядом со мной дочь рисует пейзаж с дорогой. Все цветное, посреди дороги белое пятно с глазами, носом и ртом. Что это? Лицо дороги. Пятно яркое, оно бьет, но это же выразительно — лицо дороги одушевило пейзаж. И это не дилетантская выразительность, а специфически детская.

По рельсам едут вагоны. Ящики на колесах. Среди них — целый состав, выполненный в рельефе. Лепешки с окнами, каждая — на четырех колесах. Девочка Соня знает, что вагоны упираются в рельсы четырьмя колесами, а у нее — стоят на одной рельсе. Ну что? Она видит состав, движущийся по рельсам, в одной плоскости. Как видит, так и лепит. Какое право я имею покушаться на виденье тем, что слеплю три недостающие плоскости, дно и прибавлю еще два колеса? Я испорчу ее работу. Потому как то, что она делала, выражает ее сегодняшнее пространственное восприятие. Позже оно будет меняться и обретать форму.

Витя А., тот самый, что принес рюкзак с дорогами, на перепутье между плоскостью и объемом. Это мы и видим: милиционер (круглая скульптура) подошел к машине (машина — в рельефе, и шофер машине — в рельефе). Мальчик уже умеет лепить и круглую скульптуру, и рельеф. Он свободен в выборе, как хочет, так и компонует. Вот и скомпоновал — разные по форме элементы в органичное целое. Такой прием использовали и великие скульпторы (это один из главных художественных приемов Джакомо Манцу). Ребенок пришел к нему самостоятельно. Он же, Витя, сконструировал из пластмассовых шестеренок мозаики мотоцикл с коляской и посадил в ней пластилиновых людей.