Третий глаз Шивы - Еремей Парнов

«Господи, честь-то какая! “Ведь я червяк в сравненьи с ним, в сравненьи с ним, с лицом таким”», – пропел Люсин, разумеется, про себя.

– Слушаю!

Люсин определил голос как лениво-капризный.

– Добрый день, Фома Андреевич! С вами говорит старший инспектор Люсин из Управления внутренних дел Мосгорисполкома.

– Слушаю вас, товарищ Люсин.

– Не могли бы вы уделить мне несколько минут для беседы?.. Не по телефону, разумеется…

– А вы по какому вопросу?

– Мне нужно получить вполне официально некоторые сведения о вашем сотруднике товарище Ковском Аркадии Викторовиче.

– Как вы сказали? Ковский?.. Да-да, есть такой… Только я вам вряд ли смогу быть полезным. Вам, товарищ… э-э… вам лучше переговорить по этому вопросу с начальником отдела кадров.

– Извините, Фома Андреевич, но мне нужны именно вы! Дело в том, что мы разыскиваем вашего, – Люсин подчеркнул это, – сотрудника, который, возможно, похищен или даже убит.

– Да-да, мне уже звонили… Какая-то женщина, жена, что ли? Очень странная история. Но, видите ли, у нас в институте свыше двух тысяч сотрудников, я просто физически не могу знать каждого… Ковского знаю, конечно. Доктор наук. Но мы редко встречаемся, он большую часть времени работает дома, что, надо сказать, вызвало известные нарекания… Да. Так что вряд ли чем могу помочь, позвоните в отдел кадров. Если возникнут вопросы, тогда милости прошу, давайте созвонимся и встретимся. Буду рад. А сейчас, извините, спешу в академию.

«Вот это фрукт! – вздохнул Люсин и медленно, словно боясь разбить хрупкое стекло, опустил трубку. – “Картинка” возникает законченная. Ничего не скажешь», – и стал размышлять, как взять этого Дубовца за жабры.

Прямой наскок тут не годится. Не посылать же ему, в самом деле, официальное приглашение, а тем более повестку? По закону-то оно бы следовало… Любой гражданин, независимо от занимаемого поста, титулов и регалий, может быть вызван для дачи свидетельских показаний. Уклониться от этого нельзя. Следователь имеет право подвергнуть уклоняющегося приводу. И тем не менее… Что же делать в данном, конкретном случае, когда имеешь дело с капризным барином, которому одно удовольствие вежливо обхамить человека, как говорится, на место поставить. Ведь он же не отказался дать показания, а лишь в сторону ушел, на занятость сослался. Да и что толку в беседе с человеком, который не желает иметь с тобой никакого дела? Даже если бы он и соизволил дать аудиенцию, много ли вытянешь из него? Две с лишним тысячи… Ишь ты! А спроси его, за какие заслуги он директорскую зарплату каждый месяц получает, если физически, видите ли, не может, вернее будет сказать – не желает знать своих подчиненных! Нет, прямым нажимом такого не взять. Еще неприятности наживешь. Наверняка вхож во всякие высокие сферы и может напрямую связаться с начальством. Разбираться ведь особенно не станут; дел много важных и времени нет. Чем оно выше, тем кругозор шире. Это для него, Люсина, данное дело – пуп Вселенной, а сверху оно помельче выглядит… Жалоб и скандалов ведь тоже никто не любит. На то и ум человеку дан, чтобы трудные задачи решать. Тех, кто только одно знает – в лоб, не без основания дубарями зовут. Ведь с того, кто вообще ничего не сделал, меньше спросят, чем с того, кто дров наломал. И справедливо: почему не спросил, не посоветовался? Следователь Бородин, что злоупотреблениями на Востряковском кладбище занимался, ничтоже сумняшеся поднял кладбищенские документы и повесточки разослал по тысячам адресов. Опросить, видишь ли, родственников понадобилось, не вымогали ли у них взятку при захоронении усопших. Дело, конечно, правильное, по свежим следам, иначе не докопаешься… Только топорно, в лоб! А кто они, эти родственники, он подумал? В каком моральном состоянии? Как воспримут на другой день после похорон повестку из милиции? Гореть бы этому дубарю Бородину как шведу, если бы министру жалобу кто написал… «Дура лекс, сэд лекс» – «Закон суров, но это закон». Это, конечно, так, римляне были правы, но вместе с тем и не так. Есть свод законов и есть жизненная диалектика, этические нормы, такт, наконец. Да и конкретные обстоятельства учитывать надо. В разных случаях один и тот же закон по-разному толковать приходится… Те же римляне говорили: «Фиат юстициа, пэрэат мундус» – «Пусть свершится правосудие, хотя бы погиб мир». Правосудие – это, конечно, прекрасно, и да свершится оно всегда и везде, но мир пусть все-таки живет. Не будем лезть в бутылку и посылать Дубовцу типовое приглашение, которое он, конечно же, проигнорирует, а пойдем к старику на поклон…

– Лида, приветик! – Он сделал ручкой. – У себя?

