Все новые сказки - Нил Гейман

— Конечно, вы правы, — сказал я и не покривил душой.

— Ясное дело, — ответил он. — Не каждый день возишь разбойника и карлика на Туманный остров. В наших краях плохая примета вспоминать тех, кто ушел на Запад.

Остаток пути мы молчали. Море тем временем стало неспокойным, а волны били в бок лодки так сильно, что, боясь выпасть за борт, я держался за нее обеими руками.

Когда минуло, как показалось, полжизни, лодка пристала к длинному причалу из черных камней. Вокруг разбивались волны, по лицам стекали соленые брызги. На причале стоял горбун и продавал овсяные лепешки и сушеные сливы, твердые, словно каменные. Я дал ему пенни и наполнил сливами карманы кожаной куртки.

Мы ступили на Туманный остров.

Теперь я стар — во всяком случае немолод, — и все, что вижу, напоминает мне о чем-то ином, виденном прежде. Красотка с огненно-рыжей гривой напоминает мне еще сотню таких девиц и их матерей, какими они были в детстве, какими умерли. Проклятие возраста — все вокруг становится отражением чего-то другого.

Впрочем, время, проведенное на Туманном острове, который мудрые называют Крылатым, ни о чем ином мне не напоминает.

От того причала до Черных гор был день пути.

Калум Макиннес посмотрел на меня, коротышку, вполовину ниже его, и пошел широким шагом, словно проверяя, догоню ли. Он шагал по сырой земле, сплошь покрытой папоротником и вереском.

Над нами низко бежали облака, серые, белые и черные, прятались друг за друга, выглядывали и снова прятались.

Я дал ему обогнать меня, дал уйти в дождь, и Калума поглотил сырой серый туман. Тогда, и только тогда, я побежал.

Это одна из моих тайн, тех, что я не раскрыл ни единому человеку, кроме Мораг, моей жены, Джонни и Джеймса, моих сыновей, и Флоры, моей дочери (пусть тени хранят покой ее несчастной души): я умею бегать, и бегать хорошо. Если нужно, я могу бежать быстрее и дольше, чем любой мужчина обычного роста. Именно так я бежал тогда, сквозь туман и дождь, забравшись на чернокаменное взгорье, но держась ниже окоема.

Он был впереди, но очень скоро я его нагнал, все продолжая бежать. Я бежал прямо за ним, но чуть выше, и нас разделяла вершина горы. Под нами бурлил поток. Я могу бежать не останавливаясь дни напролет. Это — одна из трех моих тайн, а еще одну тайну я так и не открыл никому.

Мы заранее договорились, где станем лагерем в ту первую ночь на Туманном острове. Калум предложил провести ночь под камнем, который называется Человек и Пес, потому что, по слухам, он похож на старика и его собаку. Я достиг этого камня ранним вечером. Под камнем был шалаш, прочный и сухой, а те, кто наведывался сюда до нас, оставили дрова — палки, сучья и ветки. Я развел костер, просушился и прогрел кости. Над вереском вознесся дым.

Уже стемнело, когда Калум размашистым шагом зашел в шалаш и уставился на меня, словно не ожидая увидеть.

Я спросил:

— Что ж ты так долго, Калум Макиннес?

Он ничего не ответил, только все смотрел. Я продолжил:

— Есть форель, отваренная в горной воде, и костер, чтобы отогреть кости.

Он кивнул. Мы поели форели, для тепла выпили виски. В задней части навеса была куча бурого сушеного вереска и папоротников. Мы заснули на ней, плотно завернувшись в отсыревшие плащи.

Я проснулся среди ночи. К моему горлу прижималась холодная сталь — тупая грань, не острая.

Я спросил:

— С чего это ты решил убить меня среди ночи, Калум Макиннес? Наш путь долог, и путешествие еще не закончилось.

— Я не доверяю тебе, карлик.

— Ты должен доверять не мне, — ответил я, — а тем, кому я служу. Если уйдешь со мной, а вернешься без меня, найдутся те, кто узнает имя Калума Макиннеса и произнесет его в тени.

Холодное лезвие осталось у моего горла.

— Как ты меня обогнал?

— Я отплатил добром за зло — приготовил тебе пищу и костер. От меня трудно убежать, Калум Макиннес, и не пристало так поступать проводнику, как ты поступил сегодня. А теперь прими от моего горла железо и дай поспать.

Он ничего не ответил, но кинжал убрал. Я постарался не вздыхать и не переводить дух, надеясь, что он не слышит, как бешено колотится мое сердце. Той ночью я больше не сомкнул глаз.

На завтрак я сварил кашу и бросил в котелок сушеных слив, чтобы они размякли.

Горы были черными и серыми на фоне белого неба. Мы видели орлов, огромных, с растрепанными крыльями; орлы кружили над нами. Калум пошел не быстро и не медленно, и я делал два шага на каждый его шаг.

