Война на Кавказе. Перелом. Мемуары командира артиллерийского дивизиона горных егерей. 1942–1943 - Адольф фон Эрнстхаузен

Привязанности, которые возникали между многими «хиви» и их германскими начальниками и сослуживцами, показывают, что «хиви» хорошо чувствовали доброе к ним отношение и испытывали благодарность за него. Вероятно, их также удивляло, что некоторые коммунистические принципы у нас осуществлялись намного лучше, чем в Красной армии. Так, например, для каждого солдата весьма важную роль играет положенное ему довольствие. У нас офицеры и рядовые получали одинаковые порции еды, в отличие от положения в большевистской армии. Там существовали особые офицерские пайки, само собой разумеется, и для комиссаров.

…и украинцы

Мои теоретические познания в тактике были получены в военном училище в 1912 году. Ныне они в значительной степени устарели. Мои тактические действия в гораздо большей степени основывались на приобретенном опыте. Так, я узнал, сколь полезно было, когда в бою у Оскола по внезапному озарению я обстрелял неприятеля батареей разведбатальона. Поэтому я взял себе за правило, что 1-я батарея с боезапасом минимум в шестьсот выстрелов всегда должна следовать впереди, что вряд ли утверждалось классическими положениями и уставом. Я сам зачастую верхом на коне в сопровождении офицеров штаба или один на вездеходе лишь в компании моего адъютанта и боксера Хайна был впереди на рекогносцировке. Это позволяло в случае любого соприкосновения с противником в кратчайший срок иметь на нашей стороне по крайней мере одну батарею, готовую к открытию огня. Подобное действовало почти каждый день.

Мое авангардное положение было ценно еще в одном отношении. Я имел возможность при этом узнавать Россию и ее народ из первых рук: осыпанную милостями природы страну и в своей основе здоровый народ. Украинцы были в большинстве голубоглазы и светловолосы, в детстве длинноголовы, но чрезвычайно округлы по формам. Мы спрашивали себя: к какой расовой категории отнесли бы это племя наши расовые исследователи. Возможно, они вынесли бы убеждение, что их светлые волосы и голубые глаза происходят от готов, которые в свое время продвинулись до Черного моря, либо же помимо нордической, фальской[11] и восточнобалтийской они открыли еще одну, четвертую расу светловолосых людей. (Украинцы (малороссы), как и другие русские (великороссы и белорусы), такие же индоевропейцы (арийцы), как германцы или балты. Если же говорить о «примесях», то восточные украинцы, пожалуй, больше арийцы, нежели большинство немцев. – Ред.) Из мужчин гражданского образа жизни мне приходилось видеть только людей преклонного возраста. Более молодые мужчины явно были солдатами. Разумеется, крестьяне часто пытались провести нас, выдавая за свои «сыновей» переодетых в штатское солдат, которые влились в их семьи, чтобы избежать плена. Мы делали вид, будто верим их надувательству. Женщины снискали нашу всеобщую любовь благодаря отличному телосложению. Их лица часто были менее привлекательными, но все же отличались определенной красотой, не говоря уже о той восхитительной девушке, которой наш батальонный врач Нитман удалил больной зуб, после чего она в виде благодарности с очаровательной улыбкой милейшим голоском сказала: «Scheiße!»[12] Это было единственное немецкое слово, которое она запомнила на слух, но значения которого не знала. В ином случае она, разумеется, его бы не употребила. Все же в целом украинки очень целомудренны, едва ли не чопорны.

Как солдат моется? Обнажившись по пояс. Так он выучился мыться еще новобранцем, и так все солдаты поступали на Украине. Им даже в голову не приходило, что этот здоровый обычай может показаться оскорбительным случайно увидевшим их женщинам. Украинки же, завидев это, в смущении отворачивались, говоря: «Германцы некультурные!»

Их семейная жизнь казалась нам образцовой. Каждый из сражавшихся на Восточном фронте был впечатлен тем, сколь чадолюбивыми были все русские. Когда какой-нибудь молодой отец семейства из наших показывал фото своих детей, его тут же окружало порой не одно украинское семейство со светящимися лицами и возгласами: «Маленькие, маленькие!» У нас никогда не появлялось чувства, что мы находимся во вражеской стране, когда мы входили в какой-нибудь крестьянский дом. Повсюду нас принимали вполне дружески.

Когда я однажды, двигаясь для рекогносцировки местности впереди войск на вездеходе вместе с моим адъютантом и Хайном, заехал в расположенное в живописном зеленом месте село, то узнал там, что русские войска оставили его час назад и мы оказались первыми немцами, которых местные жители увидели в лицо. Нам показалось нецелесообразным сразу отправиться дальше. Мы остановились в одном из крестьянских домов, намереваясь дождаться наших главных сил, на подход которых рассчитывали через полтора часа. В доме жили только две женщины, мать и дочь, одной из которых было ближе к сорока, а другой около восемнадцати лет. Они тут же принялись прихорашиваться, совершенно не стесняясь нашего присутствия. Движения их были столь красивыми, что мы буквально не могли оторвать от них взглядов, увидев и то, что нам не полагалось бы видеть. Под конец они даже набрали воду в рот и принялись прыскать ею на поднятые руки и протирать ими лицо и шею. Когда же затем они предстали перед нами в белых с вышивкой народных одеждах, мы нашли их воистину прелестными. Мы решили угостить их, они добавили и свои домашние припасы. Хайн приготовил обед из пайковых консервов, женщины выставили на стол вишни и мед, которые я по знакомому мне балканскому рецепту смешал, сделав вкусный десерт. Обедая, мы живо общались. Разумеется, женщины не знали ни слова по-немецки, да и наши познания в русском или украинском не отличались широтой. Тем не менее просто удивительно, сколь много можно выразить несколькими словами, произнося их в различных вариациях и дополняя международным языком жестов. Внес в разговор свою долю и я со своим ломаным болгарским, с которым познакомился на Первой мировой войне.

Наше живое общение было нарушено криками местных жителей, которые раздались вскоре после появления первых германских частей. Мой адъютант сказал: «Эти идиоты, конечно, снова увели не ту корову из стойла» – и вышел, чтобы навести порядок.

– Я так и думал, – объяснил он, вскоре вернувшись. – Здесь ни в коем случае нельзя уводить личный скот. У каждого крестьянина есть только одна корова, и это его самое дорогое достояние. Даже русские войска никогда не осмелятся отобрать у крестьянина его личную корову. Та небольшая собственность, которая еще есть, свята. Я приказал солдатам поставить корову обратно в стойло и взять другую, из колхозного стада. Спокойствие тотчас же было восстановлено. Что будет с колхозными коровами – крестьянам абсолютно все равно.