Когда порвется нить - Никки Эрлик

— Я не хочу провести свои последние дни в чертовой тюремной камере, — сказал он. — Может, в другой больнице я встречу врача, у которого в груди бьется настоящее чертово сердце.

Со своего поста в отделении скорой помощи Хэнк наблюдал за тем, как мир проходит через стадии горя, постепенно приближаясь к новой форме принятия, к новому понятию нормальности. И все же ему казалось, что на каждой стадии все больше людей оставались за гранью понимания, запертые каждый на своем уровне, неспособные шагнуть на следующую ступень.

Некоторые застряли в ранних муках отрицания: в нескольких кварталах от квартиры Хэнка часто собирались демонстранты, выкрикивавшие лозунги о том, что нити — это обман, правительственная уловка и что любые точные предсказания нитей — это всего лишь самоисполняющиеся пророчества, свидетельства слабости человеческого духа, который так легко поколебать.

Оставшиеся на стадии торга умоляли Бога удлинить их нити, обещали перевернуть свою жизнь. «И возможно, те, кто все еще отказывался открывать свои ящики, тоже вели своего рода торг», — думал Хэнк. Каждый день, который они проживали, так и не взглянув на свои нити, они покупали себе чуть больше времени на привычную жизнь.

Однако тех, кто замер на более эмоциональных стадиях, погрязших в гневе или отчаянии, заметить было легче всего, а наблюдать за ними было очень больно. Джонатан Кларк принадлежал к разгневанным.

Хэнк ждал, пока угрюмый мужчина выйдет из отделения скорой помощи, и чувство, которое росло внутри него с тех пор, как все это началось, — нездоровое ощущение собственного бессилия, — казалось, в этот момент закипело с новой силой.

Отработав смену, Хэнк сообщил начальнику, что в конце месяца он увольняется из больницы.

Май в том году был необычайно теплым, раннее утреннее солнце намекало на грядущую липкую летнюю жару, и Эми решила пройтись пешком через Центральный парк до школы, в которой работала, на восточной стороне, вместо того чтобы ждать рейсовый автобус.

Парк был одним из немногих мест, которые, казалось, не менялись. Бегуны и велосипедисты по-прежнему мчались мимо, а мамы-бегуньи, толкающие коляски с малышами, проносились мимо Эми по дорожке. Дети карабкались на перекладины и скатывались с пластиковых желтых горок, а их родители и няни наблюдали за чадами со скамеек.

К сожалению, прекрасная погода не осталась незамеченной учениками.

— Можно сегодня провести урок на улице?

Как только Эми вошла в класс, предсказуемый вопрос поступил от предсказуемого храбреца — мальчика с россыпью веснушек. Его постоянные просьбы вроде «Можно мы сегодня пообедаем во время урока? Можно нам сегодня посмотреть на уроке фильм?» всегда вызывали недовольство остальных, хотя Эми втайне восхищалась его упорством.

Она посмотрела на умоляющие глаза своих пятиклассников.

— Вряд ли это хорошая идея, у некоторых ваших одноклассников аллергия на пыльцу, и они начнут чихать и кашлять, а мы бы этого не хотели, — сказала она.

Ее объяснений хватило большинству, хотя несколько человек усмехнулись или закатили глаза.

По правде говоря, она была бы не против вести уроки на свежем воздухе. Иногда в мечтах она видела себя профессором, преподавателем английского языка в колледже, вдохновляющим студентов на преданность любимому делу, как Джулия Робертс в фильме «Улыбка Моны Лизы». Она представляла себя окруженной кольцом жаждущих знаний, сидящих на поляне с раскрытыми романами в руках, тетрадями и кофейными чашками, разбросанными по траве.

Но приводить на улицу шумную компанию десятилетних детей не стоит.

— Итак, кто хочет рассказать нам о финале «Дающего»[2]? — спросила Эми.

Она вызвала Мэг, которая, как обычно, сидела у окна, хотя парта рядом с ней, которую когда-то занимала ее лучшая подруга Уилла, теперь пустовала. Директор школы сообщил Эми, что мать Уиллы, узнав, что ей осталось прожить с дочерью всего несколько лет, забрала Уиллу из школы и уехала путешествовать за границу на неопределенный срок.

— Наверное, я почувствовала… надежду, — сказала Мэг. — Мир Джонаса страшен, несправедлив и запутан, но в конце концов ему удается из него вырваться. И даже если мы не знаем, что ждет нас у подножия холма, огни внизу подсказывают, что там будет хорошо. Так что, может быть… не знаю, но всякий раз, когда становится страшно, мы сталкиваемся с несправедливостью и чем-то непонятным, нужно помнить, что есть другое, более приятное место, которое можно найти.

Эми не знала, что сказать. Ее ученики были детьми, они не прибегали к сложным словам и метафорам, не цитировали философов и историков, но иногда они лишали ее дара речи.

— Это прекрасно, Мэг, спасибо. Послушаем остальных?

По дороге домой из школы Эми позвонила сестре. Даже когда Нина была занята, она всегда отвечала на звонки.

— Над чем ты работаешь? — спросила Эми.

— М-м-м, пишу статью о реакции авиакомпаний на нити, — туманно ответила Нина.

— Ты занята? Я позвонила не вовремя? — Эми чувствовала, что сестра отвлеклась, наверное, скользит взглядом по страницам на столе. Интересно, как именно отреагирует промышленность на нити? Возможно, авиакомпании пострадают — слишком много коротконитных перестанут летать, боясь погибнуть в крушении. А может быть, нити подстегнут больше людей к путешествиям, к изучению мира, пока у них есть время.

— Извини, нет, все в порядке.

Но Эми еще думала о самолетах.

— Помнишь, я хотела встречаться с пилотом?

— Конечно, — засмеялась Нина. — У тебя было вроде два свидания с парнем из «Дельты»?

— Потому что я надеялась, что третье свидание может быть в Париже, — с тоской сказала Эми.

— Ты ведь позвонили не для того, чтобы поговорить об этом.

— Я пытаюсь выбрать книгу для детей на летние каникулы, — объяснила Эми. — Что-нибудь историческое, но в то же время правдоподобное.

— Хм, а что мы читали в пятом классе? Что-то о Салемском суде над ведьмами? Честно говоря, сейчас самое время поговорить о том, как люди реагируют на то, чего не могут понять.

— Наверное, я просто немного опасаюсь слишком сильно забивать им головы всякой ерундой, — вздохнула Эми. — Я знаю, что они понимают гораздо больше, чем мы готовы осознать, но они все же дети.

— Я понимаю, — сказала Нина, и сестры замолчали.

— Ты ведь скажешь мне, если передумаешь? — робко спросила Нина.