Супермодель в лучах смерти - Михаил Рогожин

Обалдевший помреж хотел дать занавес, но примчавшийся вечерний администратор схватил его за руку.

— Не смей! Чем больше свидетелей, тем лучше. Я пошел за милицией.

Павел начал очередную атаку и сумел обмануть кикбоксера. Удар ногой по почкам заставил того упасть на колени. Оставалось нанести еще один удар и добить противника. Но в этот момент на сцене появилось трое парней в кожаных куртках. В руках у них были автоматически выскакивающие железные дубинки.

— Воркута, мы здесь! — крикнул кто-то из них, и они быстро окружили Павла. Он резкими прыжками постарался добраться до портала, чтобы защитить спину. Его противник оклемался и наблюдал за дружками, загоняющими Павла, как волка. Он ждал, когда сможет нанести последний удар.

И тут из зала на сцену поднялись двое прилично одетых мужчин. Они небрежно расстегнули свои двубортные пиджаки, и никто из парней с дубинками даже пикнуть не успел, как все они оказались поверженными на покрытые половиком доски сцены. Павел, обрадованный неожиданной подмогой, бросился на своего противника. Но закончить драку им не пришлось. Из-за кулис с автоматами в руках и черными шерстяными масками на лицах появились омоновцы. Они быстро уложили всех участников драки на пол, рядом с приходившими в себя парнями, и приказали закрыть занавес.

Зрители молча потянулись к выходу и только в фойе принялись возбужденно обсуждать происшествие. Ни один человек не заикнулся о продолжении спектакля и гардероб быстро опустел.

А на сцене началось разбирательство. Из всех кулис торчали головы работников театра. Первыми омоновцы увели парней в куртках. Обыск Павла и его противника ничего не дал. Оружия при них не было. Зато двое других участников драки в двубортных костюмах оказались вооруженными. Наручники мгновенно защелкнулись на их руках, и, подталкиваемые автоматами, они были приведены для дачи показаний в кабинет директора театра. После этого Павлу и Воркуте также нацепили наручники и оставили их сидеть на сцене.

Беззлобно врезав обоим пару раз по шее, омоновцы удалились. С задержанными осталось два милиционера, ждавших команды сдать их в отделение милиции. Произошла какая-то заминка, в результате которой за ними долго никто не приходил. Наконец Павла и Воркуту провели к служебному входу. Там уже стояли те двое в двубортных пиджаках.

Неизвестно откуда взявшийся капитан милиции заставил встать всех четверых к стене, приказал выводить по одному и сажать в «газики».

Б узком пространстве ментовской машины Павел оказался напротив мрачно пыхтящего Воркуты. Дверь захлопнулась, и их повезли в отделение.

— Сука, мне только в ментовку сейчас не хватает! — угрюмо ругнулся Воркута.

— Мне тоже нет резона, — согласился Павел.

— Что ж ты, падла, натворил?

— А ты?

— Она меня сама пригласила.

— Когда?

— Спектаклей двадцать уже.

— А ты?

— А мне что? Какая разница, где. Ах, черт, какая лажа. Так загреметь!

— Ладно, не дрейфь. Проехали. Залезь-ка ко мне в левый карман пальто.

— Что там?

— Да, лезь. Не тяни время.

Воркута с трудом проник пальцами в карман и нащупал там связку ключей. С изумлением вытащил их.

— Откуда?

— Какая тебе разница? Давай открывай.

Воркута лихорадочно принялся подбирать ключ. Наконец, освободил руки Павла. Тот быстро справился и с его наручниками. После этого Воркута жестом приказал молчать и крикнул милиционерам, сидящим за решетчатым окном.

— Эй, начальник, глуши мотор. У тебя тут клиент помер.

Шофер ударил по тормозам. Через минуту двое сержантов открыли дверь и один из них заглянул внутрь. Резким ударом он был отброшен от машины, и оба задержанных выскочили на асфальт. Второй страж схватился за пистолет, но не успел им воспользоваться. Павел ногой выбил его и вместе с Воркутой рванул в ближайшую подворотню. Там они, перескочив через забор, оказались во дворе с выходом на другую улицу и без всяких прощаний разошлись в разные стороны.

Дома Павел обнаружил заплаканную Татьяну. Она сидела на кухне, пила водку и кому-то жаловалась по радиотелефону. Он остановился в дверях. Она его не видела. Павел не знал, с чего начать. Поэтому стоял и слушал.

