На склоне лет - Буало-Нарсежак

Наконец похоронная церемония закончена. Мы снова встречаемся у входа на кладбище. Брат Жонкьера холодно благодарит нас и садится в «ситроен» мадемуазель де Сен-Мемен.

— Неужели вы пойдете вниз пешком? — спрашивает она нас с Вильбером. И, обращаясь к генералу: — Садитесь! Будьте же благоразумны. Жара вам противопоказана.

Она смотрит на нас, сокрушаясь, и с недовольным видом усаживается в машину.

— Нам с Эрбуазом надо поговорить, — объявляет Вильбер. — Не ждите нас.

Машина удаляется. Я поворачиваюсь к нему.

— Вы хотите мне что-то сказать?.. В таком случае предлагаю вам прохладительное. Там, внизу, есть маленькое кафе.

— Только не это! — вскричал он. — Мне нельзя пить холодное. Но вам не повредит немножко пройтись. Я наблюдаю за вами, Эрбуаз, и утверждаю, что вы недостаточно двигаетесь.

Небольшое поучение на тему о пользе прогулок. Я раздраженно его прерываю:

— Что вы хотели мне рассказать?

— Ах да! По поводу мадам Рувр. Вы не задались вопросом, почему она не сопровождала нас на кладбище?

— Да, конечно!

— Такая благовоспитанная дама. Гостья за нашим столом. Ей следовало иметь на то вескую причину.

— Вам известна эта причина?

Но у Вильбера нет обыкновения прямо отвечать на вопросы. Напустив на себя свой обычный хитрющий вид, он продолжает:

— Вчера я прочел в разделе некрологов «Утренней Ниццы» сообщение о кончине Жонкьера. Там перечисляются его звания, и одно из них меня поразило: инженер Национальной школы искусств и ремесел. Тогда как, помните, он всегда рассказывал нам, что является выпускником Центральной школы гражданских инженеров в Париже.

— Выходит, это враки?

— Погодите! Захотелось внести ясность. Оставалось одно — проверить по «Who is who».[8] С этой целью я отправился повидать своего нотариуса, будучи уверен, что у него есть этот справочник… и раскрыл секрет Жонкьера.

— Он и в самом деле был инженером в «Искусствах и ремеслах»?

— Да. Историю с Центральной школой он сочинил для пущей важности. Но я вычитал также, что в тысяча девятьсот тридцать пятом году он женился на некой мадемуазель Вокуа, с которой развелся в тысяча девятьсот сорок пятом.

— Люсиль?

— Да подождите вы, черт побери! Пока я держал в руках этот справочник, я заодно поискал в нем справку на Рувра. Она оказалась довольно пространной. В ней сообщается, кроме прочего, что он состоял председателем суда присяжных. В тысяча девятьсот сорок восьмом году женился на некой Люсиль Вокуа.

— Выходит, мадам Рувр — бывшая жена Жонкьера?

— Ну да!

Эта новость меня ошарашила и в то же время принесла огромное облегчение. Люсиль не была — никогда не была — любовницей Жонкьера. Насколько это лучше! Зато мне придется пересмотреть все свои предположения. Конечно же, между ними произошла бурная сцена, но в связи с чем?

— Признайтесь, она не лишена хладнокровия, — продолжает Вильбер. — Кто бы мог догадаться, что Жонкьер для нее — не посторонний. Правда, если вы посмотрите на даты… Разведена в тысяча девятьсот сорок пятом… Получается, свыше тридцати лет тому назад. За тридцать лет немудрено и позабыть мужчину.

Он смеется. Этим вольтеровским смехом, который всегда меня так раздражает.

— Зато Жонкьер, похоже, ее не забыл, — продолжил он. — И какое же совпадение! Он умирает спустя всего несколько дней после прибытия своей бывшей жены.

— Какая тут связь?

— Никакой, — поспешил отрезать он.

Мы подошли к автобусной остановке.

— Вы дальше не пойдете? — спросил Вильбер. — Вы мало двигаетесь. А я дойду пешком. Немного физических упражнений не повредит. Поверьте мне. Увидимся вечером.

Задержав свою руку в моей, он говорит мне как бы по секрету:

— Может, она и удостоит нас своим присутствием!

Радостное кудахтанье. Каким же двуличным ему случается выглядеть. Присоединится ли она к нам за столом или нет — мне это безразлично. Я забираюсь в автобус, но так рассеян, что пропускаю остановку «Гибискусы», даже не обратив на нее внимания. Приходится тащиться назад, и я возмущен собой. Она была женой Жонкьера — ну и пускай, и нечего это обсуждать до потери сознания. Я бы даже сказал, что она была вправе столкнуть его вниз. Ну, словом, я это допускаю! И надо видеть в этом не жест несчастной страсти, а последний эпизод внезапно разгоревшейся, долгой супружеской ненависти.

