Узник №8 - Алексей Анатольевич Притуляк

знать твою жизнь? Я свою не знаю как забыть.

– Грустно… А скажи, ангел… Не знаю, как спросить… Вопрос ужасен… Скажи, а бог на самом деле существует?

– Обычный вопрос, ничего ужасного, – спокойно отвечал ангел. – На самом деле бог существует, пока его не существует. Если же бог начинает существовать, то это уже не бог.

– Так я и думал! – узник упёрся в лицо ангела лихорадочным взглядом. – Ты в точности повторил мою давнюю мысль.

– Потому что я – это ты.

– А я – это ты?

– Нет. Я – это ты. А ты – это надзиратель.

– Я ничего не понимаю.

– Зато у тебя и крыльев нет.

– Всё, я понял, понял! – оживился вдруг узник. – На самом деле тебя не существует. Ты мне снишься, да?

– Да.

    Не дожидаясь новых вопросов и не глядя на узника, ангел поднялся и, сделав шаг, исчез в стене.

– Ты – ангел стены, – прошептал узник, – вот ты кто. Ангел в стене. Ангел, вмурованный в стену.

    Он, кряхтя и постанывая, поднялся и сел.

– Сон, – продолжал он. – Всё сон. Снюсь ли я сам себе, или кто-то посторонний видит меня в своём затянувшемся сне? Надзиратель, наверное, больше некому, кому ещё я могу присниться, кому я нужен, кроме него. Но если я ему снюсь, значит, на самом деле у него нет ни одного узника, а только сон. Бедный, бедный надзиратель! Ему так же плохо, как и мне, он – брат мой по несчастью, он такой же узник пустоты, как и я… Как и ангел… А быть может, ангел прав? Надзиратель – это я, я – это надзиратель, и оба мы – начальник тюрьмы?.. Я – надзиратель… Как странно…

– Здравствуйте, господин узник.

    В камеру вступил начальник тюрьмы.

– Добрый день. Или ночь. Или утро. Я не знаю. Исполать вам, господин надзиратель.

– Начальник тюрьмы, – поправил надзиратель. – Вы всё время путаете меня с господином надзирателем.

– Ах, да, простите, господин начальник тюрьмы. Я вас ещё и с собой путаю. Но это, впрочем, неважно, это метафизика.

– Вы хорошо себя чувствуете? – начальник тюрьмы подошёл ближе, всматриваясь в узника.

– Просто замечательно, – горько усмехнулся тот.

– Это хорошо, хорошо. Вы должны сегодня чувствовать себя хорошо, чтобы сделать то, что требуется.

– А что от меня требуется?

– Вы хотите сказать, что передумали?

– Не хочу. Но вы же говорили – завтра.

– Завтра уже давно минуло, господин узник.

– Давно?

– Третьего дня. Мне сказали, что вы больны и вам нужно отлежаться.

– Вот как…

– Кстати, до меня дошли неприятные слухи, – поморщился надзиратель, – о том, что вы… вы, якобы… я этому, конечно, не верю, но если вскроются факты… что якобы вы э-э… поступили не очень хорошо в отношении госпожи дочери надзирателя.

– Кто вам сказал?

– Слухами земля полнится, господин узник, так у нас говорят.

– А у нас говорят: ни слуху, ни духу.

– Я смотрю, вы совершенно не чувствуете себя виновным, – строго произнёс надзиратель.

– Я виновен пожизненно.

– Кхм… Вы, господин узник, может быть, думаете, что новое преступление уже ничего не может изменить в вашей судьбе. Напрасно, напрасно вы так решили, доложу я вам. Нет столь жестокого наказания, которое нельзя было бы сделать ещё более жестоким. Наши законы позволяют многое, очень многое, уверяю вас.

– Скажите, господин начальник тюрьмы, какой сегодня день?

– Тот самый.

– Уже?

– Счастливые часов не наблюдают, не так ли?

– Счастливые вообще ничего не наблюдают, господин начальник тюрьмы. Для наблюдений над жизнью нужно быть достаточно несчастным.