— Представляешь, какой ужас! Мне ведь теперь невозможно появиться в театре! Да… да…да… Какая гордость?! Поклонники подрались. Но я-то здесь при чем? Один дурак зашел, когда я переодевалась, другой влетел за ним с кулаками. Почему у нас в театре нет охраны? Кто отвечает за безопасность актеров? Бедному Родику сломали ребро. У меня нервный срыв. Что? Не знаю, наверное, посадят. Но скорее всего откупится. Да, у него… Не боюсь. Я перед ним ни в чем не виновата. Если он начнет лупить всех моих поклонников, то по Москве ходить будет опасно. Дерется здорово, я и не ожидала. Ничего себе зрелище! Вот что нужно сегодняшнему зрителю. Да… да… Сидели как завороженные, чуть не аплодировали. А мы перед ними комедию ломаем. Правильно, нужно разогнать артистов, взять двух бугаев, и пусть друг другу кости ломают. Ах… не знаю. Сижу вот у него. Страдаю… Да, пойми, я же его люблю. Ну, и что? Откуда мне знать, почему этот дебил пробрался в мою переодевалку. Нет, конечно, я была уже одета. Что там у меня воровать… Короче, ужас. Пусть отменяют спектакли. У меня нервный стресс. Реклама мне? Ничего себе реклама? Американские продюсеры были на спектакле? А почему мне никто ничего не сказал? С такой дракой мы на Бродвее устроим шорох. А без драки не хотят? Значит, сам спектакль их не волнует? Хорошо, если Павел когда-нибудь вернется, я его попрошу повторить…

— Я вернулся, — спокойно вмешался Павел. Трубка чуть не выпала из рук Татьяны. Она с ужасом посмотрела на него своими глубоко посаженными широко раскрытыми глазами.

— Ты? — прошептала она. — Боже, какое счастье! — и бросилась к нему на шею.

Павел стоял, не шелохнувшись.

— Как я волновалась. Дурачок, такое устроить! Тебя отпустили из милиции? Откупился. Ну, расскажи… умоляю тебя. Я так перепугалась, когда тебя увели. Котик мой, как я тебя люблю.

В ответ Павел чуть не ударил ее. Но сдержался. Освободился от объятий, сел за стол, налил себе водки, выпил.

— Откупился? — повторила Татьяна.

— Нет. Убежал.

— Как?!

— Ногами. Вместе с твоим любовником Воркутой.

— Каким Воркутой? — искренно удивилась Татьяна.

— Каким? Который тебя трахал там за загородкой!

— Не смей меня оскорблять! Какое ты имеешь право говорить мне такие гадости? Только человек с больным воображением может до такого додуматься. Приписывать мне какого-то Воркуту. Откуда мне знать, как зовут этого подонка? Я его видела первый раз в своей жизни. И, надеюсь, последний.

У Павла от возмущения перехватило дыхание. Если бы он не видел своими глазами всего, что происходило в черных загородках, он с легкостью позволил бы себя обмануть. Татьяна подошла сзади и стала целовать его шею, ухо и при этом шептать:

— Глупости, какие глупости… Разве после такого мужчины, как ты, можно думать о другом? Дурачок. Ты у меня единственный и самый лучший. Ну, скажи, зачем мне жить с тобой просто так? У меня своя замечательная квартира. Денег мне вполне хватает. С мужиками тоже нет проблем. К чему такая безумная ревность? Ну, зашел случайно какой-то дурак во время спектакля. Ну, а я-то здесь при чем? Такую драку устроил. Не мог его побить после спектакля. Ты же мне карьеру перечеркнул! На всю Москву шум устроил. А я вернулась сюда. Ждать тебя и мучиться…

Павлу стало казаться, что действительно ничего не было. Руки Татьяны уже ласкали его тело, усталость свинцово разлилась по всем членам. Водка подействовала непривычно быстро. Но, встряхнув головой, он все-таки резко встал и развернулся к Татьяне. Она смотрела на него влюбленными доверчивыми глазами. Так, как когда-то смотрела в заплеванный зал кинотеатра в Прокопьевске.

— Не ври, — устало и без ненависти произнес Павел. — Меня Стасик провел по мосткам как раз к тому месту, где сверху видно все, что происходит в твоей переодевалке.

— Подонок… — печально произнесла Татьяна и села за стол. Налила себе водки, выпила и снова подняла на него глаза, полные слез. — Я не знаю, что ты там видел, но у меня с этим парнем ничего не было.

Этим признанием она совсем сбила Павла с панталыку. Он вдруг понял дальнейшую бессмысленность их разговора. На любое его обвинение она будет отвечать обидой и враньем. Оставалось одно — взять ее за волосы и вышвырнуть на лестничную клетку. Но на это у него не было сил. В таком случае, пусть остается? Ведь она вернулась к нему… Было от чего растеряться. Павел теперь больше ненавидел педераста Стасика, потащившего его на эти гадские мостки.

Татьяна тихо всхлипывала и казалась ужасно несчастной, одинокой, всеми покинутой. Павел не смог подавить в себе жалость. Он подошел к ней и дрожащей рукой погладил по волосам. Она схватила эту руку и покрыла ее благодарными поцелуями. У Павла что-то оборвалось внутри. Он понял, что не готов потерять Татьяну. Проще ей поверить.