Малахитовый бегемот. Фантастические повести - Алексей Смирнов

Бороздыня криво усмехнулся, погрузился в кресло. Ему не хватало сигары и шляпы, он был похож на частного сыщика из черно-белого американского кинофильма.

– Это, Иван Миронович, международный террорист по прозвищу Шуб.

Греммо прищурился:

– Это ничтожество Брованов – международный террорист?

– Нет, не Брованов…

Заведующий махнул рукой:

– Ладно, дальше. Шуб – это приступ?

– Да… приступ шизофрении… или сдвиг. Террорист – на снимке…

Иван Миронович взял снимок со стола.

– О чем ты, Егорушка? Намекаешь, что мне пациента подменили?

– Нет, пациента не подменили. Но все-таки террорист на снимке. Это он самый и есть, нацеленный в ваш отросток… Вы ведь и сами говорите: голова, ноги.

Греммо озадаченно рассматривал контрастированный мозг. Бороздыня не стал дожидаться новых вопросов и быстро сказал:

– Эта свинота додумалась до транслирования себя непосредственно в чужую голову. Через обычную гарнитуру. Оцифровался, скопировался, распаковался в черепе. Живьем. Только размером поменьше – он бы и вовсе до атома сократился, но технология новая, не успел доработать. Мы ему времени не оставили.

Заведующий переводил взгляд со снимка на Бороздыню, туда-сюда; Иван Миронович медленно закипал. Бороздыня вдруг сунул палец в ухо и начал яростно выскребывать там что-то – действие, пришедшее в вопиющее противоречие с его гнетущей дородностью, неожиданно резвое. Греммо нехорошо прищурился:

– Еще одного шпиона поймал?

– А? – очнулся Бороздыня.

– Еще один, спрашиваю? В голову заполз?

– Да нет, ухо чешется…

– Не пришлось бы проверить, с какой-такой радости!… Что за басни ты мне рассказываешь? Ты сам себя послушай: распаковался в черепе, живьем!

– Мы точно не знаем, насколько живьем и в какой форме, – уточнил Бороздыня. – Очевидно, он подогнал себя под новые условия. То есть мы понятия не имеем, чем он там дышит и питается. Это, в частности, нам тоже хочется выяснить, но для этого придется его аккуратненько вытащить и допросить…

– Егорушка! Человечество еще не додумалось до таких фокусов!

– Человечество не додумалось, да, но этот додумался, потому что нелюдь… Он гениальный биотехнолог, Иван Миронович. Начинал мирно: выращивал для страны биологическое оружие – вирусы, микробов. А потом увлекся опасными идеями. Решил для себя, что нужно разрушить мировой порядок – неважно, чьими руками. Начал помогать всякой сволочи, всем подряд, лишь бы взрывать. Он, Иван Миронович, вообще-то считает себя великим государственником и цитирует классиков – в том пункте, что надо разрушить старую машину и построить новую. Для эффективного тотального управления… Новую он и построил, программу свою. Цифровальную машину. Нам она, как вы догадываетесь, тоже не помешает – да что лукавить, она нам отчаянно нужна.

Иван Миронович курил в ладошку, бросал на Бороздыню быстрые взгляды исподлобья.

– Не верю ни единому слову. Человек не сможет скрещиваться с машиной еще тысячу лет…

– Через тысячу лет, Иван Миронович, последователи Шуба переведут человечество в кванты и разошлют по галактикам… Может быть, это и хорошо, но пока он занят вещами попроще. Например, изготавливает жидкую взрывчатку огромной разрушительной силы. Тоже на биологической основе, органическую. Нам и с нею неплохо бы разобраться… короче, вопросов к нему – не перечесть!

– А кто же такой тогда этот наш пациент? Которому я делал снимок?

Греммо выглядел растерянным. Он начинал верить Бороздыне – точнее, ведомству, которое они олицетворяли вдвоем, но полностью поверить не мог.

Бороздыня презрительно скривился:

– Да это просто какая-то сволочь, подвернулась кстати. Просто сосед… Я вам расскажу, Иван Миронович, как было дело. Чистое кино.

6

Шуб, вооруженный паяльником, сидел в кухне и переделывал материнскую плату. Щуплый, он сильно смахивал на крысу, а еще больше – на Геббельса; ему бы пошел наряд из цилиндра, просторных панталон и сюртука, в этом виде он бы сгодился на роль порочного влюбленного, поющего о девушке своей мечты. Жидкие волосы Шуба были мало что прилизаны с зачесом назад, но еще напомажены какой-то гадостью. Чувства Шуба были привычно обострены. Он развлекался микросхемами, которые казались ему не сложнее пасьянса: коротал время в ожидании звонка от заказчика. Ему недоставало круглой суммы, по получении которой он мог бы сменить адрес и полностью переключиться на собственное дело. Оно сводилось к миниатюризации готового устройства. Сидя в девятом этаже многоэтажки, Шуб не мог видеть машин, подруливших к подъезду, равно как не имел оснований выделить шум, ими произведенный, из общего далекого и ровного гула. Однако он отложил паяльник и подошел к окну. Отвел занавеску и моментально уверился в худшем. Времени у него оставалось в обрез.