— Сколько еще? — спросил я.

— День. Возможно два. Зависит от погоды. Если спустятся облака, тогда два дня, а то и все три…

В полдень спустились облака, мир окутало туманом, худшим, чем дождь: в воздухе повисли капельки воды, которые промочили нас до нитки. Камни под ногами стали опасными, и мы пошли медленнее и осторожнее. Мы поднимались в гору, пробираясь козьими тропами. Скалы были черными и скользкими. Мы карабкались и цеплялись, шатались, скользили, оступались, спотыкались — но даже в тумане Калум знал, куда идет, а я следовал за ним.

Он встал у водопада, который преградил нам путь широким потоком. Снял с плеча веревку, обмотал вокруг скалы.

— Раньше его тут не было, — сказал он. — Пойду первым.

Калум обвязал один конец веревки вокруг пояса и боком пошел вперед, в струи воды, прижимаясь телом к мокрой скале, пробираясь медленно и целеустремленно.

Я испугался за него, испугался за нас обоих. Я задержал дыхание, пока он проходил, и выдохнул, лишь когда он оказался по другую сторону водопада. Калум проверил веревку, потянул за нее и позвал меня за собой. И тут под его ногой скала поддалась, он поскользнулся на мокром камне и упал в пропасть.

Веревка выдержала. Калум Макиннес повис на ней. Он смотрел на меня снизу вверх. Я вдохнул, зацепился за выступ и вытащил его на тропу. С Калума стекала вода, а изо рта сыпалась ругань.

А потом он сказал:

— Ты сильнее, чем кажешься.

И я проклял себя за глупость. Видимо, он заметил это, потому что, отряхнувшись (как пес, даже капли полетели в разные стороны), добавил:

— Мой сын рассказал мне, что ты рассказал ему. Как Кэмпбеллы пришли за тобой, а жена послала тебя в поле, и они решили, что она твоя мамаша.

— Это была просто сказка, — ответил я, — чтобы убить время.

— Неужели? А то я слышал, пару лет назад Кэмпбеллы выезжали, чтобы отомстить тому, кто угнал их скотину. Поехали и больше не вернулись. Если малец вроде тебя способен убить дюжину Кэмпбеллов — наверняка он сильный и быстрый.

Наверняка он глупый, подумал я и раскаялся, что рассказал ту историю ребенку.

Я перебил их всех, одного за другим, как кролей, когда они выходили облегчиться или проверить, что стряслось с остальными. Я убил семерых, а потом и моя жена убила впервые в жизни. Мы похоронили мертвецов в узкой горной долине, соорудили пирамидку из камней, чтобы придавить тела к земле, чтобы их призраки там не слонялись. Мы печалились, что Кэмпбеллы пришли издалека, желая убить меня, и что нам пришлось убить их в ответ.

Я не радуюсь убийству: ни один мужчина не должен получать от этого радости и ни одна женщина. Иногда убивать необходимо, но это всегда дурно. Я не сомневаюсь в этом и теперь, после тех событий, о которых сейчас рассказываю.

Я взял у Калума Макиннеса веревку и взобрался по камням выше, еще выше, туда, где водопад вытекал из горы и был настолько узок, что я мог его перейти. Там было скользко, но я перебрался без приключений, привязал канат, спустился по нему, бросил конец своему спутнику и помог ему перейти на другую сторону.

Калум не поблагодарил меня ни за то, что я его спас, ни за то, что помог. Я не ждал благодарности. Правда, не ждал я и того, что он скажет:

— Ты мужчина неполного роста, и ты уродлив. Твоя жена тоже уродливая карлица?

Я решил не обижаться, хотел он меня обидеть или нет.

— Нет, она не такая. Она высокая, почти как ты, а когда была молодой — когда мы оба были моложе — многие считали ее самой красивой девушкой долины. Барды писали песни, восхваляя ее зеленые глаза и длинные рыже-золотые волосы.

Мне показалось, он поморщился, но возможно, я это вообразил, а еще вероятнее, захотел вообразить.

— Тогда как ты ее добился?

— Я хотел ее, а я получаю, что хочу. Я не сдавался. Она сказала, что я мудрый и добрый и что всегда ее накормлю. Так и вышло.

Снова начали опускаться облака, и острые края мира расплылись, смягчились.

— Она сказала, что я буду хорошим отцом. И я сделал все возможное, чтобы вырастить своих детей, которые тоже, если хочешь знать, обычного роста.

— Я вколачиваю ум в юного Калума, — произнес старший Калум. — Он неплохой ребенок.

— Увы, они не всегда с тобой… — Я замолчал и вспомнил тот долгий год; потом вспомнил Флору, когда она была крохой, сидела на полу, измурзанная, вся в варенье, и смотрела на меня снизу вверх, словно я величайший мудрец на земле.