Родные гнездовья - Лев Николаевич Смоленцев

втягивался в Печорскую губу, было голое, первозданное, безмолвное побережье Ледовитого океана, устланное водорослями, поросшее мхом. В устье Печоры над пепельной пушицей раскинули зонтики карликовые березки, проглядывали головки цветущих трав, пока еще робких. Пароходик «Печора» верста за верстой двигался к югу строго по меридиану из Заполярья в Приполярье. Еще за две сотни верст до Полярного круга по берегам реки стеной встал кустарник, замаячили одинокие ели. Выше Белой Щельи ели грудились в стайки, лесом щетинились на горизонте. В поселке Климовка, на линии Полярного круга, шел в трубку ячмень, буйствовали в цветении травы, гудели над коврами клевера шмели... В полсотне верст южнее Климовки на берега Мати-Печоры уже сбежались хороводы настоящих русских берез, в отбеленных морозами сарафанах, в ярко-зеленых шалях». Андрей мысленно перенесся в Печорский край, где травы скрывали его с головой, когда, ошеломленный увиденным, сбегал он на остановках с парохода на берег. Он не замечал петербургской темноты: над ним светило незакатное солнце, синело бездонное небо, плыли в хороводе девушки с милым лицом Веры Рогачевой...

* * *

Академику Чернышеву, соблюдая приличия, Андрей послал письмо с просьбой принять его в удобное для Федосия Николаевича время, не забыв упомянуть о гостинце с Тимана. Чернышев ответил, что готов принять, и указал место и время встречи.

Журавский не бывал в Геологическом комитете России и искал корпуса, указанные на стандартном бланке ответа.

«Все верно, — думал он, — в таком богатом ископаемыми рудами и топливом государстве Геологический комитет должен занимать отдельные от Горного департамента здания, где должны быть расположены кабинеты, музей, лаборатория, библиотека».

Он долго ходил в недоумении по улицам Васильевского острова, натыкаясь на частные дома. Наконец, обратив внимание на цифры, подчеркнутые, видимо, рукой академика, он дернул несколько раз за ручку звонка над дверью указанной квартиры. Как потом выяснилось, Геологический комитет богатейшей России ютился в четырех частных квартирах.

Дверь открылась, и Чернышев, сердито взглянув на Андрея, проговорил:

— Чего попусту звонить, входите.

Журавский представился, все еще толком не поняв, где он, однако профессора узнал сразу.

— А, студент с Тимана! — подобрел Чернышев. — Жду‑с, уважаемый, жду‑с. Проходите, садитесь вот сюда. — Он убрал со стула какие-то карты и пододвинул его Журавскому.

— Спасибо, Федосий Николаевич, — поблагодарил Журавский, оглядывая кабинет, до того увешанный и уставленный полками и ящиками, что к стулу пришлось пробираться боком.

— Так что за камешки привезли вы мне с Тимана? — дав ему оглядеться и прийти в себя, спросил Андрея академик.

— Я собрал коллекцию геологических образцов, но, полагая, что для вас она не будет представлять интереса, сдал ее на кафедру университета.

— Тогда о какой посылке вы вели речь в послании? — удивился академик.

— Вот об этой, — подал Андрей шкурки, зашитые в тряпку.

— Что тут? — недоуменно взвешивал сверток в руке Чернышев.

— Шкурки выдры на воротник и шапку.

— Шкурки?!

— Да. Гостинец от деда Фатея из Левкинской. Там вас очень хорошо помнят.

— Помнят, помнят, — ворчливо перебил его академик, — а что им помнить-то. Мне и поговорить с ними как следует некогда было.

— Амос помнит, как вы с медведем разговаривали, — сказал Журавский, неожиданно подстраиваясь в тон Чернышеву.

— Вот, вот, это им, кержакам, запомнилось. А зачем ему было убивать медведя — сам бы с тропы ушел. Медведь был травяной, добродушный. Живут в лесу, молятся колесу, а того не знают. А за гостинец спасибо. Но как же я рассчитаюсь с дедом Фатеем? Вы об этом подумали, взяв их?

— Дед Фатей отказался от денег и сказал, что это подарок. А на колесо, Федосий Николаевич, они не молятся — у них нет колес.

— Подарок, подарок, а за что мне такой подарок, — ворчал академик. — А колес и вправду у них нет! — вдруг рассмеялся он. — Подметил, однако.

— Я вновь летом поеду на Печору, буду рад свезти от вас ответный подарок, — сказал Андрей.

— А вы-то что разъездились туда? Гнус, слякоть да темнота беспросветная их вам нравятся? — опять перешел на ворчливый тон Чернышев.

Только теперь Журавский понял, почему Федосия Николаевича давно все звали стариком, хотя ему и сейчас еще не было пятидесяти лет, — определенно за его привычку ворчать по любому поводу да за преждевременную густую седину. Невольно Андрей улыбнулся, представив встречу академика с медведем: вот, наверное, наворчался вдоволь.

— Знать, мало вас грызли комары, коль улыбаетесь. Для чего на Тиман-то забрались, иль Кавказ хуже?

— Не был, Федосий Николаевич, я на Кавказе, а на Тиман забрался после ваших лекций о нем, переписав все ваши дневники в свои тетради.

Андрей рассказал академику, как собирал он геологические образцы, а потом сверял все по его дневнику.

— Что там мои дневники, когда есть учебники по геологии. Их и надо читать, а образцы сверять с цветными вкладками. Одно похвально: геологией занимаетесь не на Кавказе, а в диком краю.

— Печорский край, господин профессор, интересен не только одной геологией, и я всерьез решил заняться его проблемами.

— Какими, если не секрет?

— Биологической географией, историей и языком аборигенов.

— Это еще зачем?

— Я полагаю, что без знания прошлого нельзя познать настоящее.

— Да кто ж полагает иначе? Но коль взялись вы за геологию, то и занимайтесь ею, а не пытайтесь объять необъятное. Язык, этнография, культура исчезающих малых народностей, — передразнивал кого-то академик, — шумок, мода, фарс. Не плакать о них надо, а поскорее приобщить к нашей экономике и культуре. Льва Толстого, голубчик, на все их языки не переложишь — переводить некому, да и не по карману. Так-то вот‑с...

— Позвольте, господин профессор, возразить...

— Знаю, что скажете, но не думайте, я не Шовин из армии Наполеона, шовинизм мне отвратен. Но это разговор для времяпрепровождения... — Чернышев встал. Поднялся и Журавский, берясь за фуражку. — Так‑с, что вы узнали о богатствах Печорского края, решив осчастливить его своим пристальным вниманием? — вдруг миролюбиво спросил Чернышев Андрея, вновь опускаясь в кресло.

— Пока то, что написано о них вами, господин профессор.

— Поди-ко ж, ершист. Ну, если