Когда герои падают (ЛП) - Дарлинг Джиана

Я знал всё о романе Дэниела Синклера с Жизель, потому что Козима открыто говорила со мной обо всем. Я знал о стыде и отчаянии Елены, и даже мог понять это до определенной степени.

Когда-то мне казалось, что я влюблен в Козиму. По правде говоря, любой мужчина, в ком есть алая кровь в какой-то момент мог бы вообразить себя влюбленным в нее, даже просто взглянув на ее изысканное лицо через комнату.

Но меня привлекла не ее внешность.

С красотой всё было просто. Я был красивым мужчиной, влиятельным, с деньгами в придачу. Если бы я захотел, в моей квартире могло бы быть четырнадцать великолепных женщин в течение часа.

Красота скучна.

Что меня интересовало в женщинах, в Козиме в те времена, так это сложность конструкции под фасадом. Она была сделана из стальных прутьев и титановых балок с умом, подобным трехмерным шахматам.

Жизнь, полная обмана, двуличий и трагедий, в сочетании со степенью по психологии Кембриджа дали мне отточенное рентгеновское зрение. Было достаточно легко проникнуть под кожу человека, чтобы разглядеть до костей то, что делало его уникальным.

Елену было не так просто изучить.

Она была элегантна, от изгиба ее лебединой шеи до носков туфель на высоком каблуке, но в ее манерах присутствовала и странная нервозность, настороженность по отношению к окружающим, что говорило о ее желании соответствовать и подчиняться, угодить всем любой ценой.

По моему опыту, такая неуверенность была разъедающей, и, учитывая то, что я знал от Козимы о прошлых действиях и ошибках Елены, меня не удивляло, что ее называли стервой.

Я не возражал работать со стервами.

По моему скромному мнению, их недооценивали.

Беспощадность, ум и безжалостность — вот характерные черты, которые нужны любому в преступном мире не только для процветания, но и для выживания.

И после всех историй Козимы, но еще больше, после того, как я увидел этот затравленный взгляд в ее глазах, когда я спросил ее о жертвоприношении всего несколько часов назад, у меня не было сомнений, что Елена Ломбарди осталась в живых.

— У тебя такое выражение лица, — заметил Торе, присоединившись ко мне на выступе.

— М-м-м?

— Вид человека, разгадывающего загадку, — предположил он. — Точнее, взгляд мужчины, пытающегося понять женщину Ломбарди.

Мои губы скривились.

— Уж ты-то знаешь об этом всё».

— Я эксперт, — легко согласился он с этим типичным итальянским жестом, пожав плечами так слабо, словно это был тик. — Надеюсь, на этот раз твое внимание привлекла не моя дочь.

— Вопреки распространенному мнению, — протянул я, — У меня нет желания умереть. Если бы Александр считал, что моя любовь к его жене не была платонической, я бы уже умер.

Смех Торе был полон похвалы человеку, который когда-то участвовал в кампании по его убийству. Если он мог что-то и понимал, так это собственничество, и тоталитарное владение Александром Козимой ему нравилось, потому что это означало, что она всегда будет в безопасности в его обществе.

Для человека с множеством врагов этого было достаточной причиной, чтобы одобрить зятя.

— Итак, Елена, — сказал Торе, поворачиваясь спиной к каменной стене, чтобы опереться на нее локтями, его темный взгляд был устремлен на мое лицо. — Она тебя заинтриговала.

— Так, как один злодей может заинтриговать другого, — допустил я. — Козима думала, что делает мне одолжение, заставляя Елену поклясться взяться за мое дело, но у меня сложилось зловещее впечатление, что она принесет больше вреда, чем пользы.

— Козима говорит, что она очень хороший адвокат, разве нет?

Я склонил голову.

— Хорошего юриста для меня недостаточно. Мне не нужна чопорная, осуждающая женщина, вовлеченная в семейные дела.

— Нет, — согласился Торе. — Пусть Фрэнки откопает на нее всё, что сможет.

Я покачал головой.

— Она будет чиста, как свисток. Нет, она будет непревзойденным профессионалом, я уверен, трудолюбивой и преданной.

— Тогда я не вижу проблемы.