Прихватив гарнитуру, Шуб выскочил на лестничную площадку и позвонил в соседнюю дверь. Из-за нее донеслось ворчание, переросшее в шарканье; хрустнул замок. Высунулся сосед: долговязый литератор Брованов – тихий пьяница, мистик и порядочная бездарность, не востребованная обществом.

Шуб, умело скрывая лихорадочное нетерпение, оскалил мышиного цвета зубы. Разжал ладонь:

– Купи гарнитуру, сосед. Даром отдаю.

Брованов помотал головой:

– Не, спасибо. Мне не нужна…

Он не понимал, с кем связался. Спорить было бессмысленно, Шуб уже вывел его на площадку.

– Да ты не знаешь, о чем речь… пойдем, покажу!

Брованов не успел и глазом моргнуть, как переместился в самое террористическое гнездо. Еще секунда – и гарнитура охватила его ухо, тогда как Шуб расположился за клавиатурой. Одно рукой он настукивал пароли, другой прицеплял себе к черепу нечто похожее на микрофон, шнуром уходившее в процессор. В дверь позвонили.

– Звонок, – пробормотал Брованов.

– Это ангельская труба, – возразил Шуб и ударил по клавише ввода.

Трубный зов, оставшийся без ответа, не повторился. За дверью решили, что трезвонить далее незачем. Громыхнул взрыв, за ним следующий; двойная дверь повалилась в прихожую, впуская густые клубы белого дыма. Из тумана выскочили воины, вооруженные до зубов, упрятанные в каски, бронежилеты, респираторы и очки.

– На пол все! – заревел самый первый.

Но Брованов и без того лежал на полу. Он повалился за несколько секунд до вторжения и теперь пускал ртом изумленные пузыри. Шуба не было видно, зато из кухни доносились изобличающие звуки некой возни. Автоматчики бросились на шум и поспели вовремя: Шуб уже раскорячился за окном, готовый перелететь на соседний балкон. Ему бы позволили, благо он был нужен живым, не выдерни Шуб гранату. Очередь сорвала его с подоконника вместе с цветочным горшком, и Шуб взорвался по дороге к земле, на высоте четвертого этажа.

Вернулись к Брованову, тот оставался в прострации. Добиться от него не удалось ничего, литератор не понимал, где находится и что происходит. Командир группы собрался вызвать скорую, но тут из спальни выскочил Бороздыня – он занимался там обыском – и вовремя пресек гуманизм. За Бровановым прикатила совсем другая машина, внутри оборудованная по последнему слову медицинской мысли, зато снаружи больше напоминавшая броневик для перевозки золота. Его повезли не сразу, сначала пришлось перевязать ему рану, образовавшуюся на месте уха, потому что гарнитура тоже взорвалась, едва до нее дотронулись.

7

Олтын-Айгуль здорово изменилась.

Это вообще был кто-то другой, прежнее имя сохранилось условно. Она стала ниже ростом, похудела, волосы выцвели и сплелись в пару школьных косичек. Школьным выглядело и короткое платье с передником. Одновременно повысился градус испорченности, которая к досаде и страху Брованова сочеталась с алчностью и высокомерием. Олтын-Айгуль насмешливо смотрела на него, ее терпение было на исходе. Они находились в спальном помещении туристической базы. Олтын-Айгуль стояла среди циновок: голова издевательски склонена набок, руки скрещены на груди. Брованов понимал, что еще немного – и она покинет его ради кого-то состоятельного. Он взволнованно ходил по проходам и рассыпал обещания, заверяя Олтын-Айгуль в готовности заплатить за праздник. Денег осталось в обрез, но пока их еще хватало. Она почти поверила, когда распахнулись двери и в помещение хлынули неизвестные путешественники – пропитанные лесными запахами, кострами, собственными соками и не сразу обратившие внимание на чужаков. Брованов заметался в досаде, ища уединения, тут кто-то и возмутился, намекнув обоим, что места мало, что тесно, что лучше бы им убраться.

– Нам пора на экскурсию, – уверенно объявил Брованов. Он притворялся, уверенности не было, но Олтын-Айгуль неожиданно повиновалась и вообще вдруг сделалась не очень заметной, даже и вовсе не важной.