Вампиры. Сборник - Владислав Реймонт

К счастью, мисс Долли подсела к ним и стала с необыкновенным возмущением говорить о пьесе Дюма, которую она видела несколько дней тому назад с Сарой Бернар в главной роли.

Мисс Долли была страстной ненавистницей мужчин, даже председательствовала в клубе «Независимые женщины», возвещала грядущий матриархат и пламенно боролась за женское равноправие. Теперь она яростно набросилась на модный дюмасовский лозунг: «tue la».

— Преступная и позорная глупость — подобная теория! Убей ее? А за что? И кто имеет право решать судьбу женщины, кроме нее самой? Кто? И в чем же ее вина? Что не хочет быть его собственностью, что вырывается из-под деспотизма, что требует себе прав и свободы, что хочет жить своей собственной, независимой жизнью? И за это — убей, закуй в кандалы, брось на самое дно страданий и позора, растопчи ее душу и сердце, лиши ее человеческого подобия, — пусть неустанно дрожит под взглядами своего повелителя, пусть стоит на коленях и угадывает его мысли, пусть будет его эхом, тенью, рожает детей и остается униженной, покорной и безгласной рабой! Так должно быть, потому что так хочет господин, потому что господин устанавливает законы, господин имеет силу, власть и деньги! А если она в чем-нибудь не подчинится, убей ее! Так происходит в жизни, а тут вдруг появляется плюгавый француз и осмеливается провозглашать со сцены эту возмутительную теорию, а мы слушаем и серьезно рассуждаем об этой глупой и злой фразе! Ах, сестры-женщины, жертвы мужского насилия!

— Святые души, прикованные к скотам! Продолжение нам известно из твоих речей и воззваний! — отозвался насмешливым тоном мистер Бертелет.

Мисс Долли всю передернуло, но она промолчала.

— Декламируй, декламируй, Долли! Ты будешь главной проповедницей в этой будущей феминистской церкви, ты имеешь все данные: зычный голос, крепкую веру, презрение к истине, ненависть к чужим убеждениям и большой запас необыкновенно патетических и достаточно бессодержательных фраз. Ведь все публичные ораторы только этим и сильны.

— Невежа и тиран! — прошипела сквозь сжатые зубы мисс Долли, поражая его высокомерным и презрительным взглядом.

— Ловкая теория, — безжалостно издевался старик, сдавая карты, — взять все права, да еще в придачу деньги, а нам милостиво оставить все обязанности и тяготы!

Мисс Долли не произнесла в ответ ни слова и только, когда он опять занялся игрой, понизив голос и опасливо поглядывая в его сторону, продолжала:

— Жизнь женщины — это вечное рабство, это жизнь ангелов, прикованных к скотам, это беспрерывная голгофа.

Мисс Эллен, которая в это время осторожно приближалась к ним, произнесла своим тихим и мягким, как елей, голосом:

«Благодарная жена заботится о муже своем, и радует его, и утучняет кости его».

— Жалкая болтовня верблюжьих пастухов! Повторяешь, как фонограф.

Мисс Долли разозлилась, потому что сестра ее очень часто, иногда совершенно некстати, подымала руку и вдохновенно произносила первую попавшуюся цитату.

— Хотя это очень удачно обрисовывает отношение мужчин к женщинам, — прибавила она. — Радует его и утучняет кости его! Да, вы только этого ищете в браке, только этого!

Но Зенон не дал вывести себя из равновесия и не выступал в защиту мужчин — все ее теории были ему хорошо известны и скучны. Он только из вежливости холодно ответил:

— Может, не все ищут только этого.

— Вас я не имела в виду, нет, я слишком хорошо знаю ваш возвышенный образ мыслей и так высоко ценю вас, что совсем не имею опасений относительно будущего моей дорогой Бэти, я совершенно уверена в ее счастье.

Бэти только улыбнулась в ответ на такую неожиданную заботу о ее счастье — слишком уж хорошо она ее знала; а мисс Эллен уже подымала руку и открывала рот, чтобы произнести соответствующий текст из священного писания, но Долли удержала ее решительным жестом и обратилась к Зенону, пытаясь атаковать его с другой стороны, чтобы втянуть в спор:

— Как вам понравилась Одетта?

— Я незнаком с этой пьесой, я не хожу в театр.

— Как, вы не посещаете театра?

— Да, вот уже пять лет, как я не был в театре.

— Значит, вы ходите только на концерты и оперы?

— Так как я сам немного занимаюсь музыкой, то не бываю и в опере и вообще принципиально не хожу ни на какие зрелища.

— Даже принципиально? У вас, должно быть, есть для этого какие-нибудь особые основания?

— Очень простые и самые обыкновенные, — улыбнулся Зенон.

«Сотрется грех вместе с грешником», — торжественно произнесла мисс Эллен.

Зенон вспыхнул. Это с ним случалось очень редко, но тем сильнее его охватывало волнение.

— Попросту мне опротивела эта низкая ложь, называемая театром, и я возненавидел глупость, притворство и торгашество, имитирующие искусство. Довольно с меня этих ужимок, довольно этих жестов в пустоту, этих шутовских подделок под жизнь, обезьяньих подражаний, поз, долженствующих изображать человека, и всего этого обезумевшего от гордости зверинца авторов, актеров и рукоплещущей, опьяневшей от глупости черни.

— Чего же ты хочешь? — оживленно спросил Джо, переставая играть.

— Истинного и правдивого культа красоты.

— А Шекспир, а греки, а еще столько, столько других — это все не истинное искусство?

— Все эти знаменитые и так почетно повторяемые имена — давно уже только пустые звуки, настоящее их содержание умерло давным-давно, имена эти говорят нам столько же, сколько названия планет и солнц, таких же чуждых, далеких и не известных нам. Истертые монеты, совершающие свой круговорот по инерции, истины, произносимые на непонятном языке, трупы, которые мы несем на себе добровольно, отягчающие наши души, как олово, трупы, под тяжестью которых мы медленно погибаем, не смея даже подумать, что можно их сбросить с себя в яму музея.

— Да, я тебя понимаю, — мрачно заметил Джо, — я прозрел и вижу, что все господствующее в наше время и правящее нами лживо и мертвенно; и театр не может быть лучше всего остального.

— Он даже нечто худшее, потому что стремится быть храмом искусства, а в действительности является рассадником нравственного одичания, фабрикой фальшивых ценностей, школой зла и глупости. От жрецов театр перешел в руки наемников и авантюристок, стал потребностью не духа, а животных инстинктов и обращается только к органам зрения и осязания всех духовных лакеев, думает за них, забавляет, льстит и остается для них ежедневным лекарством от скуки и интеллектуального бессилия.

— Острые плуги должны пройти по засоренным полям жизни.

— И динамитом не сдвинуть с места косность и тяготение к наименьшему сопротивлению. Я перестал уже верить во внешние реформы.