Наследник Петра. Подкидыш - Андрей Величко

Понятно, подумал тогда Остерман, вьюноше было отчего испугаться. Мало того что глянул в лицо костлявой, так вдруг выяснилось, что в это время друг и невеста плели какой-то заговор! Вот он и вспомнил про Миниха да приказал ему окружить свою особу верными солдатами.

Однако сегодня утром молодой император вдруг не ко времени осмелел. И тут же сморозил глупость, правда, не самую большую из тех, что мог. Взял да и послал письменное повеление, чтобы Екатерину Долгорукову отправили в ссылку не в Березов вместе с Иваном и Василием, а поближе. В Нижний Новгород или даже в Ярославль.

Хорошо, хоть не всему тайному совету, принявшему решение о ссылке, а конкретно ему, Остерману. И вот теперь Андрей Иванович вынужден вместо отдыха после почти трехнедельных баталий в Совете тащиться через всю Москву в Лефортово, дабы объяснить молодому императору всю неуместность его несуразных порывов.

Потому что государь, конечно, может время от времени являть монаршую милость. К ворам, разбойникам, даже к сдуру болтающим запретное. Но только не к людям, покушавшимся на трон! Такое уже случалось в истории и всегда кончалось тем, что проявивший глупую человечность царь лишался того самого трона, причем вместе с головой.

Хотя на самом деле вице-канцлер столь спешно отправился к молодому императору не только из соображений государственной необходимости.

Он подозревал, что у Петра все-таки остались теплые чувства к этой девице, которая, по сведениям из заслуживающих доверия источников, была у него первой. И тогда ее нахождение в пределах досягаемости может привести к тому, что Петр вновь станет с ней встречаться. А уж чего она в этом случае наплетет государю про Остермана, гадать не надо: ведь именно он ее и допрашивал.

Сергей глянул в окно – ага, это, кажется, Андрей Иванович приехал. Быстро, буквально сразу после получения императорского письма, наплевав на свои болячки. Говорят, что дурная голова ногам покоя не дает, но в данном случае это не совсем так. Не дурная, а слишком хитрая! Надо же, смог повернуть дело так, что решение о ссылке Долгоруковых продавливал в основном Головкин. Голицыны ему помогали, а Остерман тут якобы и вовсе только рядом стоял, сокрушаясь о всеобщем ожесточении нравов! Хотя на самом деле был в этом вопросе едва ли не самым заинтересованным лицом. Кроме царя, разумеется, но вот уж этого-то точно никто не знал.

Ну, а получив царскую бумагу, Андрей Иванович впал в нешуточное беспокойство – как и задумывалось. Ибо сразу понял, чем лично для него чревато пребывание Екатерины в пределах доступности для императора. И это ему настолько не понравилось, что он кинулся в Лефортово, не подумав, что стучат оттуда не только ему. У того же Головкина осведомителей здесь ничуть не меньше, а вчера бабка Настасья сообщила, что старший помощник мажордома работает на Алексея Григорьевича Долгорукова. В общем, очень скоро все, кому надо, узнают: молодой царь хотел проявить милость к своей бывшей невесте, но не дал ему этого сделать именно Остерман, который как раз сейчас с трудом вылезает из своего возка. Все равно его пришлось бы приглашать сюда, но ведь выдергивать больного человека из постели нехорошо. Нет уж, пусть он это сделает сам, по своей инициативе.

Дело было в том, что грызня в Совете явно подходила к завершению, после которого должно было последовать длительное затишье. И значит, Андрей Иванович наверняка вспомнит о своих обязанностях царского учителя. А оно нам надо? Да не так чтобы очень, честно говоря. Причем, что интересно, и ему тоже – зачем же зря напрягать больного. В конце концов, Петр и до болезни считал себя вполне образованным человеком, не скрывая своего мнения от учителя. Мол, читать он уже умеет, писать тоже, причем делая ошибки довольно редко, не чаще, чем через три слова на четвертое, а для расстановки запятых есть секретари. Неплохо складывает и вычитает, знает о существовании таблицы умножения – чего еще надо?

В общем, Сергей собирался, вздыхая, выслушать нотации по поводу своего письма и, понурив голову, согласиться с ними. А потом сообщить, что изучение им естественных наук можно считать законченным. Вместо них же следует обратить особое внимание на Закон Божий, постижению которого он, Петр, к стыду своему, до сих пор уделял совершенно недостаточное внимание. Так что пусть Андрей Иванович найдет ему самого лучшего учителя, ибо протопоп Пряхин, конечно, хороший духовник, но не блещет ни особой образованностью, ни мало-мальски заметным красноречием. Вот, например, владыка Феофан очень прочувствованно вел службу в Успенском соборе. Неужели он откажется просветить императора?