— Нет, — с тревогой согласился я, глядя на подсвеченное вино; тот же глянцевый оттенок темно-красного эхом повторялся в необычных волосах Елены. — Но, видишь ли, я не профессионал, и во всем этом изученном совершенстве есть что-то, что заставляет меня страстно желать сломать ее.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Улыбка Торе резанула по его широкому лицу. Он похлопал меня по плечу и мрачно усмехнулся.

— Тебе грозит тюрьма, Данте. Я говорю, развлекайся с девушкой. Черт, заставь ее плакать, заставь ее бросить, что хочешь. Только не позволяй Козиме вернуться, а то она сама тебя кастрирует.

Я безрадостно улыбнулся правоте его слов, но не смог подавить чувство, взболтанную газировку, переполнявшее мою грудную клетку. Это зудящее, кислое и совсем не приятное чувство было как-то связано с Еленой Ломбарди.

С моим чертовым адвокатом.

Торе был прав и раньше. Именно так я чувствовал себя, когда обычно сталкивался с, казалось бы, безвыходной ситуацией и проблемой. Перед желанием разложить все по кусочкам и склеить их обратно так, чтобы это работало на меня, было почти невозможно устоять.

В душе я был гедонистом.

Так что, признаюсь, я не так сильно сопротивлялся.

— Bene (пер. с итал. «хорошо»), — внезапно согласился я, хлопнув в ладоши, прежде чем потереть их в предвкушении. — У меня осталось мало времени в качестве свободного человека, так что мне лучше использовать это с пользой. Ты идешь?

Рот Торе скривился.

— Я думал, что время, когда тебя нужно было держать за руку, чтобы соблазнить женщину, прошло.

Я фыркнул.

— Я говорил о том, чтобы пойти в ангар, чтобы навестить первую из наших проблем, vecchio (пер. с итал. «старик»). Я только что приехал из ее дома, Торе. Я не какой-то нетерпеливый молодой stronzo (пер. с итал. «мудак»). Я не хочу ее трахать. Она не выглядит так, будто сможет принять мой член, не говоря уже о том, чтобы наслаждаться им. Я просто хочу переспать с ней. У меня такое чувство, что она будет вызовом, а у меня давно этого не было.

— Не со времен Козимы, — с притворной беспечностью заметил Торе, но он был хитрым стариком, и в золотых глазах, которые он передал дочери, был проблеск интриги.

Я не ответил, потому что не думал о золотых глазах.

Я думал о паре стальных, прочных, как броня глаз и задавался вопросом, какой инструмент мне понадобится, чтобы сломать этот металлический барьер надвое.

Глава 6

Данте

Мейсон Мэтлок был подвешен веревкой к потолку авиационного ангара, который мы держали недалеко от аэропорта Ньюарк Либерти в Нью-Джерси. Он провисел там очень долго, оставленный, как зарезанная корова, из которой высасывают кровь. Мейсон тоже истекал кровью, медленно и осторожно, из-за тысячи порезов от лезвия моей правой руки — Фрэнки.

Я шагнул через лужу застывшей крови, пересекая асфальт и останавливаясь перед склонившейся головой Мэйсона. Его одежда свисала с него лентами, часть ткани пропиталась теплой кровью, другие части прилипли к коже от прошлых травм. Он был прекрасным воплощением того, что могло случиться с мужчиной, если бы он связался с Каморрой.

Если он связался со мной или моими людьми.

Моя рука в кожаной перчатке резко дёрнулась, ударяя Мэйсона по щеке, да так сильно, что он очнулся от полукоматозного состояния. Его голова дернулась назад, когда стон сорвался с его бледных губ.

— Просыпайся, просыпайся, brutto figlio di puttana bastardo (в пер. с итал. «ты — сукин сын, ублюдок», — сказал я со зловещей улыбкой, когда он уставился на меня своими налитыми кровью глазами, его зрачки расширились от чистого ужаса. — Ты уже готов поговорить со мной?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Я рано понял, что двумя самыми сильными мотивами в этой жизни были страх и любовь. Я стал особенно талантлив в манипулировании ими перед своими врагами иногда используя одно, чтобы усилить другое, если это необходимо.

Мейсон Мэтлок был бесхребетным stronzo (пер. с итал. «мудаком»), который чуть не убил Козиму потому что уступил перед желаниями своего дяди Джузеппе ди Карло, но он не боялся телесных повреждений. В этом не было ничего необычного. Большинство мужчин, выросших в мафии, привыкли к насилию.