Пьесы - Эдвард Радзинский

Евдокимов. Нет.

Феликс. Почему?

Евдокимов. Потому… что.

Феликс. Правда вторая. Ты можешь успокоиться. Она сама меня бросила. Для таких, как ты, это важно.

Евдокимов. Может, хватит, Топтыгин?

Феликс. Я не Топтыгин. Я животворный оптимист. Кстати, хотите узнать третью правду — как становятся животворными оптимистами?

Евдокимов. Ай-яй-яй, как образно!

Феликс. А знаешь, ты прав: это все смешно. Невероятно смешно. Ему тоже стало смешно. Так смешно, что он до сих пор не может остановиться. Все смеется на голубой планете Земля. Давайте смеяться! Он полон смехом, как беременная рыба икрой. Впрочем, рыбы называются не беременными, а как-то иначе.

Наташа. Не надо больше, Феликс.

Феликс. Чего не надо?

Наташа. Говорить больше не надо. И пить тоже.

Феликс. А я это не им рассказывал, Наташа.

Наташа. Я… все поняла. (Мягко.) Но больше не надо, ладно?..

Евдокимов. Ты сложный человек.

Феликс. Не говори.

Евдокимов. Ты простой человек. Ты прост как… как…

Феликс. Потом придумаешь, как что я прост.

Евдокимов. И еще, Топтыгин, я ненавижу людей, которые…

Наташа. Перестань, Эла. (Подойдя к Феликсу, тихо). Ты знаешь, Феликс, вот мне отчего-то кажется… что все у тебя будет хорошо. Поверь мне… У меня на это нюх… Все будет просто великолепно. А сейчас иди домой.

Феликс. Можно мне с тобой потанцевать?

Наташа. Потанцевать, да? Ну конечно, давай потанцуем.

Феликс. Нэ. Пожалуй, нэ надо. Ты грустная девушка, я тоже грустный. Двое грустных — это уже коллектив. А вот, по-моему, мы все должны быть веселыми, как утренние воробьи. Как скворцы в мартовской роще… Вы когда уезжаете завтра?

Владик. В ноль десять.

Феликс. Желаю удачи… Проводи, хозяин.

Феликс и Владик уходят.

Евдокимов (Наташе). Чего ты сидишь?

Наташа. А что мне делать?

Евдокимов. Танцевать. Или, может, пойдешь поцелуешь его, как того летчика?

Наташа. Вообще, надо бы.

Евдокимов. Слушай, серьезно, ты шизофреничка?

Наташа. Ты знаешь, Эла, я на тебя не обижаюсь. Тебе все это очень трудно понять. У тебя всегда было в жизни все… не плохо. А вот у него — не вышло. Не все люди такие сильные, как ты… Но с возрастом, наверное, у всех появляется потребность уважать себя. У него — тоже… Я не понимаю, о чем он вас просил. Но он просил. А ты на него плюнул.

Евдокимов. Закончила, да?

Наташа. Ну что с тобой говорить? В тебе есть один… дефект: ты совершенно, ну ни капельки не умеешь жалеть людей. Это потому, что тебя еще ни разу не трахнуло в жизни. Вот когда-нибудь разочек трахнет… и ты сразу станешь все понимать.

Евдокимов. Так как же насчет поцелуя? Наташа. Какой ты дурачок сейчас. Евдокимов. Вот что, умница. (Бешено.) Бери своего Феликса, свой плащ… и все втроем — двигайтесь отсюда!

Наташа. Хорошо. (Пауза.) До свидания.

Он молчит. Она уходит. Возвращается Владик, усмехнулся, сел.

Евдокимов (хмуро). Ерундой много занимаемся. Работать перестали.

Владик. Я сразу понял, что ты в нее влюбишься. Единство противоположностей.

Евдокимов. Спасибо, что объяснил. Никак не мог понять, чего это я в нее влопался.

Владик. Ты ужасно разговариваешь. Впрочем, жаргон — это язык шиворот-навыворот. Это язык молодости. Однажды мы заговорим правильно — и это будет означать, что молодость прошла.

Евдокимов. Нет, как ты умеешь все объяснить! До завтра.

Владик. До завтра…

Евдокимов выходит. Владик один. За сценой звуки магнитофона, смех, говор.

Затемнение.

На следующий вечер. Квартира Евдокимова. Евдокимов один. Часы бьют половину одиннадцатого. Звонок телефона. Евдокимов бросается к трубке.

Голос Владика (из трубки). Привет.

Евдокимов (разочарованно). Ты…

Голос Владика. Звонил Семенов: машина за тобой придет к двенадцати.

Евдокимов. Ясно.

