Убийство Маргарет Тэтчер - Хилари Мантел

Прежде наша жизнь была совершенно безоблачной. Мы жили в доме, где не найти ни пылинки при всем желании, и моя мать с утра до вечера наводила в этом доме порядок. Сестра укатила в педагогический колледж. Я выросла одержимой аккуратисткой по натуре. Что касается отца, он был не из тех, кто обременяет других заботами. Порой в то лето он отправлял меня домой в одиночестве, объясняя, что ему нужно, мол, заняться бумажной работой, можно подумать, у старшего партнера юридической компании есть другие дела, ну там, дрова пилить или что-то подобное. Через меня он передавал, что готовить ничего не надо, что он вполне обойдется бутербродом, когда приедет. Мама все равно готовила, конечно, и оставляла еду томиться в жаропрочной посуде; в итоге еда в этой посуде и пригорала, поскольку отец дома не ужинал. А мама в сумерках выходила в сад, подвязывала поникшие стебли, ее ноги тонули в сырой земле, щедро политой на закате. Если звонил телефон, она кричала мне: «Иду-иду! Наверное, это твой отец». И я слышала, как она сбивает комья земли с обуви у задней двери.

Отцу периодически выпадало адвокатское дежурство, и в такие дни он нередко задерживался допоздна в полицейском участке. Мама, и без того бледная от природы, становилась еще бледнее, когда часовая стрелка подползала к одиннадцати. «Зачем он соглашается?! — причитала она. — Ведь старший партнер как-никак. Пусть Питер Меткаф отдувается. Или Уиллис, ему и тридцати нет».

Однажды, когда отец приехал, от него пахло алкоголем.

«Ты ведь не садился пьяным за руль?» — Мама выглядела встревоженной.

«На Миншалл-стрит такая атмосфера, — отшутился отец. — Опьяняет без вина».

«Ты знаешь эту девушку, Николетт? — спросила я. — Она иностранка, да?»

«Бланд? — уточнил он, потом пояснил матери: — Николетт Бланд. Работает у нас. Печатает. Не начинай, Виктория».

«Ах, эта, — сказала мама. — Кажется, молодой Каплан предложил ей повышение».

«Да, она самая. А в чем, собственно, дело? Почему она должна быть иностранкой?»

«Ну, личико такое, карамельное. Ручки круглые, ножки пухлые, выглядят так, будто в форме отливали. Где-нибудь в Гонконге».

«Вот уж не думал, что в моей семье найдется поклонник Эноха Пауэлла»[15], — проворчал отец.

«Ничего подобного! — возразила я. — Просто если это у нее крем для загара, я хочу знать, где такой продается, чтобы стать привлекательнее для мужчин. С чего-то же надо начинать».

«Начни с прически. С этой ты смахиваешь на уголовника».

«Я не одобряю, — сказала мама. — Крем для загара, я имею в виду; прическа вообще не обсуждается. Посмотри на ее ладони, когда будешь рядом. Если цвет искусственный, они будут оттенка какао на папиллярных линиях. Все королевы красоты с этим мучаются. Так говорит Валери».

Валери звали ее парикмахершу. Убежденная сторонница перманента, капо наших окрестностей, Чезаре Борджа местного розлива. Мама неоднократно пыталась отвести меня к ней. Что-то разговор не туда свернул. Как будто мне решили устроить допрос.

«Я иду спать».

«Надеюсь, ничего дурного тебе не приснится, милая».

«Чмоки», — сказал отец, подставляя в полосе света из кухни свою щетинистую щеку для поцелуя.

После Рождества я вернулась в офис — скоротать время, пока определяюсь с будущим. В университете случились кое-какие неприятности. Кровопролития не было, но все же… Ладно, это к делу не относится.

В начале нового года мы выступали в суде. По нашим меркам случай был из ряда вон. Владельца паба в Энкоутсе обвиняли в нанесении побоев одному из клиентов. Прокурор доказывал, что истец мирно попивал пиво, ощутил зов природы и спросил, где туалет, а владелец паба умышленно направил его на двор, вышел следом и поколотил, проявив немотивированную агрессию, прямо среди бочек, после чего распахнул ворота и толкнул истца в грязную канаву. Поблизости оказался констебль в униформе, засвидетельствовал рану на голове истца, принял при свете уличного фонаря его заявление о побоях и составил отчет о происшествии.

Владелец привел ораву завсегдатаев своего паба, и все они клялись, что характер у него более чем дружелюбный. Надо признать, эта публика выглядела отпетыми головорезами. В полицейском отчете о происшествии обнаружилось множество нестыковок, но владелец паба, молодой и энергичный ирландец, сам все испортил, учинив перебранку в коридоре возле зала заседаний — вопил, улюлюкал, предлагал бесплатную выпивку всем, кто попадался ему на глаза. «Победа или смерть, сэр! — крикнул он Бернарду Беллу, который представлял интересы истца. — Заходите в любое время, заказывайте что угодно».

