Дворянство. Том 2 (СИ) - Николаев Игорь Игоревич

— Малая война на восходе уже наверняка идет вовсю, — со знанием дела поправил граф. — Над вялым огнем горшок кипит не круто, зато долго. Этот праздник на годы вперед.

— Да, склонен согласиться. Но, так или иначе, события помчатся вскачь, гремя подковами по черепам дураков и невезучих. И, дорогой брат, мне следует в точности понимать, как тетрарх намерен использовать юного Артиго с учетом новых обстоятельств!

— Я не знаю. Никто не знает, — с плохо сдерживаемой, точнее почти не сдерживаемой злостью ответил Блохт. — Раньше все было явно и очевидно. Отчаянно торговаться и продать голову мальчишки регентам по наивысшей цене. Все в прибытке, ты становишься архонтом, я маршалом. Но сейчас… Сибуайенны уже знают, что случилось в Мильвессе, и что регентов больше нет. Гонцов не было, значит, они колеблются. Какое примут решение, один Бог ведает…

Граф сжал кубок и чертыхнулся, поминая князей ледяного ада. Служитель церкви набожно тронул кольцо с горизонтальной перекладиной, висящее на шее поверх дорогого халата — символ того, что Пантократор есть повелитель всего и на земле, и под землей, мира небесного, тварного и несозданного. Кольцо было сделано из желтого золота и усыпано рубиновой пылью, хотя по давним правилам церковники могли носить лишь железо, бронзу, олово и медь, а драгоценные камни носить вообще запрещалось, ибо суть их — «стекло дьявола».

— Терпение и смирение, брат мой, — посоветовал гость. — Не торопись и обуздай гнев. Отсутствие новостей — тоже новость, притом не самая худшая.

— Да уж, — неопределенно хмыкнул граф.

— Именно. Если Сибуайенны внезапно не поглупели, а это вряд ли, то маршальская булава для тебя не потеряна… как и мой будущий кушак второго человека в Церкви. Ведь голова мальчишки лишь прибавила в стоимости. Раньше у нее был один покупатель, а теперь сразу двое. И это чудесная возможность наторговать высочайшую цену. Беда в ином…

Блохт недоумевающе поднял бровь.

— Чтобы проскочить меж двух жерновов и вынести оттуда хотя бы пригоршню муки, нужно иметь мудрость святого и хитрость Темного Ювелира.

— Мне больше нравится аналогия с двумя ястребами и кроликом, — усмехнулся граф. — Жернова… мука… Брат, долгое служение Пантократору привило тебе мужицкие привычки и мысли.

— Вполне возможно, — против ожиданий церковник не стал возмущаться и тем более спорить. — Но ежели мысль точно выражает природу вещей, то пусть называется хоть золотарской. Истина в том, что наш король-тетрарх, увы, далек от святости, а хитрость у него заемная. Он может выиграть первенство для семьи, если очень тонко сыграет, то и корону императора для внука, чревом своей дочери. Но «может» не значит «выиграет». Это меня и беспокоит.

— Хочу знать, в конце концов, за кого же выступит… Церковь? — задал, наконец, главный вопрос граф Блохт.

— У нас нет единого мнения, — честно признал служитель культа. — К сожалению. Я уже сказал, все идет слишком быстро. Кроме того, принять чью-то сторону означает стать врагом для иной. Выступить против мерзких двоебожников — богоугодно и спасительно. Но император и его новые советники… — церковник пошевелил пальцами, которые все никак не хотели согреваться. — Потому так важно, чтобы ты своевременно сообщал мне все. Желательно еще до того как это «все» произойдет.

— Не хотите развязывать мошну, — усмехнулся граф.

— Конечно, — с обезоруживающей откровенностью согласился его младший брат. — Иначе какой смысл ее трудолюбиво наполнять? Война — забава королей, пусть сами ее и оплачивают. Поэтому нам с тобой придется сыграть очень аккуратно и тонко. Или вместо булавы и кушака можно положить в сундук лишь от мертвого осла уши.

В глубинах павильона, средь дорогих ковров зазвенел колокольчик.

— Мой камерарий, — буркнул граф. — Какое то важное дело. Что за день сегодня…

— Господь посылает нам испытания и вознаграждает за стойкость, — нравоучительно заметил его младший брат. — Поэтому срочным делам надлежит радоваться, ибо за ними по пятам следует награда.

— Или синяки, — скривился Блохт-старший и крикнул. — В чем дело?!