Голос Владика. Ты что сейчас делаешь?

Евдокимов. Читаю.

Голос Владика. Ждешь ее?

Евдокимов. Не люблю, когда ты разговариваешь на эти темы. Кстати, захвати карты, а то в свободное время мы взбесимся от скуки. (Кладет трубку. Продолжает расхаживать по комнате.)

Резкий звонок у входной двери. Евдокимов улыбается, бросается открывать. Шум, голоса. Евдокимов возвращается очень хмурый с матерью и отчимом. Мать — моложавая женщина в очках, тип «красивых женщин — научных работников». Отчим — ее возраста, сухой, кашляющий, очень застенчивый.

Мать. Никогда не предполагала, что ты вечером будешь дома. Сразу открой форточку — здесь отчего-то ужасно пахнет клопами. (Открывает форточку.) Электрон, унеси из передней чемоданы Аникина.

Отчим. Зачем же. Я сам могу их унести. (Выходит.)

Мать (шепотом). Ты понимаешь, такое событие: Аникина выдвинули в членкоры. Мы сразу вылетели. А Генку оставили. Ему там очень хорошо. Я только боюсь, что он сойдет с ума от свободы…

Евдокимов выходит.

Нет, отчего так пахнет клопами? (Вдруг что-то заметила на полу. Подняла. Разглядывает. Усмехнулась. Положила в карман.)

Звонок телефона. Евдокимов бросается к телефону. Из своей комнаты бросается к телефону и отчим.

Евдокимов (успевает раньше). Алло… (Хмуро, отчиму.) Вас.

Отчим (берет трубку). Да, я. Здравствуй, Семен… Невероятно комическое обстоятельство… Сегодня заключительный тур… Ну, если я скажу, что это мне безразлично, ты ведь все равно не поверишь… (Смеется.) Варианты такие: Федосевич — слишком молод… Попов — вообще никогда не обременял себя наукой. Он деятель больше общественный… Ваш покорный слуга тоже сделал в науке весьма маловато. (Замолчал, выслушивая с улыбкой ответный поток слов, в котором содержалась вся высокая степень оценки его заслуг.) Ну, ну, ну… Может быть, Репин? Но он всем и вся насолил. Так что остается пока гадать… Ну, звони, звони. (Вешает трубку. Матери.) Борисов передает тебе привет.

Мать. Но откуда у нас все-таки пахнет клопами? Может быть, они к нам переползли?

Отчим. Я, собственно, ничего не чувствую.

Мать. Мужчины никогда ничего не чувствуют. Нет, они определенно переползли из двенадцатой квартиры… Электрон, почему ты не интересуешься братом Геннадием?

Евдокимов. Интересуюсь.

Мать. Он становится до невозможности похож на тебя. Он у всех знакомых девушек спрашивает, не знают ли они Нофелета. Помнишь эту твою шутку, которую ты придумал в седьмом классе?

Евдокимов. Помню.

Мать. Дивный парень! Абсолютно влюблен в математику. И при этом пижон страшнейший. Он читал какие-то стихи и что-то перепутал. А Нинель Борисовна его поправила. И он абсолютно невозмутимо ей сказал: «Сточки зрения трехзначной логики это все несущественно». Чем привел своего отца, гуманитария Аникина, в совершенный восторг.

Евдокимов (тихо). Кретин.

Мать. Что с тобой?

Евдокимов. Ничего. Вспоминаю, какой я был кретин. Кстати, что это за записочки валяются на всех столах? (Читает.) Федосевич — шесть, Репин — восемь.

Мать. Тсс… Это Аникин подсчитывает варианты. (Смеется.) А говорит, что ему все равно. Отлично!

Евдокимов хочет уйти.

Электрон, почему на кровати должны лежать мыльницы?

Евдокимов. Я уезжаю сегодня на «Альфу».

Мать. Как — уезжаешь?!

Евдокимов. В двенадцать.

Мать. Ну что же ты молчал? Что у вас там?!

Евдокимов. Да так.

Мать. Любопытное что-нибудь?

Евдокимов. Да нет, обычная ерунда.

Мать. Передавай привет Семенову. Так. Значит, тебе нужно сесть и внимательно продумать, что ты с собой возьмешь, а не бегать все время к телефону, как опаленный таракан. Главное, не забудь зубную щетку.

Звонок. Отчим и Евдокимов тотчас бросаются к телефону.

Евдокимов (успев раньше). Алло! Вы не туда попали. (Вешает трубку, выходит.)

В комнате мать и отчим.

Мать (вынимая что-то из кармана). Аникин, что это?

Отчим. По-моему, это шпилька.