Седьмой круг ада - Георгий Северский

Весть, сообщенная есаулом, словно обожгла Наташу. Боже, сколько вопросов вертелось в ее голове! Но – нет, не могла она обнаружить своего интереса к судьбе Кольцова. Спасибо провидению хотя бы за то, что это известие она получила вовремя. В ту ночь Наташа решила пробираться в Новороссийск, чтобы разыскать там Красильникова и Кособродова. Кольцов был жив, и надо было действовать!

Глава седьмая

Еще в те дни, когда Деникин успешно наступал и передовые части его Добровольческой армии находились всего в нескольких переходах от Москвы, радио Ревеля и Ямбурга передало весть о том, что на территории Эстонии генералом Юденичем сформировано правительство Русской северо-западной области, способное сплотить разрозненные белые силы, находящиеся на севере, и в самом скором времени двинуть их на Петроград.

На Юге России новость эта обрадовала многих. Значит, красным, чьи силы и без того были уже на исходе, придется вести боевые действия на три фронта, если считать и Колчака!

Свои причины радоваться возрождению Юденича были и у командующего Кавказской армией барона Врангеля. Он хорошо знал Николая Николаевича Юденича, боевого генерала, Георгиевского кавалера. Хотя в последние месяцы и прилипла к тому кличка «утюг» из-за проявленной негибкости, нерешительности, растерянности, приведших армию к почти полному развалу. Многие считали его старым, обязанным уступить свое место. Кому? Предпочтение отдавали генералу Родзянко, к «заслугам» которого помимо молодости можно было отнести разве что еще родство с бывшим председателем Государственной думы.

Но, как видно, все прошло, перемололось. Миновали, ушли в прошлое изнурительные склоки и скандалы между Юденичем и Булак-Балаховичем, Лианозовым, Кузьминым-Караваевым, Карташовым, восторжествовали благоразумие и справедливость. Николай Николаевич вновь принял бразды правления в свои твердые руки и готовился выступить. Что ж, Бог в помощь! Петроград должен преклонить перед Юденичем колени.

К Петрограду в последние годы Петр Николаевич Врангель тянулся и мыслями, и сердцем. Была у него для этого веская личная причина.

В смутные дни октябрьского переворота, когда все думали, что большевики – это временно, это ненадолго, мать барона Мария Дмитриевна не покинула Петроград, а потом, немного погодя, уже не смогла. С тех пор Петр Николаевич почти ничего о ней не слышал. Доходили лишь какие-то отрывочные вести. То узнал, что мать вынуждена скрываться у своей двоюродной сестры, бывшей замужем за художником итальянского происхождения Карло Веронелли, то более нелепая весть: мать работает смотрительницей в каком-то из залов Русского музея. Еще одну записку он получил совсем недавно, в сентябре, от генерала Казакова – бывшего флигель-адъютанта. Евгений Александрович писал, что мать его тяжело болела, но все плохое уже позади. Хотя… город голодает, а она так нуждается в хорошем питании. Хороший уход за баронессой генерал Казаков обещал, а вот хорошего питания – нет.

С тех пор Петр Николаевич часто размышлял о том, каким способом он может помочь матери. Сообщение о предстоящем наступлении Юденича на Петроград подсказало и выход из положения. Он решился послать к Юденичу доверенного человека, который вместе с передовыми частями Северо-Западной армии войдет в Петроград и сразу же переправит баронессу Марию Дмитриевну в Гельсингфорс и оттуда в Лондон – подальше от войны, от голода и страданий. Таким человеком был ротмистр Савин, преданный ему офицер, петербуржец, в прошлом друг дома, хорошо знавший баронессу.

С нужными адресами и явками, с письмом к генералу Юденичу и короткой запиской барона к матери ротмистр отправился из Екатеринодара в Ревель – путь и в мирное-то время не близкий, а сейчас, огибающий пол-России, протянувшийся через десяток государств, он и вовсе исчислялся несколькими тысячами неспокойных верст.

В Ревеле находился штаб Северо-Западной армии, отсюда Юденич планировал выступить на Петроград.

Савин торопился. Боялся, что не успеет к началу наступления. Но – успел. Почти успел. В середине октября Северо-Западная армия двинулась в поход. 17 октября захватила Красное Село и вплотную приблизилась к Лигову. 20 октября на рассвете белые войска вошли в Гатчину и Царское Село. В те же дни завшивевший за дальнюю дорогу ротмистр Савин высадился из парохода в Ревеле и без задержки двинулся догонять фронт. В Гатчине он разыскал штаб армии и, дождавшись вернувшегося с передовой мрачного Юденича, вручил ему пакет от барона Врангеля.

