Сон после полуночи (Клавдий) - Евгений Санин

— А я, когда мышь прогрызает мучной мех в моих кладовых, скорей бегу к толкователю знамений, чтобы спросить, как поступить! — добавил Гарпократ.

— Да и я, если увижу помешанного или припадочного, всегда плюю себе за пазуху — верная примета, что эта встреча не будет причиной несчастья! — признался заметно повеселевший Каллист.

— Каллист хочет научить нашего цезаря своей рабской привычке плевать себе за пазуху! — презрительно усмехнулся Гальба.

— Зачем обязательно плевать? — ответил за Каллиста Нарцисс. — Есть и другие испытанные средства, придуманные вами, римлянами. Например, самого божественного Августа!

— Августа? — обрадовано воскликнул Клавдий. — И что же это за средство?

— Просить на форуме или еще лучше на каком-нибудь рынке милостыню, как обычный нищий! — охотно ответил Нарцисс, бросив насмешливый взгляд в сторону сенаторов. — Август время от времени делал это, и поверь, никто лучше его не умел отвращать от себя зависть богов, за которой непременно следуют несчастья и беды.

В этом смысле небожители мало чем отличаются от людей! — тихо добавил он, словно извиняясь за богов.

— Как! Чтобы наш цезарь, владыка всего римского мира надел на себя грязное рубище раба?! — набросился на эллинов Гальба.

— И просил милостыню, как последний калека? — ужаснулся Силан.

— Друзья, но ведь сам Август… — примирительно начал было Клавдий, но его перебил багровый от гнева Гальба:

— Теперь не те времена!

— Действительно, цезарь! — подтвердил Сенека. — Теперь за порогом императорского дворца — послы десятков государств. Парфяне, армяне, даки…

— Индусы! — многозначительно поднял палец Афер. — Которых не сумел покорить даже Александр Македонский!

Что будет, если они увидят тебя с протянутой рукой?

Да они засмеют нас на весь мир, и после этого никто не станет считаться с волей великого Рима, потому что его правитель просит милостыню! — шагнул к креслу Гальба и потребовал: — Цезарь, отцы-сенаторы просят тебя отказаться от этой постыдной затеи!

— И обрекают тем самым на гнев богов? — с вызовом спросил Нарцисс.

— Нет, но… — замялся Гальба, оглядываясь за поддержкой на своих, более красноречивых, друзей. Однако остальные сенаторы тоже молчали, не зная, как выбраться из щекотливого положения, в которое поставили их эллины. Отступить — означало потерпеть унизительное поражение и потерять влияние на императора по меньшей мере до конца этого приема. Продолжать настаивать на своем было еще опасней, ведь заподозри Клавдий их в пренебрежении к нависшей над ним опасности, и он потерян для них навсегда.

— Пусть потешатся напоследок! — заметил вернувшемуся на свое место Гальбе Афер. — Даже великий Цезарь пожертвовал своей конницей при Фарсале, чтобы победить Помпея!

— Но если бы Помпеи был решительней раньше, он разбил бы Цезаря задолго до Фарсала! — напомнил Гальба. Он захотел сделать еще одну попытку отговорить Клавдия, но Афер придержал его.

— Говорю тебе — потерпи! — зашептал он. — Если кто и пойдет после приема просить милостыню, так это эллины! Мы выкупим их у бывших хозяев и до конца дней заставим добывать себе пропитание таким путем. Или просто переломаем все кости и выбросим подыхать на остров Эскулапа[18]. Но предупреждаю — Каллист мой! Я еще не отблагодарил его за то унижение, которому он подверг меня, спасая от Калигулы…

— Ладно, мне хватит и Нарцисса! — успокаиваясь, согласился Гальба. — Я даже, пожалуй, назову его Пирром[19] в честь этой победы над нами и, клянусь Марсом Мстителем, это будет справедливо.

— А я не возражаю против Палланта! — торопливо добавил Силан и приосанился: — Потомок аркадских царей — раб тестя римского Цезаря! Звучит?

На лицах сенаторов появились довольные улыбки.

— Ну, вот и хорошо! — истолковав перемену в настроении римлян по-своему, обрадовался Клавдий. — Значит, решено — сразу же после приема я отправлюсь просить милостыню!

Он хотел спросить, кто из друзей составит ему компанию, но в этот момент раздался пронзительный свист клепсидры, и стрелка водяных часов, сработанных хитроумными александрийскими мастерами, коснулась золоченной риски.

Привратник, стоявший до этого в полной неподвижности и походивший своим отсутствующим видом на одну из многочисленных статуй, стряхнул с себя оцепенение.

С трудом дождавшись, пока в залу войдут и разместятся за императорским помостом германцы-телохранители, он торжественно взмахнул тростью.

Прием начался.

— Луций Кальпурний Пизон! — громкогласно объявил номенклатор.

Раб-новичок боязливо приподнял дверную занавесь над первым посетителем. И друзья Клавдия — одни с плохо скрываемым нетерпением, другие со страхом — увидели, как в залу вошел и, старчески шаркая подошвами сандалий по мозаичному полу, направился к императорскому помосту седой, сгорбленный сенатор.

Глава V

ДАМОКЛОВ МЕЧ

— Если это тот самый человек, о котором нас предупреждал Вителлий, мы пропали! — отходя на приличествующее другу цезаря расстояние, с горечью заметил Нарцисс. — Полибия еще нет во дворце, иначе привратник давно бы уже известил меня об этом.

— Мой должник снимает комнату в такой глуши, что Полибий наверняка еще только на полпути к нему! — вздохнул Каллист и, назвав один из самых отдаленных кварталов Рима, неожиданно признался: — К тому же его может просто не оказаться дома…

— Как! — заволновались пораженные эллины.

— Ты с ума сошел!

Лишь Паллант продолжал стоять молча. Казалось, слова Каллиста не произвели на него ни малейшего впечатления. Внимательно вглядываясь в первого посетителя, он силился вспомнить что-то очень важное.

— Ты понимаешь, что говоришь? — между тем шипел, наседая па Каллиста Нарцисс. — Как это не оказаться дома?!

- Ну, мало ли какие дела могут быть у свободного человека — шепотом оправдывался вольноотпущенник. — Может, он отправился просить у кого-нибудь в долг или, наоборот, прячется от кредиторов. А может, просто бродит по улицам, чтобы не слышать, как орут на весь дом голодные дети…

— Тс-с! — остановил его Паллант, поймав, наконец, упорно ускользавшую от него мысль. — А ведь мы, кажется, спасены!

— Ты уверен? — обрадовано воскликнул Гарпократ.

— Да, — кивнул Паллант. — Правда, до следующего посетителя. А при этом, — показал он глазами на остановившегося перед помостом Пизона, — можете придержать в кошельках оболы, которые вы уже, конечно, мысленно пообещали Харону![20]