Я с трудом увернулась от его широко раскинутых рук. Огляделась, собираясь последовать за отцом в зал заседаний, и вдруг, к своему удивлению, увидела Николетт — в дальнем конце коридора. Она хмурилась, но едва заметила меня, сразу же нацепила привычное кукольное выражение. В руках она держала какие-то бумаги, перебирала листки, как бы демонстрируя, что она тут по делу, но я почему-то не сомневалась, что заявилась она в поисках моего отца; наверное, ее выдавал взгляд, так и шаривший вокруг. «Двойной джин для вас, принцесса», — предложил владелец паба, когда его протаскивал мимо нее полисмен. Лицо полицейского ясно говорило: теперь понимаете, почему мы против освобождения под залог?

Когда владелец паба, симпатичный тип, по большому счету, излагал свою версию событий, клерки рядом со мной захихикали, а с галереи для публики доносились взрывы хохота. Поттс, который славился тем, что напрочь лишен даже намека на чувство юмора, пригрозил очистить зал, поэтому тишину вскоре удалось восстановить. Что было дальше, я не знаю, потому что, едва место свидетеля занял полисмен, меня будто ударили в живот раздвоенным копытом; пришлось сложиться вдвое, покопаться в сумочке у ног, затем проскользнуть мимо отца, кивнуть Поттсу, выбраться из зала суда и опрометью кинуться в уборную. Отец, волей обстоятельств знакомый с биологией молодых женщин, сочувственно подмигнул. У двери я успела обернуться и увидеть, что Николетт восседает на галерее, стиснутая с боков приятелями владельца паба, которые угрожающе поглядывали на свидетелей обвинения внизу.

Когда я вернулась, суд прервали на обед. Николетт в коридоре о чем-то беседовала с моим отцом, глядя ему в глаза. Больше никого поблизости не было. Отец слушал мрачно, не сводя глаз с Николетт. «Наверняка проголодался», — мелькнула у меня мысль. Он окинул взглядом коридор, как бы высматривая возможность бегства — или официанта. Меня он заметил, но будто не узнал. Вид у него был поникший, какой-то серый, словно его бросили на обочине и один из головорезов из Энкоутса высосал из него все жизненные соки.

Затем коридор вновь заполнился суетой — публика и юристы спешили с обеда. Перед ними катилась волна удушающих запахов: табак, эль, сыр, лук, виски, мокрые плащи и влажная газетная бумага — многие разворачивали свеженапечатанный номер «Ивнинг ньюс». Николетт подошла ко мне, улыбаясь, каблуки громко цокали по полу. Казалось, она не прочь поболтать. Щелкнула застежкой сумки.

— Твой отец подумал, что тебе потребуется пара таблеток. — Она потрясла флаконом аспирина.

— Обычно я пью сразу три.

— Угощайся. — Она радушно свинтила крышку. Под крышкой была ватная пробка, и когда я попыталась выудить таблетку, вата провалилась внутрь. — Пусть валяется. — Николетт щелкнула перламутровым ногтем по стеклу флакона. — Придумают же.

Отец присоединился к нам. Покачал толстым пальцем, показывая, что ничем не поможет. Николетт покраснела, потупилась. На обоих веках у нее виднелся затейливый узор, фиолетово-синий, выведенный тонким пером. Я придвинулась ближе, чтобы рассмотреть ее кожу, уловить, где заканчивается треклятый карамельный оттенок; но разглядела лишь уродливые крапинки разочарования, ползущие вниз, туда, где обзор скрывали пуговицы шелковой блузки.

Вот и представители Короны.

— Что стряслось, Фрэнк? — спросил Бернард Белл.

Отец ответил:

— Удочки… э… голова разболелась.

— Это от солнца. — На дворе стоял февраль, но никто даже не улыбнулся. — Ладно, поглядим. Думаю, пинцет справится.

Я машинально обернулась, высматривая рахитичного клерка по прозвищу Пинцет — он вечно ходит в перчатках с обрезанными пальцами. Потом увидела, что Бернард копается в карманах. Он извлек пачку казначейских билетов, горстку монет, старых, еще дореформенных[16], и некоторое количество шерстяного пуха. Просеял найденное, снова окунул руки в карманы и довольно долго в них шарил; вот они, подумала я, чары Николетт.

Мой отец фыркнул:

— Берни, ты ходишь в суд с пинцетом? Кусачки для ногтей — это я понимаю, но…

— Смейся сколько влезет, — ответил Бернард, — но я видел, сколько хлопот способен доставить осколок стекла. А в руках человека, обучавшегося в отделении скорой помощи больницы Святого Иоанна, стерилизованный…