Курортная зона - Надежда Первухина

— Почти правильно. Но только почти. Мало кто может меня нанять, это верно. Но родственник — хоть самый завалящий и отдаленный — имеет полное право. Своему не откажешь — закон любой приличной организованной преступности.

— Но ведь ты не человек! — Лариса нервно усмехнулась и мельком посмотрела на уже остывшую обсидиановую стену. — Сама говорила: другая структура, другое сознание… Какие у холодной плазмы могут быть родственники среди людей?!

Фламенга кивнула:

— Логично мыслишь. Но не до конца. Алиса Не-мова — как ты выразилась, вздорная баба — наполовину человек, а наполовину фламенга. Мутагенный фактор на молекулярном уровне. Урод в семье. Сама Алиса ничего не может сжечь, лаже яичницу на ладони не поджарит, но характер у нее наш. Пожароопасный. И хотя Алиса и не подозревает о существовании фламенг, мы сами, на подсознательном уровне, вложили в ее бестолковую голову спасительную мысль о том, что, случись беда, — у нее, Алисы Не-мовой, найдется защитник и отмститель обидчикам.

— Значит, родственная помощь, ничего больше, — задумчиво протянула Лариса. Первый страх и восторг перед невиданным существом прошли, и она старалась вести себя достойно. Достойно своей специальности. Она ведь тоже умеет многое. — Почему же тогда ты меня не убила? Почему я оказалась у тебя дома — ведь это твой дом ?

Фламенга комично пожала плечами:

— Я оказалась пленницей собственного слова чести, Ларочка! Когда Алиса связалась со мной, она клятвенно потребовала с меня две вещи: покарать убийцу ее супруга и… На свой вкус и манер отблагодарить загадочного Доброго Человека Из Сычуани.

Лариса вздрогнула.

— Я и не подозревала, что судьба до смешного упростит мне задачу. — Фламенга улыбалась, и лицо ее снова приобретало ртутно-серебряный блеск. — Я очень удивилась, узнав, что убийца по прозвищу Косметолог и старающийся предотвратить неизбежное зло Добрый Человек Из Сычуани на самом деле некая малозаметная человеческая женщина Лариса Бесприданницева с тяжелой, но необычной судьбой… Интересно, для чего хладнокровная убийца предупреждает своих жертв о готовящейся трагедии — из-за собственных мук душевных или?..

— Хватит меня мучить, сука! — Лариса схватила тяжелую серебряную вазу. Градом посыпались на пол персики. — Добиваешь — добивай! А в душу мою не лезь, п-плазма!

Фламенга строго глянула на побагровевшую от гнева Ларису:

— Поставь вазу на место, дурочка. Ты так ничего и не поняла. Я просто выполнила оба условия, поставленные мне Алисой Немовой. Алисе я больше ничего не должна, и она оплатила мои услуги. Убийца ее мужа понес заслуженную кару. Согласись, кара была болезненной…

— Ты жгла меня, жгла?!

— Для всех, кто знал тебя в прежней жизни, Лариса Бесприданницева — обугленный труп, впаявшийся в решетку пожарной лестницы некоего захолустного Дворца комбайностроителей. И те, кому нужно, этот труп опознали. Но на самом деле ты вышла живой из моего огня. Живой и с возможностью новой жизни. Радуйся.

— Уже…

“Значит, и Старик, и Нарик уверены, что я мертва. И на них мне рассчитывать нет смысла. И мне не выбраться…

А куда выбраться?!

И стоит ли выбираться?..”

— Как быстро ты можешь озлобляться, причем совершенно напрасно. — Фламенга смотрела на Ларису глазами, в которых снова бездонно сверкал синий кварц. — Вспыхиваешь, словно бенгальский огонечек. Человек-искорка… Не бойся меня, Лариса. Я ведь сказала: время мести прошло. Теперь пришла пора благодарить… Доброго Человека… На мой манер и мой вкус.

И фламенга наполнила бокал Ларисы черным дивным вином. До краев.

…Лариса не чувствовала себя пьяной, но истома, прочно оплетшая все тело, не давала связно рассуждать или хотя бы толково подумать о сложившейся ситуации. Лариса лишь смутно помнила, что некие смуглые, подобные людям существа подняли ее из-за стола и понесли на руках бесконечными багрово-золотыми коридорами. А потом она увидела себя обнаженной среди медленно колышущейся голубовато-молочной, пенистой воды. В этой воде собственное тело показалось Ларисе каким-то хрупким, ненастоящим и исполненным странного неутолимого желания, не похожего ни на одно из обычных желаний человеческих. Лариса плескалась в воде и оглядывала стены бассейна — кажется, они были выложены изумрудами и бирюзой. А куполом пребывало все то же ночное бархатное небо, полное неведомых созвездий и цепочек из тысяч и тысяч лун…

— Это прекрасно? — спросила Ларису фламенга, подплывая так грациозно, что молочная поверхность странной воды оказалась почти неподвижной.

— Это прекрасно, — повторила Лариса. — Что это?

— Я называю это Источником Желаний. Но ты можешь придумать свое название.

Нагое тело фламенга извивалось в воде и наливалось ртутным светом…

— Я порождаю желание и награждаю его исполнением, — прошептала фламенга, и ее серебряные губы нашли воспаленные от внезапной страсти губы Ларисы.

— Да, — простонала Лариса. — Да!

Текучее и властное тело фламенги ласкало Ларису, словно дождь и тропический ветер. Оно доводило до сладкого безумия новизной ощущений и вдруг прерывало ласки, так что хотелось кричать от тоски и обездоленности.

— Если я заполню тебя…

— Да.

— Это будет наслаждение, которое ты больше никогда не испытаешь и которого будешь искать всю жизнь.

— Да!

Лариса выгибается тугим луком, разметывая опаловые брызги. Соски ее грудей сверкают словно ртуть, а в глазах стоит серебро.

— Возьми меня! — кричит Лариса. И серебряная пена шепчет:

— Беру…

Они долго, бесконечно долго вспенивают молочную воду бассейна, покуда тысячи лун не начинают медленно гаснуть одна за другой. Фламенга неторопливо убирает серебряную узкую ладонь с истомленного лона Ларисы.

— Это была твоя награда? — тихо спрашивает Лариса.

— Нет. — Фламенга приподнимается из воды и долгим странным взглядом смотрит на Ларису. — Я наградила тебя тем, что исполнила твое самое потаенное желание.

— Какое? — не веря, шепчет Лариса.

— Ты более не бесплодна. И любой мужчина, чье семя ты сочтешь достойным, подарит тебе ребенка. Разве не это было твое сокровенное желание?

— Да. — И Лариса сотрясается от слез.

Фламенга обвивает ее сверкающими руками, и теперь они не в бассейне — они среди трав и цветов, которые могут расти только во сне. А неподалеку сверкает под огромной луной обсидиановый замок.

— Я могла бы принять плоть мужчины, и ты понесла бы от меня, — просто говорит фламенга Ларисе. — Но тогда у тебя родился бы не человек. А еще… Мужчина не подарил бы тебе такого наслаждения. Идем в замок. Мы должны отдохнуть. Если бы ты знала, сколько часов по меркам обычного времени длилась наша любовь!

— Любовь?

— Да, любовь.

— Я готова для тебя на все, — глухо говорит фламенге опоенная страстью и надеждой Лариса, когда за ними, идущими, смыкаются посеребренные врата замка.

— Я знаю, — кивает фламенга.

— У меня нет другой жизни и радости, кроме тех, что принадлежат тебе.

— Ты ошибаешься, — мягко говорит фламенга, и синий кварц ее глаз затуманивается вечной печалью. — Но это пока скрыто от тебя. Идем. Нас ждет вино и отдых.

…И вечная луна несет серебряный дозор над вечным замком из обсидиана. И в одной постели, обнявшись как сестры или любовницы, спят две убийцы — человек и лукавая повелительница пламени.

Прошло несколько дней — пустых и в то же время наполненных радостью узнавания, блаженством совместных прогулок и послеобеденных бесед, значительных, как диалоги перипатетиков.

Лариса обживала новые стены — они лишь поначалу казались ей замком, в сладкие моменты ее подчинения жутковатому обаянию фламенги. Теперь она общалась с фламенгой почти запросто и звала ее Фридой, потому что своей неистовой красотой и эпатирующей взрывоопасностью фламенга напоминала Ларисе знаменитую звезду Мексики Фриду Качло. Запросто Лариса общалась и с домом — он вовсе не был таинственным и полным какой-нибудь дешевой эзотерики: особенно заметно это было днем. Коттедж, окруженный парком, плавно переходящим в бесконечные, засеянные гаснущим осенним разнотравьем поля. Лариса бродила, где ей вздумается, но не узнавала местности. Это могло быть где угодно: в Андорре или Колумбии, в Румынии или деревне Южные Выселки… Лариса наперечет знала все травы, по голосу определяла любую птицу, по запаху — зверя и По всем общим признакам — местность, но здесь все было иным. И когда Лариса срывала пожухлый цветок клевера и внимательно подносила его к глазам, то понимала, что обычный клевер имеет к сорванному ею цветочку примерно такое же отношение, какое имеет игрушечная звездочка из фольги к сияющей сверхновой. И Ларисины догадки умолкали перед непостижимостью мира, в который ее угораздило попасть.