Я пытаюсь переключить свои мысли на другое. Но это у меня не получается. Шаг за шагом добираюсь до дому. В конечном счете, пожалуй, я предпочел бы, чтобы она была его любовницей. Мне она больше понравилась бы в роли отчаявшейся женщины, нежели в роли уязвленной и мстительной супруги.

…И тут произошло нечто совершенно неожиданное. Я сел в кресло, чтобы лучше размышлять, и погрузился в глубокий сон. Такой глубокий, что, глянув на часы, не поверил своим глазам. Четверть девятого. Еще немного — и я пропустил бы ужин.

Я торопливо оделся и вышел. Второй сюрприз — да еще какой! В коридоре кто-то находился. Я сразу его распознал. Председатель! Кто же еще? Этот старый мужчина в домашнем халате. Ссутулившийся на двух палках, которые он медленно переставлял, — прямо как большая человекоподобная обезьяна, опирающаяся на руки, утратившие гибкость. Он как раз поворачивался ко мне спиной. Отступив на шаг, я скрылся в углу. Он направлялся к себе. Откуда он шел? Может, у него было обыкновение, пока все жильцы в столовой, походить по коридору без свидетелей, теша себя иллюзией свободы?

Была ли его жена в курсе этих кратких выходов в свет? Или речь идет о тайных вылазках?

Он исчез. Выждав еще секунду, я прошел по безлюдному и тихому коридору и сел в лифт. Мадам Рувр вернулась на свое место за столом. Я холодновато поздоровался с ней и расправил салфетку, разглядывая ее при этом краешком глаза. На ней была коричневая курточка и плиссированная юбка. Очень изящный ансамбль, показавшийся мне почти что легкомысленным на особе, бывшего мужа которой только что предали земле.

Разговор, происходивший между Вильбером и той, кого я уже называл про себя вдовой, мог удивить хоть кого. Вильбер говорил о цене на могилы.

— Покупка места на новом кладбище, — объяснял он, — подлинное размещение капитала. Стоимость земли значительно повышается. Лично я выбрал отменное местечко, и мраморщик меня не ободрал. Красивый, совершенно простой камень и выгравированная надпись… Так вот, знаете, сколько я уплатил за все про все?

— Не сменить ли нам тему? — предложил я.

— Вам неприятен этот разговор? — обратился Вильбер к мадам Рувр.

— Нет, нисколько, — ответила та. — Я понимаю, что такие приготовления предпринимаются загодя.

— В особенности когда после тебя практически никого не остается, как в моем случае, — заметил Вильбер. — И в сущности, что может быть естественнее, чем определить свое место на этой земле, когда приезжаешь обосноваться в «Гибискусах»? Не это приближает ваш конец, а вы чувствуете себя спокойнее — вы так не считаете?

— Я так не считаю, — отрезал я.

— Ах! Прошу прощения.

Он выключил слуховой аппарат и начал капать в стаканчик содержимое ампулы, затем сыпать белый порошок.

— Кажется, я его задел, — пробормотал я.

— Тсс! — улыбаясь, произнесла она.

— Не бойтесь. Он уже не слышит. От избытка такта он не помрет, скотина. Заметьте, он прав. Я тоже думаю, что лучше принять меры предосторожности и распоряжаться собой до самого конца. Так пристойнее. Но нет никакой необходимости обсуждать эту тему сегодня.

Вильбер старался сломать пополам крошечную таблетку. Своими коробочками, пузырьками и бутылочками он уже расположился и на месте Жонкьера. От старания у него дрожали старые узловатые пальцы.

— Дайте, — сказала мадам Рувр. — Я набила себе руку.

— Осторожно, — сказал Вильбер. — В принципе, я не должен превысить предписанную дозу… спасибо.

Проглотив свои лекарства, он встал и, едва кивнув в нашу сторону, направился в гостиную.

— Занятный человечек, — сказала мадам Рувр, — немного беспокойный, правда?

— А главное — ужасно обидчивый. Ему постоянно чудится, что его оскорбляют… Не угодно ли выпить чашечку кофе? Может быть, вечером он и не очень рекомендуется…

— О! Меня это ничуть не смущает. Напротив.

Я детально передаю все эти разговоры, но не потому, что они важны хотя бы в малой степени, но мне кажется, они воссоздают атмосферу этого странного вечера. Первого вечера доверия и в какой-то мере непринужденности между мадам Рувр и мной. Пожалуй, «непринужденности» — сказано слишком сильно. По правде говоря, не знаю, как его и охарактеризовать. Правильнее было бы сказать «близости». Мадам Рувр отбросила свою нарочитую любезность — самую непреодолимую из преград. И в некотором роде предстала в своем истинном свете. Она сама объяснила, что не отказалась от чашечки кофе после ужина, потому что вечером читала мужу вслух.