Как убить золотого соловья - Войтек Стеклач

– Такое милое, нежное создание, – сказала пани Махачкова.

– Как же, – буркнул Маэстро. Безусловно, в его подсознании все еще отдавалась пощечина.

– За верных подружек! – Я поднял рюмку и заставил Пилата поддержать мой тост.

Пани Махачкова, обиженная нашим невниманием, ушла к себе в уголок.

– Так что ты тут болтал? – подзадорил я Милоня. – Не веришь, что это Колда?

– А почему это должен быть он? – хохотнул Пилат.

– А почему бы и нет?

– Дурак ты.

– Это я уже слышал.

– Колда! Нет, надо же такое придумать!

Пилат явно что-то знал, и у меня было ощущение, что я вот-вот сумею его расколоть.

– Во всяком случае, не я, здесь ты можешь не сомневаться.

– А я ничего такого и не говорю… Между тобой и Богоушем в этом деле в общем-то разницы нет.

– Как это нет? – подстрекал я. – Тебе ведь ребята наверняка уже рассказали, чем все кончилось с Богоушем.

– Да ни черта они не знают.

– Не заливай!

– Я? – обиделся Пилат. – Слушай, Честик, хочешь знать, как они обстряпали это дело с Зузаной?

– Кто?

– Они, – сказал Маэстро, – я их, гадов, хорошо изучил. Ты что, не веришь?

Да нет. Я верил. У Милоня была своеобразно проявляющаяся мания преследования. Он окружен анонимной армией жаждущих его крови врагов. Это они виноваты в том, что он выпустил никуда не годный диск, не выиграл «Золотую лиру», ну и так далее. Вот и тут – кто, как не они! Это я понял. И еще я понял, что Маэстро вдрызг пьян.

16

– А ты не перебрал?

После того как Пилат обнаружил свою несостоятельность, я решил ехать домой. Но тут наконец вернулся Томаш.

– Ну, пока, – распрощался Милонь и напутствовал меня: – Не будь дураком.

– Не буду, – пообещал я. Пилат ушел, и я спросил Тома:

– А не пора ли и нам?

– Может, допьем? – неуверенно предложил Том.

– Да ведь тебе плохо!

– Глупости.

Он геройски сделал глоток, но остался бледным, лишь на щеках выступили красные пятна.

Много же он пил, редактор из «Подружки»…

Мы решили не допивать и расплатились. Пани Махачкова заперла за нами дверь. Очевидно, собиралась читать до утра.

– Ну, бывай… – Я старался усилием мысли заставить Тома забыть наш уговор.

– То есть как это? Ты едешь со мной. Телепатия подвела.

– А не поздновато? – осторожно спросил я. – Мне надо выспаться, да и тебе тоже.

– Да ты, оказывается, сибарит, – стал подзуживать меня Томаш.

– Я серьезно…

– Знаешь, мне и впрямь плохо, – сменил он тактику, – да и надо с тобой поговорить.

Он остановил такси, потрепанную «шкоду», и я сдался. Мы поехали к нему. К счастью, он жил на Смихове, и добраться оттуда ко мне на Петршины было не слишком сложно. Я собирался сократить свой визит до минимума.

– Приехали.

Этот таксист тоже пытался завязать разговор (Том занял место рядом с ним, а я одиноко восседал сзади), для начала хотя бы о погоде, и тоже не преуспел.

Я хотел расплатиться, но Том меня остановил:

– Ты что, я же тебя пригласил.

Тем лучше. И впрямь, где мне взять на ежедневное катание по Праге в такси.

– Да, ты же еще ни разу у меня не был, – сообразил Томаш, когда открыл дверь своего полуподвального жилища.

– Кофе хочешь?

В квартиру вел длинный, тесный коридор, в самом начале которого посетителей встречали доспехи. Причем любопытные вроде меня, подняв забрало, обнаруживали внутри череп с искусственными глазами.

– Пожалуй, – согласился я.

Этот полуподвал, очевидно, был когда-то частью большой котельной. Из-под штукатурки на потолке и обоев на стенах коридора проступал причудливый узор отопительных труб.

– Ну, как тебе? – Томаш, почти отрезвевший, дал мне насладиться открывающимся из скромно обставленной кухни видом комнаты.

– Потрясающе, – сказал я.

Его жилье напоминало резиденцию восточного вельможи. По стенам огромной, неправильной формы комнаты висели ковры, на антресолях под потолком была замаскирована стереосистема, и весь этот интерьер разнообразили беспорядочно разбросанные подушечки и пуфы. Томаш Гертнер явно предполагал принимать здесь множество гостей.

– Ты тут устраивайся, а я сделаю кофе.

Пока Том возился на кухне, я разглядывал комнату, удобно расположившись в единственном кресле – старинном, вольтеровском, которое стояло возле импровизированного письменного стола. Упомянутый стол составляла лишь полированная доска на грубых козлах.

– Тебе покрепче?