Потому как армия, которую сейчас представляет при императорской особе Миних, – сила, конечно, серьезная, но грубая. Иногда же предпочтительнее бывает действовать тонко, чтобы не всякий сразу мог разобраться, откуда вообще что исходит. И тут поддержка духовенства окажется очень кстати. Ну, а для общей завершенности картины можно предложить церкви взять под опеку конфискованное у Долгоруковых имущество – мол, это будет по-божески. Вряд ли Совет рискнет выступить против, но соответствующие чувства, разумеется, затаит. Если же жадность возобладает над осторожностью, получится и вовсе замечательно. Вперед, господа, на борьбу с опутавшим Россию поповским мракобесием! На этом скользком пути и не такие, как вы, ломали шеи. Правда, церковь после реформ Петра Первого уже не та, но ведь должны же в ней сохраниться люди, желающие реванша! А он, его императорское величество Петр Второй, с удовольствием понаблюдает за столь интересным представлением, раз уж на Руси пока нет ни кино, ни даже цирка.

Визит к царю оказался не очень продолжительным. Видимо, Андрею Ивановичу удалось сразу подобрать достаточно убедительные слова, с которыми молодой царь вынужден был согласиться. Да и само решение о смягчении участи Екатерины было, похоже, не плодом глубоких размышлений, а всего лишь следствием юношеской горячности, а также телесных соблазнов, кои, кажется, потихоньку начали одолевать Петра по мере отступления болезни. То-то он уже посылал своего камердинера к какой-то известной своднице. Это не страшно, но наводит на определенные размышления. Мальчик потихоньку становится мужчиной, и, значит, около него скоро обязательно должна появиться женщина. Независимо от тех девок, что предоставит ему сводница. И эта женщина должна испытывать теплые чувства по отношению к нему, Андрею Ивановичу Остерману.

Самое интересное, что искать ее не надо, она и так известна. Царь к ней относится хорошо, она к нему тоже, и при этом не замешана ни в каких интригах против вице-канцлера. И, что просто замечательно, стараниями Долгоруковых уже больше года сидит безвылазно в своем имении, не помышляя продолжить отношения с юным императором. Но ведь ей вряд ли нравится такое положение дел, а поможет его порушить именно Остерман! Да, решено – сразу же по прибытии домой следует написать письмо цесаревне Елизавете Петровне. И не слишком важно, что она молодому царю родная тетка да на шесть лет его старше. В постели это не помешает, скорее наоборот – ведь Долгорукова небось по младости лет толком ничего и не умела. Опять же по красоте и обаянию Елизавета ее заметно превосходит. Если же отношения между теткой и племянником станут настолько тесными, что он вновь задумается о свадьбе, то только от поведения цесаревны будет зависеть позиция Остермана по этому вопросу. Ведь одно время Голицыны уже собирались устроить помянутый брак и даже заручились согласием церкви, но тут влезли Долгоруковы со своей Катькой и все им испортили.

Однако вице-канцлер имел основания быть довольным недавно завершившимся визитом не только из-за благополучно разрешенной ситуации с бывшей царской невестой. Ведь потом удалось повернуть разговор на Миниха и даже, кажется, зародить у царя сомнения в правильности своего выбора. Причем с умом, не возводя на генерал-аншефа кляуз, а, наоборот, всячески нахваливая его верность. Мол, для охранения императорской персоны это первейшее качество, а изощренный ум тут ни к чему, он только повредил бы в случае своего наличия. И если Миних будет советовать какую-нибудь дурость, продолжал Андрей Иванович, то ты, государь, его прости. Не каждому Господь дал государственный ум, уж мы-то с тобой это хорошо понимаем.

И похоже, красноречие вице-канцлера не пропало втуне – император с интересом глянул на собеседника, а потом покивал, соглашаясь. Но успокаиваться рано – ведь на самом деле генерал-аншеф, конечно, солдафон солдафоном, но вовсе не дурак. Значит, надо сделать так, чтобы царь время от времени слышал не самые лестные характеристики своего нового фаворита, и не только от него, Остермана. Поэтому в письмо Елизавете не помешает вставить кусок о том, что ее приглашение в Москву не вызовет восторга у Долгоруковых, а потом как бы невзначай приплести туда и Миниха. Но он, вице-канцлер, берется сделать так, чтобы эти люди не смогли повредить цесаревне. Однако только этого может оказаться недостаточно.