Графский камерарий вошел уже с поклоном, едва ли не извиваясь в приступе подобострастия.

— Господин! Там случилось… удивительное и странное! Необходима ваша мудрость, чтобы разрешить…

— Короче! Яснее!

— Произошла ссора, — камерарий тут же перешел к делу. — Быть может, Ваше Сиятельство изволит помнить грязного оборванца из тех, что с некоторого дня сопровождают благородное собрание?

Графу понадобилось несколько мгновений, чтобы сообразить, о ком идет речь.

— Который из них?

— Тот, что не расстается с копьем, Ваше Сиятельство.

— А, да, есть такой.

— Он внезапно и очень прямо стал провоцировать на поединок Его Милость Арфейла из Буржадов.

— Что?..

Камерарий быстро и коротко пересказал суть вопроса.

— Туйе… не припомню таких.

Граф глянул в сторону брата, церковник качнул головой, дескать, тоже не ведаю.

Блохт искренне развеселился, но сразу же посерьезнел и задал логичный вопрос:

— И чего ради ты отвлекаешь меня от насущных забот?

Слуга не обманулся доброжелательным тоном и поспешил объяснить, косясь на закутанного в темно-фиолетовый халат гостя.

— Ваше Сиятельство, дело в том, что когда уж показалось, что оборванца сейчас погонят взашей… — слуга нервно сглотнул. — Вмешалась другая… оборванка. Из той же компании.

— Хм… — граф наморщил высокий благородный лоб. — Госпожа стрел вряд ли… Значит рыжая. Как же ее… Хель?

Церковник вздрогнул и коснулся пальцами драгоценного символа на шее, бормоча молитву от сглаза.

— Господин изволит быть правым. И эта рыжеволосая особа позволила себе наинаглейшим образом вмешаться в действо.

— Она кого-то зарезала своим забавным клинком? — снова развеселился Блохт.

— Нет, мой добрый господин. Она… Она произнесла речь.

— Речь, — повторил Блохт.

— Да. Она сообщила, что некто, самоназванный Буазо из рода Туйе, одет как паломник или странствующий монах, но таковым он ни в коей мере не является. Орден искупителей это мирское объединение без устава и принадлежности.

Блохт снова глянул в сторону брата, на сей раз тот кивнул и негромко пояснил:

— Церковь Пантократора одобряет орден и покровительствует ему, однако не полагает частью своего тела. Простонародье считает искупителей кающимися монахами, но если судить строго и точно, это миряне, которые ведут богобоязненную жизнь по собственному выбору.

— И кому такое в голову пришло… — проворчал граф. — Глупость какая.

— Это не глупость, — ответил брат. — Это разумная мера предосторожности. Искупители, временами, творят разные вещи, например, защита сирых, убогих и обиженных. Иногда погибают. Иногда убивают значимых, знатных людей. Тогда происходят… последствия.

Он замолк, не договорив, с видом «сказанного достаточно».

— Ясно. Что дальше? — отрывисто произнес граф, обращаясь уже к слуге.

— Дальше она сказала, что если бы означенный кавалер Туйе был особой церковного звания, тогда он, конечно, никак не мог бы требовать оружейных почестей от Его Милости Буржада. Но поскольку он таковым не является, то, соответственно, является, — камерарий зашлепал губами, вспоминая. — Человеком чести в каждое мгновение и в каждом… спете…бете… Бития…

— И в каждом аспекте своего бытия, — поправил церковник. — Она не какой-нибудь адвокат?

— Н-нет, — поспешил ответить слуга. — Говорили, мэтр аббревиатор Ульпиан взял ее к себе писцом.

— Глоссатор, — поправил церковник. — Ульпиан сугубо мирской юрист, он не толкует правила Веры. Мэтр глоссатор. Ну конечно, где старый лис, там обязательно что-нибудь случается.

— Хитрый словоплет, — недовольно фыркнул Блохт. — Подбил дуру, чтобы поглядеть, сойдет ли ему с рук очередной фортель. Этому старому чучелу не надо ни хлеба, ни злата, лишь возможность ткнуть достойного человека каким-нибудь «прецедентом» из обгаженных мышами свитков.

— Иногда мне кажется, что асессору просто нравится задирать дворян строго по закону, прикрываясь королевской защитой, — предположил церковник. — Интересно, в какой день и час у кого-нибудь закончится терпение? Наше он, во всяком случае, почти растратил.