На столе лежала кипа нот, а сверху – черная папка с тесемками.

– Что? – рассеянно спросил я.

– Кофе!

Я, собственно, вовсе не хотел кофе. А задумался я о том, водил меня Пилат за нос или нет. Неужели что-то знает?

– Я вообще не буду кофе.

– Тогда я сделаю только для себя, – отозвался Томаш из кухни. – А в ящике справа от тебя рюмки и выпивка.

В ящике, который, вероятно, поддерживал козлы, и впрямь были спереди рюмки, а сзади – бутылки с пестрыми этикетками. Я вытащил початый грузинский коньяк и налил две рюмки. По правде говоря, мне не хотелось ни кофе, ни коньяка. Интересно, который час? Я посмотрел. Уже начинался вторник. Из любопытства я раскрыл ту черную папку с тесемками. «Звезда летит в небо. Мюзикл в пяти действиях. Автор текста Том Гертнер». А вверху на титульном листе – надпись от руки: «Малая сцена – Жижков».

Жижковская Малая сцена – это театрик для любительских трупп. Неужели какая-то из них решилась ставить мюзикл? Впрочем, почему бы и нет, если авторами его были Анди с Томом. За что я ценил Гертнера, так это за трезвую оценку собственных возможностей. Это он основал тогда в гимназии наш ансамбль, но вскоре предусмотрительно передал руководство Добешу. Однако дебютировали мы песней, которую сочинил Том. Музыка, конечно, была всего лишь подделкой под то, что тогда играли по радио, этакий заурядный рок-н-ролл, зато текст, который пела Зузанка, бесспорно принадлежал Гертнеру, так же как и неумелое соло на гитаре. Саксофон Добеша и мое поэтическое дарование одержали победу уже потом. И должен сказать, Том вел себя в этой ситуации по-спортивному. «Мы – одна команда», – комментировал он наступившие изменения. Так же безупречно он, впрочем, держался и позднее, когда мы все вновь встретились в Праге. Недоучившись, как и я, он бросил якорь в культурном отделе «Подружки» и в музыкальную жизнь уже вмешивался лишь как теоретик.

– Так вы хотите ставить свой мюзикл на Малой сцене в Жижкове?

Томаш, вошедший с большой красивой чашкой ароматного кофе, рассеянно поглядел на черную папку с тесемками.

– Что? А-а, ну да. Это идея Анди: попробовать сперва там. Пара спектаклей на Жижкове, а потом можно еще кое-что отшлифовать и отдать в Карлин.

– Черт возьми! Высоко же вы метите! Томаш пожал плечами.

– Я где-то читал, что даже хороший писатель способен создать только одну настоящую книгу. Все остальное, что он пишет и издает, – лишь подготовка и немногого стоит.

– Вот как? – с сомнением отозвался я. – Может, и верно, но не для всех.

– Разумеется, – терпеливо пояснил Томаш, – но не станешь же ты спорить с тем, что есть люди, которые вынашивают великий замысел. Один-единственный. Главный в своей жизни.

– Да, – сказал я, – бывает. – Спорить с этим я и впрямь не мог, уже потому, что сам себя к таким личностям не относил.

– У меня тоже есть такой замысел. – Гертнер улыбнулся. – Ты даже не представляешь, Честик…

– Почему же, – вставил я, – представляю!

– Да нет, я хотел сказать, что ты и представить себе не можешь, о чем этот замысел.

Томаш сидел передо мной на полу скрестив ноги и помешивал ложечкой кофе.

– Ну-ну, так о чем же?

– О нас, – ответил Томаш, звякнув ложечкой о блюдце, – хотя в нашей теперешней ситуации это звучит диковато.

– О нас? – переспросил я озадаченно.

– О нашей старой компании из Врбова. О том, как мы начинали в гимназии.

– Гм, – сказал я, – а звезда, которая летит в небо… Это что, Зузана?

– Ну, это только такое шутливое название, – оправдывался Томаш, – но вообще-то да.

– Сделать сейчас мюзикл о Зузане – это будет бомба…

Томаш смотрел отсутствующим взглядом мимо меня, куда-то на оклеенный обоями потолок.

– Ты, наверное, считаешь, что я слишком занесся, но я и вправду уверен, что смогу пробиться в карлинскии театр.

– Что ж, – осторожно сказал я, – в конце концов, если это о Зузане, то очень может быть…

– Глупости, – усмехнулся Том. – Зузану я в этой вещи видел в первую очередь исполнительницей главной роли. Я давал ей читать, и ей понравилось. Она сама вызвалась договориться о постановке в Карлине.

– Неужели? – Я был в замешательстве.

Этого я от Зузанки не ожидал. Благотворительность в деловой области совершенно не была ей свойственна. Мне она порой возвращала кое-какие тексты – правда, не сама, а через Добеша, – и я знал: из-за того, что они кажутся ей слабыми. И чаще всего мне приходилось самокритично признать, переборов злость, что так оно и есть.