На службе Отечеству - Александр Алтунин

На очередной станции Иван Афанасьевич побежал в штабной вагон в надежде раздобыть свежую информацию.

Эшелон уже набирал скорость, когда младший политрук вскочил в теплушку и, лихорадочно достав из кармана гимнастерки вчетверо сложенную газету, потряс ею над головой:

— Все ко мне!

Бойцы окружили его плотным кольцом. Убедившись, что привлек внимание присутствующих, Стаднюк развернул газету и, обведя всех посерьезневшим взглядом, объявил:

— Слушайте обращение к советскому народу, с которым товарищ Сталин выступил 3 июля по радио. — Довольно слабый голос младшего политрука неожиданно наполнился металлом: — "Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои! — Голос Стаднюка отчетливо доносится сквозь ритмичный перестук колес. — Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, продолжается. Несмотря на героическое сопротивление Красной Армии… враг продолжает лезть вперед…"

Стаднюк зачитывает ту часть речи, в которой Сталин перечисляет районы страны, оккупированные фашистскими войсками. Глаза бойцов, устремленные на младшего политрука, казалось, спрашивают: "В чем же дело? Почему так случилось?" И Стаднюк, как бы отвечая на вопросительные взгляды слушателей, продолжает:

— "Как могло случиться, что наша славная Красная Армия сдала фашистским войскам ряд наших городов и районов? Неужели немецко-фашистские войска в самом деле являются непобедимыми войсками, как об этом трубят неустанно фашистские хвастливые пропагандисты?"

Стаднюк обводит взглядом взволнованных слушателей, словно это он сам задает им вопрос, затем решительно восклицает:

— Конечно нет!

— Правильна-а-а! — узнаю прокуренный баритон Федора Браженко, заряжающего из расчета сержанта Мишина. — Били самураев, побьем и фашистов!

Младший политрук продолжает взволнованно читать:

— "…гитлеровская фашистская армия так же может быть разбита и будет разбита, как были разбиты армии Наполеона в Вильгельма".

Все минометчики дружно аплодируют. Стаднюк, подняв руку, чтобы восстановить тишину, продолжает:

— "Что касается того, что часть нашей территории оказалась все же захваченной немецко-фашистскими войсками, то это объясняется главным образом тем, что война фашистской Германии против СССР началась при выгодных условиях для немецких войск и невыгодных для советских…"

По выражению лиц видно, что красноармейцы поражены стремлением Сталина не преуменьшать опасность, которая угрожает стране, а, наоборот, подчеркнуть ее. Особенно потрясли нас слова: "Дело идет, таким образом, о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов СССР, о том — быть народам Советского Союза свободными или впасть в порабощение".

Я заметил, как побледнели лица бойцов. Нетрудно было понять, какую бурю в их сознании вызвали эти поистине страшные слова, произнесенные человеком, каждое слово которого было для нас непреложной истиной! Мы понимали, что, если Сталин со всей присущей ему прямотой и суровостью заявляет о такой возможности, значит, положение на фронте серьезнее, чем мы полагали.

"Ну уж нет, — думаю я, сжимая кулаки, — лучше смерть, чем фашистское ярмо! Превратиться в их раба? Никогда этого не будет!" По лицам бойцов я понимаю, что подобные мысли волнуют и их.

Наконец Стаднюк, решительно тряхнув головой и строго обведя глазами слушателей, твердым голосом произносит:

— "Необходимо… чтобы в наших рядах не было места нытикам и трусам, паникерам и дезертирам…"

Минометчики переглядываются, словно стараются убедиться, что среди них подлецов нет и не может быть. А слова "нужно немедленно предавать суду военного трибунала всех тех, кто своим паникерством и трусостью мешают делу обороны…" вызывают всеобщее одобрение.

Стаднюк аккуратно складывает газету, завертывает ее в носовой платок и прячет в нагрудный карман гимнастерки.

— Вы понимаете, товарищи, что началась не обычная, а народная война против фашизма. И в ней мы не будем одиноки. Нас поддержат все честные люди мира…

Негромкий голос Стаднюка потонул в возбужденных возгласах красноармейцев и сержантов. Яростно потрясая над головой жилистыми руками, черными от въевшегося в поры антрацита, командир расчета Василь Сероштан, озорно сверкая белыми зубами, кричит:

— А не желают ли фашистские "лыцари" попариться в кровавой бане? Мы устроим им свинцовую баню! Так, хлопцы?!

— Так, Василь, так! — подтверждают товарищи.

— Не видать фашистам победы як своих ушей! — вновь слышится прокуренный баритон Федора Браженко. — Только бы до них, сучьих детин, добраться! — грозит он кулаком воображаемым фашистам.

— Товарищи! — Утробный бас парторга Лысова привлек общее внимание. В теплушке наступила тишина. Этот среднего роста степенный забойщик пользуется непререкаемым авторитетом у минометчиков, многие из них знают его по совместной работе в шахте. — Дорогие товарищи! — повторяет Лысов, распрямляя слегка сутулые плечи. Заметный шрам, рассекающий правую щеку, делает неулыбчивое лицо парторга суровым. Лишь спокойный взгляд больших серых глаз смягчает его. — Выслушав обращение товарища Сталина поклянемся бить треклятих фашистов до последнего вздоха! — говорит парторг медленно, словно мысленно взвешивает каждое слово. — Будем бить их по-нашему, по-шахтерски, кайло им в горло! Покажем где раки зимуют! — Лысов угрожающе взмахнул кулаком, шрам на щеке побагровел, а в ответ со всех сторон послышались страстные возгласы:

— Клянемся!

— Будем бить проклятых!

— Клянемся!

— Клянемся!

В теплушке еще долго продолжается взволнованный разговор. Выступление Председателя Государственного Комитета обороны явилось в те трудные дни поистине лучом света, которым Центральный Комитет нашей ленинской партии осветил путь к победе над смертельным врагом. Меня особенно поразило, что партия в тяжелые для нашей Родины дни провозгласила лозунг об оказании помощи "всем народам Европы, стонущим под игом германского фашизма". Это убедительнее всего свидетельствовало об уверенности руководителей нашей Коммунистической партии и Советского правительства в победе над фашистскими агрессорами.

Началась третья неделя войны. Наш эшелон миновал какой-то крупный город, растворившийся в вечерней мгле. Не светилось ни одного огонька. Уже на выезде из города кто-то крикнул стрелочнику, встречавшему состав у переезда:

— Какой город?

— Смо-ле-е-е-нск! — донеслось из темноты.

Когда проскочили Рудню, стало ясно, что следуем на Витебск. Однако за станцией Лиозно машинист резко затормозил. Отодвинув дверь теплушки, пытаюсь узнать причину остановки. Вдруг из первого вагона, в котором размещалось командование батальона, выпрыгивает один из командиров и что-то кричит. От вагона к вагону передают команду: