Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам - Эдуард Филатьев

А в Кабул в это время (как сообщала в письме родным Лариса Рейснер) шли…

«…телеграммы, письма, сенсационные поздравления со скорым возвращением – что бы это значило? Неужели опять Адмиралтейство? Нет, уж лучше наша пустыня».

В конце весны 1923 года советские газеты начали печатать высказывания о том, каким должен быть Дворец Советов, возвести который предложил на съезде Советов Сергей Миронович Киров. Высказался об этом и конструктивист Корнелий Зелинский – его статью «Стиль и Сталь (к посторойке Дворца СССР в Москве)» 1 июня опубликовали «Известия». Там говорилось:

«И было бы стыдно строить в центре Красной Москвы, может быть, будущей столицы Всемирного союза Советов Республик, дворец, который целиком своим фасадом, телом, строительным материалом, статикой, всей своей физиономией обращён к прошлому или к обслуживанию близорукой корысти сегодняшнего переходного быта.

Мы не должны, строя будущее, строить его на гнилых подпорках.

Почему не построить на гигантском стальном каркасе и на поворачивающихся осях домáно с разборными стеклянными и алюминиевыми стенками?»

Маяковский статью прочёл и тут же позвонил её автору по телефону:

«– Слушайте, оказывается, Вы написали «Стиль и Сталь»! Так какого чёрта вы от меня скрывали, что являетесь настоящим лефовцем? Вы же наш человек! Извольте ко мне придти, я вас приглашаю на Водопьяный переулок к Брику!»

Эти слова привёл в своих воспоминаниях Корнелий Зелинский, для которого они означали, что в его творческой жизни должны произойти перемены.

И ещё Зелинский недоумевал:

«Странное дело, но с Маяковским мы знакомились трижды. В первый раз – в 1918 году на вечере в гвардейском экипаже в Петрограде. Во второй раз нас познакомил О. С. Литовский в 1921 году. Мы оба получали корреспондентские билеты на 11 съезд Советов. В 3-ий раз Маяковский сам захотел познакомиться, прочитав одну мою статью в «Известиях»…

В глазах Маяковского я был лишь пылким журналистом, которого посылали записывать выступления Ленина, которого можно было встретить на всех вновь открывающихся выставках, премьерах Мейерхольда и диспутах о поэзии, на которых требовалось больше темперамента, чем логики».

В тот момент и в творчестве Владимира Маяковского тоже начался новый этап.

Маяковская реклама

В начале июня 1923 года в Москву из Афганистана (оставив там своего мужа) приехала Лариса Рейснер. В статье «Старое и новое» она написала об ощущениях, которые возникли у неё во время расставания с военно-морским флотом:

«Кончилась романтика, авантюра, опасность, но кончилась и радость жизни. Иногда после вольного воздуха походов очень тесной и облезлой казалась жизнь».

Маяковский, который ни в каких походах не участвовал, смотрел вокруг себя более оптимистично и сочинял практически непрерывно, тут же записывая придуманное. На это с немалым удивлением обратил внимание Пётр Незнамов:

«…это был круглосуточный писатель, который даже в полудремотном состояниии, уже засыпая, мог… писать. Это невероятно, но факт. Во всяком случае, это его устраивало. Однажды, играя в городки в Пушкино, он успел сделать запись даже между двумя ударами палкой. Пиджак его остался в комнате, блокнота с ним не было, и он нацарапал эту заготовку углём на папиросной коробке».

Что же на этот раз так интенсивно придумывал поэт? Для каких стихотворений или поэм понадобились ему эти внезапные «заготовки»?

Работа над ними началась ещё в 1922 году, а в 23-ем она уже шла полным ходом. Художник Александр Родченко рассказывал:

«Работали мы так. Утром Маяковский обходил учреждения и принимал заказы. Возвращался он домой с портфелем, туго набитым всякими справочниками, ведомственными отчётами и прочим. Весь материал он добросовестно изучал, выписывал на бумажку интересные факты, цифры и после этого обдумывал темы. Вечером, часов в семь-восемь, я приходил к Володе за темами и текстом.

Иногда текст был уже готов, иногда дописывался при мне. Было интересно наблюдать за Маяковским в эти минуты. Обдумывая строку, он ходил по комнате, бубня про себя фразы и отбивая такт рукой. Потом быстро записывал на клочках бумаги сложившийся текст. Иногда он передавал мне вместе со стихами рисунок, но каждый раз при этом деликатно говорил: «Вот это я нарисовал, но тебе, конечно, не нужно, это я так, для ясности».

Рисование было для него отдыхом, и он делался в эти минуты особенно ласковым и нежным».

Как довольно легко догадаться, Маяковский обратился к рекламе. Вот некоторые стихотворения тех лет – тексты для плакатов, которые рекламировали Государственное издательство (сокращённо – Госиздат или ГИЗ):

«Путь к коммунизму – книга и знание.Учебник в Госиздате купи заранее!»

«Дети требуют: учебники дайте!Сообщаем: учебники все в Госиздате».

Реклама продукции Резинотреста:

«Лучших сосок / не было и нет –готов сосать до старости лет».

Реклама товаров Чаеуправления:

«Где взять / чаю хорошего?В Чаеуправлении – / доброкачественно и дёшево.Спешите покупать, / не томитесь жаждой –чай на любую цену, / чай на вкус каждый».

Реклама продукции треста «Моссукно»:

«Выбери представителя (расторопного, не из разинь)и со списком желающих пришли в магазин.Четверть платишь наличными, а на остальные – векселя.И иди к прилавку, сердце веселя».

Художник Самуил Яковлевич Адливанкин написал о том, как Маяковский общался с теми организациями, для которых сочинял рекламу. В частности, в Чаеуправлении его как-то попросили придумать стихи для обёрток, в которых продавался чай, кофе, цикорий и так далее:

«Он ужасно ругался, когда от него требовали, чтобы новые упаковки обязательно были похожи на старые, дореволюционные образцы. Однажды он вернулся с непринятой работой и говорит:

– Чёрт их знает, говорят, что «не цикорно». Ну, вот, поймите, что значит «не цикорно». А впрочем, это слово мне нравится. Обязательно запишу его.

В дальнейшем, если в работе что-нибудь не получалось, он говорил:

– Что-то у нас сегодня «не цикорно» получается».

1 июля 1923 года строки Маяковского, рекламирующие Государственный универсальный магазин (ГУМ), появились в отделе объявлений газеты «Известия»:

«Всё, что требуют сердце, тело и ум, –всё человеку предоставляет ГУМ».

В тот же день на обложке журнала «Красная нива» (№ 26) разместился рисунок Маяковского с его же текстом (реклама московских типографий):

«Глаза разбегаются! С чего начать?Во-первых, в Мосполиграфе – вся печать…»

Вернувшаяся в Москву Лариса Рейснер, когда писала о том, какой она увидела столицу страны Советов, надо полагать, имела в виду и рекламные плакаты, тексты для которых сочинял Владимир Маяковский:

«Изумительная американская новая Москва. Жёсткая, быстрая, жадная, аккуратная в извёстке ремонтов, в вонючих облаках бензиновой гари… Москва гениальных плакатов, советской рулетки, нелепого НЭПа и таких пролетарских шествий, таких демонстраций гнева и силы…»

Видимо, в этот момент с Ларисой Рейснер встретился Александр Краснощёков и увлёкся ею. Галина Пржиборовская в книге «Лариса Рейснер» пишет:

«В Рейснер был влюблён Краснощёков… Он окружил её вниманием, лестным для женщины, но Лариса Михайловна не допускала денежных расходов на себя».

В самый разгар работы Маяковского над рекламой в доме на Водопьяном переулке появился Корнелий Зелинский. Он пришёл не один (впоследствии написав):

«Мы были у Маяковского с Сельвинским…

Мы хотели разговора на равных, что возмутило Маяковского: для такого разговора надо было иметь хотя бы книги на столе».

Илья Сельвинский потом вспоминал, что глава лефовцев сказал ему:

«– Я поэт текущей политики, в этом моё новаторство. А вы кто такой? Чего вы хотите от стиха? Чего добиваетесь от поэзии?

– Я призван эпохой связать Маяковского с Пушкиным.

– Как это понять? – удивлённо спросил Маяковский.

– Вы своим новаторством подорвали связи с классикой. Вот я и хочу исправить это дело. Математически это можно выразить так: если вы с Пушкиным – катеты, то я буду гипотенузой».

Такой поворот беседы Маяковскому явно понравился, и он, по словам Сельвинского, сказал: