Стратегия. Гоблин - Денисов Вадим Владимирович

Оказавшись в этом мире-модели, со второго раза я уже твердо знал, куда именно попал и в какое время.

А вот зачем…

На улице было мертвенно-пустынно, темно, холодно и страшно, и я быстро просочился в парадную. В подъезд, если по-нашенски. Там, в вязкой реальности сна, я не чувствовал никаких физических ограничений или ущербности, реакция и органы чувств работали отлично. И с каждым входом в Блокаду, как я называл эти непостижимые перемещения, ощущал такую прозрачную и холодную ясность рассудка, что становилось страшно.

Мне там вообще частенько становилось страшновато, и совсем не от тех вещей, которых можно было бы опасаться молодому, крепкому и готовому ко всему мужику. Там не было перестрелок, рукопашных схваток и погонь, я не участвовал в пригородных боях, не работал на заводе и не ловил с милицией диверсантов или мародеров. Разрывы артиллерийских снарядов и бомбежки города авиацией фашистов были почти единственной серьезной опасностью. Почти.

Итак, я зашел в подъезд. Не помню, какая именно была на мне экипировка, но замерз я быстро, и в следующих снах в одежде сама собой произошла необходимая корректировка. Широкие перила с набором тяжелых точеных балясин, ячеистые окна, заклеенные полосами бумаги, латунные основания светильников без лампочек. Электричество на лестничные клетки не подавали, энергия попадала только в жилые квартиры. Да и то далеко не во всех районах и не всегда. Батареи отопления в подъезде, понятное дело, не работали, поэтому холод стоял собачий.

Куда идти? Тогда, в первый раз, я плохо понимал, что произошло, почему-то казалось, что в этом Питере вообще нет ни одной живой души… Что делать, замерзну ведь! Хоть костер разжигай. Так не из чего!

Хорошо, что входные двери закрывались достаточно плотно, в предбаннике сугробов не было, а стекла на лестничной клетке уцелели. К морозу добавился ледяной сквозняк, и я торопливо начал стучаться во все двери, проверяя, есть ли кто живой. Сразу нашел две пустующих квартиры с незапертыми дверьми, остальные были закрыты на замки. А замерзал я все сильней и сильней! Уже собирался разнести пинками на дрова ближайшую дверь, но не успел, потому что где-то наверху возник очень странный, словно истерический, звук, повторяющийся и немного похожий на всхлипывание. Детское. Со слабым эхом.

Он шел из небытия, из мерзлой выси, словно из ниоткуда. В тишине умирающего города этот звук казался настолько необычным и неестественным для человека из другого мира, что на какое-то время меня чуть не парализовало. Кстати, с тех пор я скручиваюсь в спираль от любого детского плача, особенно тихого. Не от оглушающего и пронзительного, а именно от подвываний в тишине.

Входные двери внизу противно скрипнули под очередным порывом ветра, и мне почудилось, что бесформенный фрагмент сырой и в то же время холодной Тьмы, выползший на охоту из потустороннего мира, пытается просочиться в этот мерзлый подъезд, решив именно здесь найти очередную жертву. Из оружия при мне был только складной нож от «Спайдерко», зацепленный клипсой за карман джинсов. Вряд ли он смог бы мне помочь в борьбе со вселенским Злом.

Смех переродился в уже отчетливо слышимый плач, я заторопился. Жилая квартира обнаружилась на последнем, четвертом этаже, первая левая на площадке, с окнами на реку.

Дальше мне запомнились больше образы, плохо видимые в слабом отсвете горящего камина, нежели хорошо запоминающиеся люди. Здесь проживала одинокая мать с тремя детьми-погодками: две девочки и мальчик, самый младший в семье. Старшей было всего лет восемь, такую малышку опасно посылать для отоваривания семейных хлебных карточек, поэтому ослабевшей и отчаявшейся почти до полного безразличия к судьбе матери приходилось все делать самой. Имени женщины не помню, сон мне его почему-то не сообщил. Она – так я ее называл для себя.