Бегло прочитав письмо, Николай Николаевич уже по-другому, не сурово, а участливо и заботливо взглянул на ротмистра:

– Буду рад услужить Петру Николаевичу, но когда… – Он развел руками. – Сроки знает только Всевышний. Красные жестоко сопротивляются. Я не намерен входить в Петроград, уложив у его стен всю армию. Подожду. – Юденич пожевал губами и, ставя в разговоре точку, добавил: – Располагайтесь. Мой адъютант вас устроит. Будем вместе ждать, когда Господь обратит на нас свой лик.

Но – нет, вовсе не на Всевышнего надеялся генерал Юденич. Рассчитывал он на иное: на успех тайно подготовленной контрразведкой операции «Белый меч», на восстание тысяч недовольных большевиками петербуржцев, руководимых хорошо законспирированными опытными офицерами-заговорщикам, которые должны были захватить Смольный с его комиссарами, телеграф, почту, склады с оружием, «чрезвычайку» (Петроградскую ЧК, которая размещалась на Гороховой улице).

Вот тогда-то со стороны Гатчины, Царского Села, Лигова и двинет свои войска Николай Николаевич Юденич! Удар будет нанесен изнутри и снаружи, это избавит от затяжных уличных боев, от сражения за каждую баррикаду: для этого Юденичу явно не хватало сил.

Не зря, не зря называли Николая Николаевича «утюгом». Бритый наголо, с округлой, блестящей головой, со знаменитыми, каждый в локоть длиной, лучшими в русской армии усами, Николай Николаевич хоть и не проявил особых военных талантов, неплохо управлялся с дивизией, корпусом, армией и даже фронтом во время Русско-японской и Великой войн. Был честен, настойчив, прям. Но совершенно ничего не понимал в той смуте, которая именовалась войной Гражданской, и слыхом не слыхал о теории классовой борьбы, которой руководствовались засевшие в Петрограде марксисты.

Юденич не мог поверить в то, что заговорщиков на весь огромный город оставалось не более тысячи человек, в то время как в одном лишь здании на Гороховой находилось до шестисот хорошо вооруженных и опытных чекистов.

Он не понимал и того, что «возмущенной массы населения» нет, и уже не может быть в обезлюдевшем и смертельно голодном городе. Чистку начал еще Моисей Урицкий летом 1918‑го, но этот первый председатель Петрочека был безусловно либералом и успел уничтожить лишь пятьсот-шестьсот «социально опасных личностей» заложников из «бывших»…

Как только Юденич начал готовить наступление на северную столицу, председатель Петросовета Зиновьев вместе с председателем Петрочека Комаровым, оба люди молодые и энергичные, срочно взялись за новую чистку города, который, несомненно, сконцентрировал в себе интеллигенцию, офицерство, чиновничество, знать, купечество и представлял собой скрытую угрозу для новой власти.

Времени было очень мало, поэтому брали по принципу потенциальной опасности. «Социально-враждебные элементы» подлежали не просто аресту и изоляции, а немедленному расстрелу. К моменту, когда Юденич подходил к Петрограду, город действительно превратился в пролетарскую столицу (какой не стала даже Москва), и чудом уцелевшие, оставленные то ли по недосмотру, то ли по невозможности столь массовых репрессий, образовывали самую робкую и самую голодную часть населения недавней столицы, размещенную в уплотненных коммуналках. По сравнению с 1917 годом население Петрограда уменьшилось вдвое.

Ничего этого прямолинейный генерал Юденич не мог понять и принять. По его мнению, «этого не могло быть, потому что не могло быть никогда». Но еще до того, как построить хитроумный план освобождения Петрограда, Николай Николаевич совершил более серьезную ошибку. Ох, не орел был генерал, не орел, хоть и отличался храбростью!

Будучи жестким и настойчивым сторонником единой и неделимой России, в верности которой он клялся, Юденич отказался дать гарантии самостоятельности Эстляндии и Финляндии в будущем, после победы. Финляндия, впрочем, и так уже чувствовала себя независимой. А вот Эстляндия, или, по-новому, Эстония, обиделась, причем очень серьезно. И отказалась участвовать в походе на Петроград. А могла дать Юденичу под командование тридцать тысяч опытных и дисциплинированных, прекрасно вооруженных англичанами бойцов. Бесплодные переговоры задержали выступление генерала.

Меж тем большевики, видя такую недальновидность Юденича, который хотел и соблюсти невинность, и приобрести капитал, вступили в тайные переговоры с Эстонией. Они гарантировали ей желанную независимость, разрешали прирезать некоторые русские земли на Псковщине, пообещали (и выплатили) пятнадцать миллионов рублей золотом, отдали все российское, движимое и недвижимое, имущество. А еще простили все долги и дали право на концессию русского леса.