Забывший - Василий Валериевич Демченко

он насторожился. Пахло кровью. Свежей кровью. Взведя оружие и перейдя на медленный шаг, он приблизился к ближайшему дозорному. Не доходя до него пары шагов, Тоби остановился и окликнул однополчанина. В этот момент, из-за призрачного тела облаков, выглянула луна. Волосы на загривке Тоби зашевелились, а плечи свело судорогой. Тело солдата поддерживала в вертикальном положении пара трехпалых конечностей, цвета киновари. Но вот, лапы отпустили безвольную жертву, и перед замершим солдатом предстало нечто. Существо с идеально круглой головой, без признака глаз и ушей. Лишь неровные щели носа, да торчащие изо рта два длинных тонких клыка. Покатые узкие плечи и выгнутые в обратную сторону, словно у саранчи, ноги. Существо вытянулось во весь рост и подняло ладони, обратив их в сторону Тоби. В центре каждой располагалось по глазу. Совершенно человеческому, что пугало вдвойне. Айгамучаб. Он мгновенно вспомнил все слухи, распространяемые местными жителями. О существах ночи, с глазами на ладонях. О пожирателях крови и душ… Чисто рефлекторно он потянул за крючок и темноту африканской ночи разорвал выстрел. Дальнейший ад он помнил смутно: резня, бегство, кровь, короткая передышка и снова лихорадочный бег, казалось тварей ничто не берет. Как он выбрался, Тоби не понимал до сих пор. Вернувшись в Европу, он потратил немало времени, чтобы выяснить хоть что-то о подобных существах. В конце концов, дорога привела его в Париж…

Фрэнк

Трудно было представить день более благостный. Солнце заливало неф и примыкающую к нему часть храма яркими и теплыми лучами. Народ, сверкая улыбками на лицах, шумной галдящей толпой вышагивал из храма. Нарушая свое обыкновение, чем несказанно удивил свою паству, святой отец провел бодрую и жизнеутверждающую проповедь. Видать еще не все умерло в груди старого аскета, подумал брат Фрэнк и улыбнулся. Сердце сладко щемило, душа рвалась ввысь, как бы это пафосно не звучало. Выйдя из портала дома Господа, молодой священник взглянул в голубое небо, по которому вечный пилигрим-ветер гонял девственно белые, словно библейские агнцы, облака. От разгула вчерашней стихии остались играющие солнечными зайчиками лужи и маркая липкая грязь. Смотря на это торжество тепла и света, Фрэнку было вдвойне лень спускаться в темный и вечно сырой подвал. Лишь только эти мысли промелькнули, он тут же упрекнул себя за призрак праздности, что посетил его разум и, читая про себя заученную молитву, направился к месту своего сегодняшнего послушания.

Идя, Фрэнк смирял свои шаги. Чтобы на несколько секунд продлить блаженное ощущение тепла на лице. Но все равно, дверь, оказалась перед ним слишком быстро. Пройдя за этого деревянного стража, он начал медленно спускаться в темноту. Скользкие ступени заставляли его с осторожностью всматриваться в холодную тьму. Наконец он достиг каменного пола, в углублениях и щелях между блоками, стояла вездесущая вода. Пахло плесенью, а на стенах, пушистым скользким гобеленом, разросся мох и грибок. Клирик устремился к отблескам света, теплыми волнами, колебавшими влажную темноту. Достигнув конца обширного помещения, монах подошел к столу, установленному здесь. На нем лежала открытая книга, по страницам которой ползли букашки символов. Слух Фрэнка уловил странные чавкающие звуки.

– Брат Эго? – молодой звонкий голос неуместно прозвучал в этом месте, – с вами все в порядке?

Вынув из держателя факел, осторожно ступая, Фрэнк, подбирался к источнику звука. Заметив на полу гору тряпья, монах удивился. Приблизившись, он сообразил, что тряпье представляет собой Эго. Кинувшись, на помощь брату, он замер. По лбу, маленькими прозрачными вестниками страха, ползли капельки пота. С трудом сдерживая дыхание, будущий святой отец уставился во тьму. А та смотрела на него. Длинными узкими щелками глаз, огненно-желтого цвета, без намека на зрачок. Через мгновение глаза поплыли в направлении оцепеневшего Фрэнка. Вскоре в кругу света, даваемого факелом, обозначилось маленькое, как полугодовалый младенец, черное тельце. Невероятно костлявое и тщедушное. Сверхъестественно мощным прыжком существо бросило себя на Фрэнка. Его спасло то, что факел по-прежнему был в его руках. Перехватив древко наподобие копья, монах сбил существо в воздухе, а после пригвоздил к земле, подобно Святому Георгию поражающему Змия. Существо бешено извивалось и орало, пока его тело насквозь прожигал огонь. Когда затихли последние звуки, Фрэнк выпустил из рук бесполезный теперь факел и наощупь побрел к выходу. Оказавшись под веселым ясным небом, он не мог осознать и поверить в то, свидетелем и участником чего только что стал. Сделав глубокий вдох, он затерялся в бессчётных улицах французской столицы.

Грегор

Прибыв в Париж, в этот центр мира, первое, что сделал Грегор, надрался до чёртиков! А как еще должен отмечать это грандиозное событие нищий провинциальный аристократ?!

Обнаружив себя поутру в весьма загаженном трактирчике, молодой человек, собравшись с силами, отправился к цели своего путешествия. А именно к богатой вдовствующей графине, которая приходилась непутевому лордику тётушкой. Найти огромный особняк не составило большого труда, а вот объяснить тугодуму-стражу кто он такой и почему его непременно нужно сопроводить к богатой хозяюшке, отняло у Грегора прилично сил и времени. Лишь одно обстоятельство находил он приемлемым, за время препирательств алкогольный туман начал выпариваться из головы и умереть хотелось чуточку меньше.

Представ, наконец, перед тётушкой и выдержав многочисленные церемонии вкупе с ничего не значащими фразами и жестами, он, к великой радости, был допущен к столу. Набив, как следует свое брюхо и, развалившись на высоком диване, Грегор покачивал в руках хрустальный бокал с плещущимся игристым. Заметив на себе суровый взгляд старой леди, молодой аристократ, спустил ноги с дивана и с видом набедокурившего ребенка, принялся изучать свои, порядком износившиеся, сапоги. Лет пятнадцать назад, эта поза вызывала у графини умиление, теперь же только раздражение и злость.

Первой нарушив молчание, графиня произнесла:

– Года не прошло со смерти моего дражайшего брата и его милой супруги, а ты мало того, что промотал все состояние, так еще и вынужден был бежать из собственной провинции. Опозорил свое имя и втоптал в грязь светлую память предков.

– Тётушка, – Грегор вдруг обнаружил, что не испытывает ни капли уважения и тем более страха перед своей теткой, – оставьте этот тон. Я ощущаю себя будто в старом романе.

Выпучив глаза от неожиданности, графиня попыталась возмутиться, но у нее получилось лишь невнятное кудахтанье.

– Тем более что я пью не просто так, – продолжал племянник, – то что видел я…-запнувшись, он отхлебнул вина и его взор полыхнул неподдельным страхом, – будет преследовать меня до самой могильной плиты, – его голос понизился до еле слышного прерывистого шепота, графиня наклонилась поближе, – родители умерли не сами, – произнося это Грегор осматривался по сторонам, будто опасаясь того