Нас не поставить на колени. Свидетельства узника чилийской хунты - Родриго Рохас

«улицы» сидят по шесть человек в камере». Конечно, им было трудно поверить, ведь у них в таких же камерах, как наши, сидело зачастую по одному человеку.

Услуги нашего «парня» не ограничивались теми, что я перечислил. На его «улице» отбывали срок несколько «холодных» сапожников. Гонсалес относил им в починку нашу изношенную обувь, и не было случая, чтобы эти преступники брали с нас деньги за ремонт. Среди них, вероятно, были не только совершившие случайное убийство в пьяной драке, но и закоренелые убийцы, насильники и воры, однако каждый из них, несомненно, был в тысячу раз человечнее, чем звери в военной форме, что пытали нас на велодроме Национального стадиона.

Пища в Пени была малосъедобна и отчаянно однообразна: свекла, сваренная на бульоне из конских или говяжьих костей, свекла с мизерными кусочками курятины или баранины, свекла с капустой, свекла с фасолью, свекла с рисом, и так день за днем. Протестовать было бесполезно. Узурпаторы власти не увеличили скудный бюджет тюрьмы, хотя ее «население» росло постоянно.

Начальник тюрьмы добился получения порошкового молока и яиц через Международный Красный Крест и Чилийский комитет церквей за мир. Вместе с тем, что присылали нам родственники, это заметно улучшило нашу пищу, позволив в некоторые дни обходиться без свеклы.

По понедельникам и по вторникам, а иногда и средам никто на нашей «улице» не ел тюремную баланду, поскольку в понедельник мы получали передачи от родных. Но с четверга по воскресенье приходилось вновь кормиться тюремными харчами.

«Психологическая война»

В первые дни пребывания в «Пенитенсиарии» тюремные власти разрешили сотрудникам службы социального обеспечения посетить нас. От них мы получили известия о своих семьях. Но вскоре все это было запрещено военными властями. Назначенная так называемым «национальным секретариатом по делам задержанных» группа армейских офицеров объявила, что, поскольку мы «военнопленные», на нас не распространяются привилегии, установленные для уголовных заключенных, и что все наши дела должны решаться в военных инстанциях, так как тюремная администрация приняла нас не как обычных заключенных, а только «под охрану».

Под давлением министерства обороны и в особенности военного судьи Сантьяго в тюрьму были введены военные патрули. Предлог — усилить охрану тюрьмы и исключить возможность побега. В действительности же начинался новый этап «психологической войны» против «военнопленных». По ночам с галереи, огибавшей овальную часть тюрьмы, солдаты стреляли из пулеметов по «улицам» и галереям, на которых были расположены наши камеры.

«Пенитенсиария» была раньше тюрьмой спокойной. Уголовные преступники либо работали на тюремных предприятиях (типография, мебельная мастерская, пекарня), либо в камерах — сапожничали, делали гитары, настольные лампы, бусы, кольца, пояса, щетки и т. п. Ночью обычно бывало тихо. Пулеметный огонь, который открывали солдаты по ночам, чтобы устрашить «военнопленных», волновал в основном уголовных преступников. И они не обрели спокойствия до тех пор, пока военные не покинули тюрьму.

Однажды нас посетил Арансибия (генеральный директор тюрем), отставной полковник корпуса карабинеров, заменивший на этом посту убитого коммуниста Литре Кирогу. Он вошел на 2-ю «улицу» подпрыгивая, как входит на ринг боксер-любитель. Спросил, нет ли у нас жалоб на тюремную администрацию. Мы ответили отрицательно, но заявили, что имеем претензии к военному персоналу и к военному суду, которые содержат нас в изоляции и не разбирают наших дел. Арансибия заявил, что мы должны ждать и быть счастливы тем, что «военные избавили нас от опасности быть убитыми коммунистами». Единственное, чего мы добились от этого идиота, было разрешение иметь керосинки и кастрюли для приготовления пищи.

В конце ноября прибыла новая партия «военнопленных». Это были те, кого после окончательной эвакуации Национального стадиона перевели на некоторое время на Стадион Чили. Для них отвели дополнительно 8-ю «улицу» и 6-ю галерею. Обитателям «улиц» запрещалось общаться между собой; решетчатые двери на входах в «улицы» и галереи были обиты листами оцинкованного железа.

В те же дни начали вызывать первых «военнопленных» на допрос в прокуратуры корпуса карабинеров, армии и ВВС. В процессе допросов многим разрешили свидания с близкими и адвокатами.

Небольшая часть «военнопленных» осталась в распоряжении прокуратуры ВВС. Дела же подавляющего большинства подлежали разбору во втором военном трибунале Сантьяго, которому, поскольку нас было много, подчинили дополнительно 16 прокуратур.

Так как некоторым «пленным» были разрешены свидания, администрация тюрьмы оказалась в затруднении: их нельзя было содержать вместе с теми, кто подлежал изоляции. Поэтому последним были отведены 2, 8 и 10-я «улицы».

Случалось, что после допроса в прокуратуре некоторых отпускали на свободу. Об этом узнавала вся тюрьма, и остающиеся добрыми напутствиями и песнями провожали освобожденных.

Политическая работа

Несмотря на рутину и однообразие, тюремная жизнь была наполнена — да иначе и быть не могло — политической деятельностью. Мы учились, спорили, обменивались информацией, обсуждали прочитанное в газетах и жили заботой не столько о своем освобождении, сколько о судьбе товарищей, которые в подполье организовывали народ на борьбу против фашизма. Поскольку политическая литература была строжайше запрещена, мы учились, так сказать, на память. Мораль и революционный настрой «военнопленных» всегда были на очень высоком уровне. Если же кто-нибудь становился тихим, молчаливым, пытался уйти в себя со своими мыслями и воспоминаниями о близких, все остальные старались всячески ободрить его.

Оставшиеся после всего этого часы мы заполняли стиркой, приготовлением пищи, игрой в шахматы и шашки.

Самым тягостным было время после того, как запирали камеры. В них было жарко и тесно. Тем, кто хотел читать по ночам, приходилось держать запас свечей, так как электричество отключали.

Хотя все мы прибыли с Национального стадиона, многие познакомились только здесь. Нам было известно, что на каждой «улице» имелся по меньшей мере один агент военной разведки — СИМ. Кто он? Надо было все время быть настороже, чтобы не вызвать подозрений неопознанного доносчика.

Во всей этой сложной обстановке поистине поразительными были единство, братство и солидарность между коммунистами и социалистами, между членами всех партий Народного единства и членами МИР, между всеми нами и беспартийными, между всеми борцами за народное дело, попавшими в лапы фашистов и ожидавшими суда.

В военной прокуратуре

Дни шли…

5 декабря я предстал перед прокурором и судебным секретарем, заседавшими в одном из тюремных помещений.

Прокурор был штатским юристом из Главного управления корпуса карабинеров, а точнее, из аудиторской службы, приписанной ко второму военному суду города Сантьяго. Секретарем был молоденький армейский юрист. В первый момент я не осознал, какое значение может иметь для меня то обстоятельство, что моим делом будет заниматься