– Да вы, батенька, филозо́ф!

– Ничто так не располагает к философским экзерсисам, как пожизненное заключение. Попробуйте, настоятельно рекомендую.

    Начальник тюрьмы рассмеялся, покачивая головой, словно говоря кому-то стоявшему рядом: да вы посмотрите, каков шутник!

– Спасибо, – поклонился он, отсмеявшись. – Быть может, на старости лет я не премину воспользоваться вашей рекомендацией. А пока… пока, господин узник, у меня слишком много забот, чтобы предаваться игре мысли в камере пожизненного заключения. И самая большая моя забота – дочь, её судьба, её честь. Хорошо, что вы согласились мне помочь. Надеюсь, вы готовы сдержать своё обещание?

– О боже, боже!

– Готовы?

– Что мне делать, господи?

    Начальник тюрьмы достал из кармана револьвер, протянул узнику.

– Вот, держите.

– Что это? – отстранился узник.

– Это наше с вами спасение.

– От чего?

– От прошлого.

– Говорят, от него не спасёшься.

– Нет такого прошлого, которое невозможно сделать небывальщиной. Видите, я тоже кое-что могу в плане философии.

– Но убивая прошлое, убиваешь будущее.

– Берите же револьвер, господин узник. Слова – удел прошлого, а будущее требует действий.

    Узник робко протянул руку, осторожно взял оружие. Надзиратель следил за ним с улыбкой.

– Какой холодный! – воскликнул заключённый.

– Вы из такого же убили свою жену? – мягко и вкрадчиво спросил начальник тюрьмы.

– Что? – заключённый поднял на него удивлённый взгляд. – Я не убивал свою жену, у меня и жены-то никогда не было.

– Будет.

– Вы смеётесь надо мной? У меня нет будущего.

– Это вам так кажется, потому что вы увязли в прошлом. Револьвер поможет вам покончить с ним раз и навсегда.

    Заключённый плавным движением поднёс револьвер к голове, упёр ствол в висок.

– О да! – сказал он. – Вы правы. Раз и навсегда.

– Давайте, жмите на спуск, – кивнул надзиратель.

– Он не заряжен, я знаю, – усмехнулся узник. – Иначе вы не дали бы мне его. Тысячу раз я видел такое в кино.

– А вы нажмите, нажмите, – ласково улыбнулся начальник тюрьмы. – Тут и узнаем, заряжен или нет.

– Я боюсь, – признался узник полушёпотом.

– Разумеется. Все умные люди боятся, – сказал надзиратель таким тоном, будто погладил по голове.

– Это комплимент?

– Если угодно. Будете жать?

– Понимаю. Вы решили избавиться от меня, да?

– Так он же не заряжен, – рассмеялся надзиратель. – Ну что, я зову пожарного? Он ждёт на кухне. И наверное, пользуется моментом, чтобы приставать к дочери, подлец.

– Нет! – воскликнул узник, нажимая на спуск.

    Раздался сухой щелчок сработавшего механизма. Смертельно побледневший узник вздрогнул. Начальник тюрьмы улыбнулся.

– Что это? – произнёс узник, стремительно краснея.

– Осечка, должно быть, – отвечал надзиратель. – Давно им никто не пользовался. Но у вас есть ещё целых пять попыток. Попробуйте ещё раз.

    Узник снова – наверное, неожиданно и для себя самого – нажал на спусковой крючок.

– Ха! – произнёс он, убирая револьвер от виска. – Что я говорил. Как в дешёвом кино. Револьвер не заряжен.

– Теперь понимаете? – с нажимом спросил надзиратель, переходя почти на шёпот.

    Узник уставился на него, как громом поражённый; в глазах его отразился огонёк догадки, посетившей его.

– Да, – выдохнул он. – Да. Кажется, понимаю.

– Звать?

– Зовите!

    Надзиратель открыл дверь камеры, высунулся в полутёмный коридор и стал звать