– У себя, Володя, проходи, – улыбнулась ему секретарша. – На соревнования поедешь?

– Ох, черт возьми! – Он хлопнул себя по лбу. – Склероз! Забыл!

– Как ты можешь? Это же первое большое соревнование по подводному ориентированию!

– Региональное, – уточнил Люсин. – Так что не будем волноваться. В воскресенье?

– Да. В семь утра встречаемся на Ленинградском вокзале у пригородных касс.

– Хорошо. Постараюсь… У меня к тебе просьба, Лидона: выпиши ты для меня «Курьер ЮНЕСКО» на второе полугодие.

– А не поздно?

– Нет. Он всегда запаздывает.

Люсин вошел в крохотный тамбур и, приоткрыв дверь кабинета, заглянул:

– Разрешите?

– Входи, Владимир Константинович, – кивнул генерал, не поднимая глаз от толстенного справочника. Палец его медленно скользил по строчкам сверху вниз, а губы беззвучно шевелились.

«Как он постарел! – тоскливо подумал Люсин. – Усы совсем белые стали. Но колючие еще, щеточкой, и ежик на голове дыбом стоит, колючий».

– Что у тебя? – Генерал заложил справочник узкой полоской бумаги и снял очки. – Нашел что-нибудь?

– Пока очень немногое. Сдали в лабораторию… Дежурного по городу, конечно, предупредил… И все!

– Действительно, не густо. Но представление уже составил? Есть во всем этом рациональное зерно?

– Чувствую, есть.

– Чувствуешь или думаешь?

– Для дум материала пока маловато, Григорий Степанович. Но дело это, конечно, наше, по всему видно. Я был неправ. Извините.

– Красиво излагаешь. И с достоинством.

Люсин беспомощно улыбнулся и развел руками.

– Только за этим и пришел? – Генерал прищурился и свободно откинулся в кресле, разглядывая Люсина.

– Разумеется, нет. Этикет рекомендует светским людям улаживать подобные вопросы как бы между прочим.

– Не понял. Светским или советским?

– Светским, Григорий Степанович, но это не значит, что советские люди не могут являться одновременно и светскими тоже… Я шучу, конечно, ибо свет уже давно не тот.

– Я тебе, кажется, говорил, что после юрфака ты стал мне меньше нравиться?

– И неоднократно. Но что делать? Университетское образование даже мурманскому бичу придает известный лоск. Допускаю, что некоторым это может прийтись не по вкусу. Профессиональный юрист, даже доцент, видимо, должен чувствовать ко мне кастовую, я бы сказал, ревность. Это кауза эффициэнс.

– Действующая причина, говоришь? Так-так… На твоем месте я бы не стал здесь козырять латынью. Ведь я-то знаю, что больше тройки ты никогда не имел.

– Зато римское право я сдал на пятерку, равно как и криминалистику.

– «Отлично» я, помню, поставил тебе из милости… Все-таки профилирующий предмет… Говори, с чем пришел. Только быстро.

– Нужен совет. Я нарвался на шишку, которая не пожелала меня принять.

– Кто это?

– Членкор Дубовец. У него работал Ковский. Конечно, я могу порасспросить сослуживцев, что и сделаю, но, боюсь, без его по меньшей мере благожелательного нейтралитета мне далеко не продвинуться. Насколько можно судить по первому телефонному разговору, обстановка в институте сложная.

– Тебе поручен розыск, действуй по закону. При чем здесь обстановка?

– «Всякое право установлено для людей» – «Омнэ юс хоминум кауза конститум эст». Так вот, от товарища Дубовца, кроме жалобы, мы ничего не получим. Мне наплевать, но расследованию это повредит, причем в самом начале. Для пользы дела Дубовца надо нейтрализовать.

– Пообломался, Володя? Политиком стал? – усмехнулся генерал.

– Что делать? Учимся понемногу.

– Вижу. Как, по-твоему, его лучше прижать?

– Если интуиция меня не обманывает, наиболее действенной может оказаться протекция какого-нибудь вышестоящего товарища. Фому Андреевича надо попросить сделать одолжение и оказать всяческое содействие имярек. Высокая протекция позволит ему, не теряя сиятельного имиджа, снизойти до малых сих.

– Хорошо. Я понял. Только не надо так длинно. И паясничать не надо.

– Слушаюсь, товарищ генерал, и благодарю.

– Что такое имидж, Володя?

– Чисто американское выражение. Оно означает лицо человека, как оно выглядит в зеркале общественного мнения.

– Общественного! – Генерал поднял палец. – Здесь же, насколько я тебя понял, речь идет скорее о внутреннем зеркале. Так?