Посол Урус-Шайтана - Малик Владимир Кириллович

Не знаю, какой шайтан меня подтолкнул, но я встал и сказал:

– Я готов доставить пакет, почтенный паша!

– Похвально! – воскликнул он. – Я всегда ценил твою храбрость и преданность нашему наияснейшему султану, Якуб-ага. Кто же будет вторым?

Он обвел глазами старшин.

Тут, неожиданно для меня, поднимается Гамид и заявляет, что он тоже согласен принять участие в этой рискованной операции.

– Если Якуб-ага захочет взять меня своим напарником, я с радостью предлагаю свои услуги, – сказал он и добавил: – Я верю в свою судьбу, а в моей храбрости, думаю, никто из присутствующих не сомневается. Аллах нам поможет, и мы возвратимся со свежими войсками бейлер-бея.

Умиленный старый паша, должно быть не очень надеявшийся на способность своих старшин к самопожертвованию, даже приподнялся с мягкого миндера[37] и обнял Гамида.

– Никогда не померкнет солнце ислама, ибо оно имеет таких мужественных и преданных защитников! – воскликнул он. – Я верю в вашу счастливую звезду, мои молодые друзья. И мы все надеемся встретить вас живыми и здоровыми через три-четыре дня, когда вы приведете сюда войска бейлер-бея.

Он отпустил старшин, вручил мне пакет, как старшему по чину, назвал тезкере[38] на все дни, пока нас не будет, и снова пожелал счастливого пути.

Несмотря на то, что в ту пору с вечера до самого утра светила луна, мы с Гамидом, как только стало темнеть, вышли из лагеря, перебрались через горный хребет и потихоньку начали спускаться по его противоположному склону в долину, поросшую вековым лесом. До сих пор не знаю, посчастливилось ли нам скрытно пробраться мимо гайдукских застав, или гайдуки следили за нами, решив схватить позднее, подальше от лагеря, чтобы наши не знали, но, как бы там ни было, мы отошли от ущелья на фарсах[39], а то и на полтора, никого не встретив. Я уже поверил, что нам посчастливилось и мы в тот же день вечером благополучно доберемся в ставку бейлер-бея.

Шли мы по узкой дорожке. С обеих сторон окружал нас буковый лес, а выше, в горах, темнели ели и сосны. Круглая луна катилась между гор по густо-синему небу. Дышалось легко. Свежий ночной воздух был настоян на чудных запахах высокогорных лугов и лесов.

Вдруг позади нас затрещали кусты, и кто-то крикнул по-болгарски:

– Стойте, турецкие собаки!

Другой голос повторил то же самое по-турецки. Прозвучал выстрел из янычарки[40], но пуля не задела ни меня, ни Гамида.

Я быстро передал пакет Гамиду.

– Беги! Я задержу их! – шепнул ему, вытаскивая из-за пояса пистолеты и поворачиваясь лицом к невидимым врагам.

И в тот же миг сзади прогремел выстрел. Что-то тупо ударило в спину. Падая, я повернулся и увидел, что в руке у Гамида дымится пистолет. «Неужели он выстрелил в меня? – мелькнуло в голове. – За что? Что я ему плохого сделал?» Я хотел крикнуть – и не смог. Ноги подкосились, все поплыло вокруг, луна на небе будто взбесилась: запрыгала, замелькала, потом покатилась вниз – прямо на меня… И я упал.

Падая, я услышал еще, как Гамид крикнул:

– Не стреляйте! У меня для вашего воеводы важные вести!

До сих пор эти слова звучат в моих ушах, будто слыхал их только вчера. Многое ушло из моей памяти, забылось. Даже образы близких и родных мне людей стерлись. А эти слова изменника навеки врезались в память.

Проснулся я от острой боли в груди и долго не понимал, где я. Открыл глаза, оглянулся.

Лежал я на простой деревянной кровати в небольшой темной комнате, стены которой были увешаны шкурами диких зверей. Высокое узкое окно в противоположной стене напоминало бойницу замка. Да это, наверное, и была бойница. Толстые дубовые двери не пропускали в комнату ни одного звука.

Что со мной? Где я? Среди друзей или среди врагов?

Я не мог ответить на эти вопросы и лежал пластом, так как от малейшего движения боль разрывала грудь.

