Глаза, чтобы плакать - Фредерик Дар

Наконец ключи были найдены. Машина тронулась. Мы молча ехали по набережной до Трокадеро. Но, вместо того чтобы пересечь мост, Мов вдруг притормозила перед Эйфелевой башней и повернула ко мне свое бледное лицо.

– Морис, я очень сожалею...

Я взглянул на нее и распухшими губами как можно беспечнее произнес:

– Я сам во всем виноват. Если бы не влез в вашу жизнь, вам не пришлось бы искать сомнительных развлечений.

Она осторожно взяла мою голову в свои ладони и заглянула мне в лицо. В ее голубых глазах стояли слезы. В неожиданном порыве она прижалась губами к моему окровавленному рту. Это даже нельзя было назвать поцелуем. Это было одновременно больше и меньше, чем обычная любовная ласка. На мгновение мы замерли. Когда Мов отодвинулась от меня, ее губы тоже были красными от крови. Это производило странное впечатление.

Я ничего не сказал, испытывая и счастье, и печаль.

Мов повернула ключ зажигания. Мотор негромко заурчал.

– Морис, я хотела бы вам сказать одну вещь.

– Говорите!

– Но это секрет!

– Тогда не говорите...

Можно было и не изображать из себя джентльмена. Ей слишком хотелось выговориться...

– Морис! Люсия мне не тетя: она моя мать!

На мгновение я закрыл глаза. Как бы я хотел потерять: слух до того, как она произнесла эти слова!..

– Знаете, почему меня так убила новость о том, что она собирается играть роль вашей матери? Желая остаться в глазах окружающих вечно молодой, Люсия держала меня в отдалении. Едва ли десятку человек в Париже известно, кто я на самом деле. Я воспитывалась в роскошных заведениях, но годами не видела собственной матери. В конце концов несколько месяцев назад я почувствовала, что больше не: могу так жить, и написала ей письмо, где, напоминая о своем существовании, просила разрешения быть с ней рядом. Она согласилась меня забрать, поставив это отвратительное условие. Я вынуждена была превратиться из дочери в племянницу, чтобы не мешать ее карьере. Она так боялась роли матери! И вот неожиданно ради вас...

Мов резко нажала на тормоз и уронила голову на лежащие на руле руки.

Ей необходимо было выплакаться, но слезы иссякли. Я положил руку на ее затылок.

– Мов... Думаю, мне надо сматывать удочки. Зачем я буду вам мешать...

Машина стояла на месте с включенным двигателем. Девушка подняла голову. Ее лицо было восковым.

– К чему вам уезжать, Морис? Это ничего не изменит! Она такова по своей сути! И если разобраться, вы тоже оказались ее жертвой.

– Если разобраться, то да, – повторил я, потрясенный этим замечанием.

– К тому же я считаю, что вы шикарный парень. В своем роде...

– Да, Мов, в своем роде...

Наконец мы двинулись дальше и за всю дорогу больше не проронили ни слова. Нам просто больше не о чем было говорить.

8

Я проснулся довольно поздно. Когда я открыл глаза, комната была залита солнечным светом. Золотые блики, играющие на стенах, вызвали в памяти образ Мов и странный поцелуй, который она мне подарила. Все утро мысли о нем неотвязно преследовали меня, словно старая печаль, которая приходит, когда ее совсем не ждешь. Вчера я открыл для себя эту хрупкую девочку-подростка. Мне стали понятны ее странности, истоки ее горя. Люсия по отношению к ней вела себя просто отвратительно. Долгие годы Мов мечтала о встрече с матерью. В своих мыслях она наделила ее всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами, но реальность разрушила все ее надежды, и девочка скоро поняла, что вместо жаркой и нежной материнской любви ей уготован эгоизм и экстравагантность избалованной актрисы. Люсия отказалась от нее, вычеркнула из памяти, поместив в самый дальний угол своего бытия, как убирают устаревшую фамильную мебель, которой стыдятся, так как она не соответствует роскоши современного жилища.

Я был погружен в эти мысли, когда в дверь постучали.

Это оказался Феликс.

Во всем Париже не найти было второго такого слуги, преданного хозяйке до мозга костей. К своим обязанностям этот человек относился как к священнодействию. Актриса была для него идолом, которому он поклонялся. Кто знает, возможно, Феликс был тайно влюблен в нее? Ведь у Люсии, как у любой другой звезды ее величины, имелись толпы фанатичных поклонников, готовых целовать землю, по которой она прошла.

– Вас просит мадам. Она у себя.

Феликс был чопорен и церемонен со мной до крайности. Видимо, подобным образом он выражал свое осуждение и зависть.

Люсия подарила мне роскошный халат из синего велюра, в котором я походил на колдуна. Наспех умывшись, накинул свое сказочное одеяние и отправился к своей патронессе, на этот раз не прибегая к помощи пожарной лестницы.

Люсия и до того не вызывала у меня особо нежных чувств. Теперь я в полном смысле слова ее ненавидел. Мысль о том, что мне предстоит оказывать ей знаки внимания и демонстрировать любовь, наводила тоску.

Актриса, судя по всему, основательно подготовилась к нашей встрече. Я впервые видел ее в невообразимом китайском одеянии, делавшем ее похожей на куклу из ярмарочного тира. Волосы она украсила огромным бантом из розового бархата. Будь моя воля, я издал бы специальный указ, запрещающий носить розовое женщинам старше двадцати. На Люсии, как мне кажется, розовый бант выглядел неприлично.

– Добрый день, муженек!

Я до боли сжал кулаки, стараясь не сорваться, и направился к кровати, на которой она полулежала, изучая сценарий. Люсия протянула мне губы для поцелуя, но, заметив мой разбитый рот, вскрикнула:

– Морис! Что с тобой случилось?

– Я вчера поцеловался с дверью. Направляясь спать, я не заметил в темноте, что она прикрыта.

– Но это же ужасно! Надо показаться врачу.

– Да бросьте вы! Через два дня все пройдет.

Люсия обняла мою голову. Широкий рукав ее нелепого наряда отвернулся, и я щекой почувствовал прикосновение мягкого тела.

– Мой муженек очень храбрый... – просюсюкала Люсия.

По моему телу пробежал электрический ток. Недобрый знак. Я спрашивал себя, сколько еще смогу выдержать это издевательство.

– Ты прочитал сценарий Морена, дорогой?

– Да.

– Ну и что ты по этому поводу думаешь? Неплохо, правда?

Мне оставалось только согласиться. Впрочем, насколько я мог понять после поверхностного чтения, работа действительно была стоящая.

– Отлично, вы правы.

– Единственное замечание, которое я бы сделала Морену, касается образа матери.

Естественно, Люсию интересовала только ее собственная персона. Актриса стала излагать свою концепцию роли, которая, судя по обдуманным словам, вполне оформилась в ее голове.

– Видишь ли, в сценарии мать представлена как чувственная, легкомысленная, циничная женщина, думающая только о своем любовнике и совершенно забросившая ребенка. Но такого просто не может быть! Жене позволительно забыть своего мужа, даже возненавидеть его... Но она всегда остается матерью!