Масоны и заговор декабристов - Борис Башилов

"Декабристы фактически не несли каторжного труда, за исключением нескольких человек, короткое время работавших в руднике", - признает сам проф. Гернет.

Высланные на поселение получали по 16 десятин пахотной земли, солдатский паек и одежду два раза в год. Неимущим выдавались пособия. Так, Батенков, при выходе на поселение получил от Императора 500 рублей серебром "на первое обзаведение". Но на землю селились мало. Предпочитали служить, как Кюхельбекер и др., или работать самостоятельно, как Якушкин, имевший в Ялуторовске школу, которую окончило 1600 мальчиков. Ни то, ни другое не запрещалось.

XVI. ОЦЕНКА "ИСТОРИЧЕСКОГО ПОДВИГА" ДЕКАБРИСТОВ ВЫДАЮЩИМИСЯ СОВРЕМЕННИКАМИ И НАРОДОМ

Восстание декабристов, это дело кучки фанатически настроенных дворян. Восстание декабристов не имело никаких корней в народе, да по характеру своему и не могло иметь. Декабристам сочувствовала только незначительная часть дворянской интеллигенции, из числа "передовых" людей, заразившихся любовью к отвлеченной свободе и ненавистью к реальной России. Эта категория людей, как во времена декабристов, так и позже, всегда страдала одной и той же неизлечимой болезнью - отсутствием государственного смысла. Русской действительности и русской власти эти фантазеры предъявляли всегда такие претензии, каких не в состоянии выдержать никакая власть на свете. Действительность и политические утопии, как известно, со времен Платона, всегда живут как кошка с собакой.

Как отнеслось большинство выдающихся национальнонастроенных людей к "бессмертному историческому подвигу декабристов"?

Выдающийся русский лирический поэт Ф. Тютчев пишет:

...Полна грозы и мрака,

Стремглав на нас рванулась глубина,

Но твоего не помутила зрака...

Ветр свирепел: но... "да не будет тако",

Ты рек, и вспять отхлынула волна"...

...Народ, чуждаясь вероломства,

Забудет ваши имена...

Перу отца русской историографии Карамзина принадлежит следующая характеристика восстания декабристов: "Вот нелепая трагедия наших безумных либералистов! Дай Бог, чтобы истинных злодеев нашлось между ними не так много. Солдаты были только жертвой обмана". Обладая глубоким объективным умом историка, Карамзин отдавал себе ясный отчет в том, от какой опасности была спасена 14 декабря 1825 года Россия. "Бог спас нас 14 декабря, пишет он, - от великой беды. Это стоило нашествия французов".

"В обоих случаях вижу блеск луча, как бы неземного".

Благородный Жуковский, воспитатель сына Николая I, будущего Царя Александра II Освободителя, - как бы предчувствуя его трагическую смерть от рук духовных потомков декабристов, не побоялся прямо назвать декабристов "сволочью".

Осуждали восстание декабристов и многие другие выдающиеся люди, свидетели восстания декабристов.

Секретный агент Висковатов в своем рапорте сообщал, что он слышал следующие разговоры среди простолюдинов:

"Начали бар вешать да ссылать! Жаль, что всех не перевешали, да хоть бы одного отодрали да и спасли..." Любопытна оценка декабристов Юрием Самариным, одним из тех дворян, которые поддержали Александра Второго в его проекте освобождения крестьян с землей. В написанном Самариным проекте неопубликованного манифеста, являющимся ответом на требование дворянами конституции, Юрий Самарин пишет: "Народной конституции у нас пока еще быть не может, а конституция не народная, т.е. господство меньшинства, действующего без доверенности от имени большинства, есть обман и ложь".

Чрезвычайно интересна оценка декабристов, сделанная Достоевским. Называя декабристов бунтующими барами, Достоевский пишет о "бунте 14 декабря" как о бессмысленном деле, которое "не устояло бы и двух часов". В уста героя "Бесы", Шатова, Достоевский вкладывает следующее высказывание: "...Бьюсь об заклад, что декабристы непременно освободили бы тотчас народ, но непременно без земли, за что им тотчас русский народ непременно свернул бы голову".

Политическая зрелость 26-летнего Пушкина сказывается в суждениях Пушкина о декабристском восстании и его подавлении, и в связи с этим - об революции вообще. Хотя он волнуется и страдает за участь своих друзей, но он не разделяет их взглядов, не одобряет их образа действий. Два месяца после восстания он писал Дельвигу, что он "никогда не проповедовал ни возмущения, ни революции" и желал бы "искренне и честно помириться с правительством".

Сожалел об участи, грозящей декабристам, Пушкин заявляет: "Не будем ни суеверными, ни односторонними, как французские трагики, но взглянем на трагедию взглядом Шекспира".

"Уже тогда в Пушкине, - указывает С. Франк, - очевидно выработалась какая-то совершенно исключительная нравственная и государственная зрелость, беспартийно-человеческий, исторический, "шекспировский" взгляд на политическую бурю декабря 1825 года".

В июле 1826 года Пушкин пишет князю Вяземскому: "Бунт и революция мне никогда не нравились".

В 10 главе "Онегина" Пушкин дал следующую уничтожающую характеристику декабристов:

Все это были разговоры,

И не входила глубоко

В сердца мятежные наука,

Все это была только скука,

Безделье молодых умов,

Забавы взрослых шалунов.

Широкие же массы народа восприняли восстание декабристов как желание уничтожить Царя за то, что он не дает помещикам окончательно поработить крестьян.

Крестьяне думали о восстании в Петербурге, - пишет Цейтлин,

- "что это дворяне помещики бунтовали против батюшки Царя, потому что он хочет дать им свободу". И это было действительно так.

Даже такой страстный поклонник декабристов, как Герцен, в своей статье "Русский заговор", пишет:

"Их либерализм был слишком иноземен, чтобы быть популярными".

А в статье "О развитии революционных идей" Герцен дает еще более суровую оценку политического значения заговора декабристов.

Герцен пишет о том, что "невозможны более никакие иллюзии; народ остался равнодушным зрителем 14-го декабря".

XVII. МИФ О ТОМ, ЧТО ПУШКИН И ГРИБОЕДОВ БЫЛИ ДЕКАБРИСТАМИ

I

Был ли Пушкин декабристом? Хотел ли он быть декабристом? И мог ли Пушкин быть декабристом? Вокруг этих трех вопросов уже свыше ста двадцати пяти лет идут ожесточенные споры. Левые усиленно поддерживают легенду о том, что если Пушкин и не был декабристом, то он хотел им быть и мог им быть.

Князь С. Вяземский в своей книге "О декабристах" утверждает, что его прадеду Сергею Волконскому было поручено завербовать Пушкина в декабристы.

"...Здесь уместно упомянуть подробность, - пункт с Волконским - которая, кажется, в литературу не проникла; она сохранилась в нашем семействе, как драгоценное предание. Деду моему Сергею Григорьевичу было поручено завербовать Пушкина в члены Тайного Общества; но он, предвидя славное его будущее и не желая подвергать его случайностям политической кары, воздержался от исполнения возложенного на него поручения".

Передавая это семейное предание С. Волконский далее заявляет:

"В отношениях, сближавших Пушкина с декабристами, есть некоторая недоговоренность, своего рода драматическое молчание с обеих сторон. Пущин остановился на краю признания. С другой стороны, Якушкин рассказывает, как однажды в Каменке, в присутствии Пушкина, говорили откровенно, настолько, что сочли нужным тут же замазать и превратить в шутку, а Пушкин воскликнул:

"Я никогда не был так несчастлив, как теперь; я уже видел жизнь мою облагороженною и высокую цель перед собой, а это была только злая шутка". Слова его остались без отклика. Может быть, боялись пылкости, неуравновешенности поэта. Драматическое молчание этой недоговоренности, длившейся столько лет, освещается горькими словами поэта при прощании с Александрой Григорьевной Муравьевой:

"Я очень понимаю, почему они не хотели принять меня в свое общество, я не стоил этой чести". Как согласовать эту недоговоренность и опасливое отношение декабристов к Пушкину с преданием о возложенном на моего деда поручении, не берусь судить, но счел долгом упомянуть о нем".

Семейное предание Волконских с "опасливым отношением декабристов к Пушкину" согласовать, конечно, трудно. Едва ли С. Г. Волконский воздержался от вербовки Пушкина в ряды декабристов только потому, что предвидя славное будущее Пушкина, не желал "подвергать его случайностям политической кары". Ни политические настроения декабристов, ни их действия, как известно, не отличались слишком большой осторожностью. Если бы они были уверены в том, что Пушкин будет преданным активным участником заговора, что он пойдет на все, то Волконский, конечно, завербовал бы Пушкина.

"От верховной думы, - говорит декабрист Горбачевский, - нам было запрещено знакомиться с Пушкиным; а почему? Прямо было указано на его характер." (Русская Старина. 1880 г. стр. 13).

"Уже этот факт - непосвящения Пушкина в заговор необъясним одной ссылкой на недоверие к Пушкину за его легкомыслие, - правильно подчеркивает С. Франк, - мало ли легкомысленных и даже прямо морально недостойных людей было в составе заговорщиков. Он свидетельствует, что друзья Пушкина с чуткостью, за которую им должна быть благодарна Россия, улавливали уже тогда, что по существу своего духа он не мог быть заговорщиком".