Пока подружка в коме - Дуглас Коупленд

Он передернул плечами.

Незадолго до Рождества, одевшись для дождливой погоды, мы впятером собрались на прогулку. Решено было совершить разведывательный марш-бросок по железнодорожным путям в районе Орлиной гавани. Хождение по путям всегда нравилось нам. В этом занятии отлично совмещались получение порции адреналина – какое-никакое, а нарушение закона, – и возможность оценить потрясающей красоты виды на океан. В качестве бонус-удовольствия выступала щекочущая нервы возможность обнаружить – в духе дешевых боевиков и детективов – припрятанный в придорожных кустах труп.

Щебенка на насыпи скрипела под каблуками; Лайнус с Венди затеяли бесполезное обсуждение структуры молекул креозота; Гамильтон время от времени гавкал на них: «А ну, поторапливайтесь там! Даже Пэмми сегодня в нормальной обуви, не на шпильках. Не дадим ей пожалеть о сделанном выборе!» Мы решили пройти насквозь почти двухмильный тоннель – весьма соблазнительная, учитывая ее опасность, перспектива. Даже при наличии девятивольтовых фонариков.

Как только мы вошли в тоннель, на нас оглушительно обрушилась тишина; меня всегда удивляло, почему безмолвие звучит так громко. Примерно на полдороге Гамильтон скомандовал:

– Стоп! Выключайте фонари!

Мы повиновались и встали как вкопанные, вдыхая темноту. Единственным источником света осталась зажигалка Пэм, взлетавшая и опускавшаяся в воздухе в такт словам Гамильтона:

– Раз, два, три… Ребята, зажигай!

Вчетвером они мгновенно встали возле меня холодным, почти враждебным полукругом, руки скрещены на груди, губы поджаты. Только Венди выглядела чуть более милосердно; она-то давно все знала.

– Ну что ж, – нарушила молчание Пэм. – По-моему, у нас что-то неладное творится. Уж нам-то ты мог сказать? В общем, плюнул ты нам в душу, Ричард… Папаша.

Гамильтон поспешил пригрозить:

– И не думай, что тебе удастся отвертеться, Дикки.

Даже Лайнус разошелся не на шутку:

– Мы ведь его видели, ну, ребенка-то. Эту, я имею в виду, Меган, вот. Налетели на Лоис в супермаркете. Тут все ясно, отпираться бессмысленно. Если, конечно, у тебя не давнишний роман с самой Лоис, в чем я почему-то ужасно сомневаюсь. Ну, так в чем дело?

Я был пойман в ловушку. И поделом.

– Ну ладно, банда. Добились своего, докладываю: да, это наш с Карен ребенок. (Мы так и знали! Мы так и знали!) Родилась Меган второго сентября – в день рождения Карен. Она абсолютно нормальная, вот только у Карен все по-прежнему. Ничего похожего на пробуждение во время родов не произошло. И скорее всего, она уже никогда не очнется.

Мы стояли в тоннеле, дыша так тяжело, словно находились в батискафе, – экспедиция по поиску сокровищ, выброшенных Карен с палубы океанского лайнера. Я вздохнул. Долго скрываемая правда вырвалась у меня – сжатая огромным давлением в маленький комочек, она, расправляясь, словно большая медуза, устремилась к поверхности. Я слишком внимательно следил за тем, чтобы никто ничего не узнал, – так пугала меня перспектива того, что Карен превратят в аттракцион для журналистов. Ее родители тоже по-своему доставали меня. Лоис все демонстрировала свое превосходство, а Джордж не проявлял к Меган особого интереса. Теперь же я испытал странное чувство облегчения. У меня появилась возможность рассказать о своем отношении к Карен и Меган людям, которые будут слушать и поймут. Я говорил и говорил, а мои друзья не прерывали меня.

Когда я закончил, Пэмми сказала:

– Знаешь, Ричард. Меган так похожа на тебя, просто невероятно. Вылитый ты, разве что в чепчике.

– А то я не знал.

– Она славная, – сказала Пэм. – Я держала ее на руках. И Лайнус тоже.

– Ага, – мрачно кивнул Лайнус. – Сплошное очарование. Я ее чуть не уронил. Ей, понимаешь ли, приспичило проблеваться прямо у меня на руках. Залила мне калькулятор, мой любимый Ti-55 – сам знаешь, как нежно я отношусь к своей машинке.

Мы сели на рельсы. Гамильтон достал сигарету, закурил и сказал:

– Я думаю, девочке можно только посочувствовать. Представьте себе, заполучить по наследству Ричардову рожу, а в приемные матери Лоис. Да, жизнь – жестокая штука.

Я попытался достойно ответить на такое хамство, предложив Гамильтону стать крестным отцом.

– А это подразумевает пеленки и все такое? – Физиономия Гамильтона как-то сразу скисла.

– А как же! – торжествующе ответил я. – Тысячи и тысячи акров детских какашек. В общем, договорились.

Так мы сидели и болтали, окруженные безмолвной темнотой. Затем в разговоре возникла пауза. Туг Лайнус резко нагнулся, приложил ухо к рельсу и прошептал:

– Поезд!

Бежать к выходу было бесполезно. Мы бросились на землю и скатились в усыпанные гравием сточные канавы по обе стороны путей. Больше всего нам в тот момент хотелось съежиться, распластаться. Через несколько секунд «Пасифик Грейт Вестерн» разорвался в тоннеле водородной бомбой – прямо над нашими головами. Сто восемь товарных вагонов, груженных фанерой, стали сырьем для рождения сверхновой звезды в этой дыре, пробитой в гранитной толще. От поезда исходил мерцающий свет, и я смог разглядеть прямо у себя перед носом пустую винную бутылку, пожелтевшую газетную страницу шестилетней давности, какой-то носок и свернутый подгузник «Хаггис». Помелькав передо мной, эти предметы вновь погрузились во мрак, будто мимолетные угрызения совести. Дневного света им, по всей вероятности, не увидеть уже никогда. Страшноватыми казались эти выброшенные вещи, навек погребенные в недрах Земли.

Поезд грохотал над нами минут пять. Что, если мы здесь погибнем? Что останется от нас, от нашей жизни? К чему мы шли, чего добивались? Денег? Нет, пожалуй, никто из нас не ставил во главу угла финансовое благополучие. Счастья? В этом возрасте еще не представляешь себе, что возможно такое понятие, как несчастье. Свободы? Возможно. Основополагающим принципом нашей жизни в то время было то, что безграничная свобода обеспечивает возникновение общества, состоящего сплошь из уникальных, необыкновенно талантливых личностей. Крушение этого постулата означало бы, что мы не справились с возложенной на нас обществом задачей. Мы были молоды и требовали от жизни осмысленности. Мне не терпелось исполнить свой долг. Вот только какой?

Испаряющийся со шпал креозот тем временем разъедал мне слизистую оболочку носа, локоть увяз в грязи. Маленькие смерчики пыли били в лицо, и я закрыл глаза. Мне захотелось свернуться калачиком, чтобы хоть так защититься от грохота проносящегося поезда, этого шума, исходившего из самого центра Земли.

Сны не ведают отрицания. Ну, если вы, например, весь день думали о том, как вам не хочется ехать в Мексику, ночью во сне вас обязательно забросит в ее столицу. Вашему телу будет наплевать на «не» и «нет», оно среагирует только на основной предмет размышлений. Мне кажется, мы целыми днями только о том и думали, как уберечься от несчастий и как избежать потерь.

Поезд прошел. В ушах по-прежнему гудела тишина. Мы выкарабкались обратно на рельсы и мрачно побрели к выходу, под дождь. Забравшись в лайнусовский универсал, мы поехали к Мак-Нилам, в гости к Меган. Я надеялся, что Лоис обрадуется визиту четырех «дядюшек-тетушек», жаждущих разделить ее восхищение Меган.

Лайнус осторожно осведомился:

– Три месяца… она еще не говорит?

– Да ты что! – обрушился на него Гамильтон. – Она пока слишком занята генерированием случайных чисел.

Я кивнул:

– Точно. И вот еще – жалко, конечно, но бедная Меган обречена расти, представляя для многих мою копию в парике-«лентяйке».

– А я даже и не догадывался, что ты с Карен… ну, что вы занимались этим, – сказал Гамильтон. – То есть вы, ребята, мастерски затихарились.

– А вот представь себе, – хмыкнул я.

Мы покатили дальше, все, кроме меня, довольные жизнью. Я вспомнил, как Карен сказала: «Ричард, будем мы наконец… или как?» Вспомнил и лепестки, цветочки и бабочек, перелетавших между нашими телами. Отчетливо всплыла в памяти та решительность, с которой Карен пошла на это. Интересно, была бы она такой всегда, если бы не?… Или она просто знала, что времени у нее уже нет? Пыталась успеть как можно больше в последний день?

Незадолго до того я прочитал фантастический роман «Конец детства». В нем детей со всей Земли объединяют, чтобы создать расу повелителей – коллективный разум, способный силой своего воображения сбрасывать планеты с орбит. Я задумался: а что, если бы все дети, вместо того чтобы объединяться, разбрелись кто куда, отметившись, как после окончания рабочего дня, если бы воображение их иссякло, сошло на нет? Что, если вместо объединения их мысль распалась бы на атомы, а сами они, потеряв память, впали бы в кому? Ведь Карен обрисовала мне именно такую картину: она увидела что-то внутри себя, в своем разуме, – в промежутке между бикини и коктейлями вперемешку с валиумом, между решением, надевать ли сегодня теплую куртку и лыжные ботинки. Когда она это поймала? Переключая в очередной раз телевизионные каналы или поворачивая за угол на своей «хонде»? Но в любом случае ей удалось разглядеть – пусть и частично, фрагментами – нечто такое, что сказало ей: завтра – это не то место, где хочется оказаться, будущее – это не то место, в котором есть смысл побывать. Вот что и мучило меня уже некоторое время: а так ли уж она была не права?