Начались сумбурные разговоры, разбирательства. Голодали они страшно. У всех были серые безэмоциональные лица и тяжелый запах изо рта, верный спутник настоящего, вынужденного голода. Заметавшись в панике, я горячечно пытался сообразить, чем могу им помочь, и не находил никакого решения, впору от себя кусок отрезать. Ничего с собой не было! Ни рюкзака, ни пакета с едой сон не предусмотрел. Что вручить, российские деньги, что ли? Баксы, которые у меня были? Да кому они тут нужны!

Хлопая по карманам, я нашел чудом завалявшуюся после крайнего авиаперелета конфетку, это был леденец «Взлетная», и протянул находку матери, даже не пытаясь придумать, как ее можно разделить на всех. Но она сама придумала, попросив меня измельчить конфету в мелкую стружку, что я и сделал своим «Полисом».

Что было дальше, не знаю, меня вышвырнуло из сна в явь.

Верите или нет, а прошило меня так крепко, что на занятия в институт я, несмотря на надвигающуюся сессию, решил не идти, отлично понимая, что рискую провалить уже третью, несколько запоздалую попытку вместе с более молодыми оболтусами окончить высшую школу. В тот же день я почти суеверно купил в супермаркете конфеты и распихал их по всем карманам, а в чулане возле прихожей поставил тревожный тактический рюкзачок, набитый всякой добротной снедью… Представляете, насколько я поверил в этот перенос и как меня потрясла собственная беспомощность и неспособность помочь почти умирающим людям?

Следующий перенос случился только через неделю, забросило меня к той же самой двери. Но чуть пораньше: на дворе вечерело. И почти сразу же я чуть не нарвался на очень крупную неприятность – меня заметил военный патруль. Три фигуры в засаленных, светлых, некогда белых полушубках махом пропасли подозрительную фигуру и быстро двинулись в мою сторону. У одного был ППШ, у двух наганы. Они не бежали. Судя по всему, физически бойцы чувствовали себя немногим лучше гражданских. Да, их, конечно, кормили получше, паек был больше, но и затраты энергии у пацанов были совершенно другими.

Широко распахнув одну створку, я театрально заметался, затем сымитировал побег за угол и тут же под прикрытием открытой двери вернулся в подъезд вдоль стены, взбегая на третий этаж в одну из пустых квартир. Закрылся на засов, притих и стал ждать. Патрульные немного растерялись, но в мой побег полностью не поверили, все-таки заглянув в подъезд. В принципе я мог бы легко глушануть всех троих. Но это же немыслимо! Представляете ситуацию, в которой вам придется валить советских, то есть своих, людей? С другой стороны, если бы патрульные меня там повязали, то после допроса с пристрастием гарантированно шлепнули бы в течение суток, вот что я понял в эти тревожные секунды. И даже если меня прямо перед шлепкой перенесет в мою реальность, то многодетной семье не поздоровится.

Я понимал, что обмануть их не удастся. Все книги о приключениях попаданцев в Великую Отечественную – графоманское вранье. В каждой исторической эпохе существует просто невообразимое количество идентифицирующих мелочей-маркеров, узнать и освоить которые можно, лишь наследственно проживая в этом времени, причем оседло. А любая фальшь тут же бросится в глаза, что позволит быстро отличить чужого от своих.

Никакой легенды не подвести, ни-ка-кой… И действительно, вдумайтесь: почти двухметровый лосяра болтается по ночному Ленинграду, осажденному городу, живущему в особом режиме, а не сидит, как положено, в промерзших окопах, обороняя колыбель Революции от врага. К тому же он отменно ухожен и откромлен, на удивление розовощек, здоров, как испанский бык, и от него пахнет дорогим парфюмом, чего не может быть в принципе. Роль запахов в этих ситуациях вообще очень велика.

А еще у него на кармане висит диковинный складной нож, а на плече – современный тактический рюкзак с еще более диковинной снедью. Короче, все ясно – шпион фашистский, стенка, пуля, общая могила.

Мне несказанно повезло. На улице раздалась захлебывающаяся на морозе, но громкая трель милицейского свистка, у парней сразу возникла новая задача, оставившая их в живых, а у меня появился печальный и очень тревожный опыт. Стало понятно, что лихому попаданцу из двадцать первого века вообще не стоит лишний раз попадаться здесь кому-либо на глаза.