Потом я снова впал в забытье. А когда очнулся, то увидел возле себя мальчика лет пяти-шести. Он стоял у кровати и внимательно рассматривал меня. В его блестящих черных глазенках любопытство боролось со страхом. Когда он заметил, что я проснулся и смотрю на него, то хотел убежать, но, очевидно, любопытство победило, и мальчик остался.

На нем была красная бархатная курточка и черные с застежками ниже колен штанишки. Белый воротничок сорочки оттенял нежный загар детской шейки. Все в нем было по-детски мило, наивно.

Его правая рука ниже локтя была обвязана куском серого полотна.

– Кто ты такой? – спросил он меня по-болгарски. Из этого я заключил, что нахожусь у болгарских повстанцев – гайдуков.

– Меня зовут Якубом, – ответил я по-турецки. – А тебя?

Мальчонка тоже перешел на турецкий язык, да такой изящный, чистый, что я засомневался в прежнем своем выводе.

– А я – Ненко, – ответил он и добавил: – Я – гайдук! А ты?

Теперь сомнений не было. Детская непосредственность развеяла их как дым. Итак, я в руках гайдуков, и меня лечат – перевязывают таким же полотном, как и мальчика, – вероятно, для того, чтобы допросить и подвергнуть нечеловеческим пыткам. Это открытие вконец испортило мое настроение, но я, не показывая этого, ответил:

– А я – турок.

Мое признание ничуть не встревожило его.

– А почему же ты не страшный? – удивился он.

– Ведь ты тоже не страшный, хотя и гайдук, – ответил я ему в тон.

– Гайдуки – это герои, они борются за свободу Болгарии, – гордо сказал Ненко, повторяя, наверное, чужие слова. – Когда я вырасту, то стану настоящим гайдуком, как мой отец! Гайдуков все любят и уважают, кроме турков и помаков[41], которые убивают их, сажают на колья и выжигают глаза.

Я не нашелся, что ответить: все, что он говорил, была святая правда. Не все, но очень многие из спахиев, а особенно из янычар, действительно жестоко мучили пленных гайдуков, и даже изощреннее, чем это представлял Ненко. Я перевел разговор на другую тему.

– Кто же твой отец, Ненко?

– Воевода Младен… Он скоро победит турок, и тогда вся Болгария станет свободной!

Мне все больше нравился мальчик, хотя он и говорил неприятные для турецкого уха вещи.

Значит, его отец – воевода Младен, вождь повстанцев. Мы все слышали о нем, знали также, что это он окружил наш отряд в той проклятой долине, откуда не было выхода.

– А как звать твою маму?

– Маму зовут Анкой, – коротко ответил Ненко.

– Что это у тебя с рукой?

Мальчик глянул на повязку.

– Ястреб когтями цапнул. Я хотел достать его из клетки, а он ка-ак схватит меня – да к себе!.. Еле оторвали. Так и разодрал руку почти до кости.

– Сильно болит?

– Болело. А теперь нет. Уже заживает.

Я не успел произнести и слова, как Ненко быстро размотал повязку и протянул мне свою тоненькую ручку. От локтя до запястья чернели три длинных струпа. В некоторых местах они уже отпали, и там просвечивали свежие розовые рубцы.

– Ты не плакал?

– Плакал, но… немного… Гайдуки ведь не плачут!

– Ты молодец. Хочешь, я расскажу тебе сказку?

Мальчик ловко завязал руку. Видно, не одному мне показывал свои раны и уже научился сам делать перевязку.

– Хочу, если она про разбойников или героев… Но подожди, я позову Златку.

– Златку?

– Это моя сестричка, – пояснил он.

Он исчез за дверями и вскоре привел девчушку лет трех. Она была похожа на брата, но, в отличие от него, – синеглазая, хотя волосы у нее были черные, кудрявые.

Дети забрались ко мне на кровать, и я начал рассказывать что-то из сказок об Аладдине. Глазенки детей уставились на меня и в течение всего рассказа уже не отрывались от моего лица. Ненко забыл, что я турок, да и я тоже, – что он сын воеводы гайдуков, против которого я воевал и которого должен ненавидеть всем сердцем. Прекрасная сказка захватила и детей и меня. Карие глаза Ненко сияли от восторга, а мне казалось, что уже не так жжет под правой лопаткой.