Уфимская литературная критика. Выпуск 4 - Эдуард Байков

В заключении отметим: конечно, нельзя запретить людям обманывать себя и других, но наша потребность была сказать им об этом

Игорь Савельев

«Дневник премии им. Белкина за 2004 год»

В Овальном зале Библиотеки иностранной литературы было названо имя лауреата премии Ивана Петровича Белкина, уже в четвертый раз вручаемой за лучшую повесть года.

На этот раз победителем стал Владислав Отрошенко, получивший премию за «Дело об инженерском городе» («Знамя», 2004, № 12) – стилистически изысканную фантасмагорию, созданную по любимым автором «новочеркасским», донским мотивам.

С Отрошенко конкурировали четверо финалистов: Марина Палей, «Хутор»; Игорь Савельев, «Бледный город»; Олег Хафизов, "Полет «Россия»; ФИГЛЬ-МИГЛЬ, «Кража молитвенного коврика».

В жюри этого года вошли Андрей Битов (председатель), Николай Александров, Марина Вишневецкая, Тимур Кибиров, Ольга Трунова.

Специальный диплом «Станционный смотритель» был вручен Инне Булкиной, многолетнему сетевому обозревателю толстых журналов. Диплома «Гробовщик» – за отрицательную рецензию на одну из вошедших в шорт-лист повестей – в этом году решили не вручать никому.

Начнём всё-таки с официальщины – со стандартных фактов, открывающих любую статью о литературной премии имени Ивана Петровича Белкина. Учреждена в 2001 году совместно журналом «Знамя» и издательством «Эксмо». Понимать это надо, видимо, так: у «Эксмо» репутация модного, но всё-таки… слишком «народного» издательства (детективы, бестселлеры, мягкообложечное чтиво для метро и электричек), – его, стало быть, деньги. Зато «Знамя» компенсирует всю «элитарность» сполна. Словом, в итоге этот союз коня и трепетной лани вот уже несколько лет вручает премию за лучшую повесть года. Устроители любят подчёркивать, что это единственная премия в мире, названная именем литературного персонажа. Повестей «покойного Белкина», как известно, пять, и это число особо любо организаторам: шорт-лист представляет собой пятёрку повестей, пять же членов жюри; победитель получает пять тысяч долларов, остальные финалисты – по пять сотен…

С шорт-листом за 2004 год повезло больше всего «Новому миру» – три из пяти позиций, ещё по одному тексту – от журналов «Звезда» и… чуть «Ленинград» не написал, – «Знамя».

Попадание моей дебютной повести «Бледный город» («Новый мир», 2004, № 12) в пятёрку, может, и было удивительно – особенно для некоторых беспокойных товарищей с малой родины, однако Андрей Немзер (легендарный) – в газете «Время новостей», Москва, 18 февраля 2005 г. – наоборот указал на то, что «появление Савельева как раз логично – он и по возрастной квоте проходит, и по губернской», другими словами – всегда должен быть кто-то и из провинции, и молодой, и если это совмещается в одном лице, то так даже удобнее.

Железная логика Немзера со товарищи убеждала и в том, что получить саму премию мне не светит, чему я охотно поверил. И если в декабре я трясся в плацкарте хотя бы с серьёзными намерениями премию «Дебют» получить, то теперь ни на что особо не рассчитывал и ехал в Москву просто на новое литературное приключение.

Два слова о Москве

Кроме самого торжественного вечера, в моих планах были ещё несколько мероприятий, так или иначе связанных с литературой. Это посещение редакции «Нового мира» (где меня, наконец, представили главному редактору – А. В. Василевскому) и встреча с Женей Алёхиным, финалистом премии «Дебют», с которым мы подружились зимой. Подробно о нём я писал в «Дневнике «Дебюта», также читайте новую подборку его рассказов в журнале «Октябрь» (2005, № 5).

После «Дебюта» Алёхин «расправил крылья», перебрался из Кемерово в Москву, где живёт нелегально (и даже паспорт потерял) в гражданском браке с молодой поэтессой Аней Логвиновой. Врачи запретили Жене пить, но ради приезда друга он не мог не «развязать», словом, те ещё из этого вышли приключения, писать о которых не хочется.

Из других московских впечатлений – я долго тусовался во дворе жилой высотки на Котельнической набережной. Сталинский ампир потрясает всё-таки. В связи с этим явлением архитектуры подумались две вещи. Первое: все эти здания Москвы красивы, но чумазые какие-то, копоть улиц в каждое «архитектурное излишество» въелась. Второе: сейчас-то «сталинский сладостный стиль» холят и лелеют, облагораживают пластиковыми окнами et cetera, а ведь было время (какой-нибудь девяностый год), когда всё это было не очень престижно, не очень любимо, вот бы в те времена посмотреть?..

Ещё деталька – многоподъездный двор высотки на Котельнической абсолютно, по-музейному безлюден. Живущие в этих интерьерах «бывшие» и их вдовы в параличе уже лежат?

«Нобелевская» речь

Опыт написания речей у нас имелся ещё с «Дебюта», однако тут всё было куда серьёзнее как минимум по двум причинам. Первая: читать речи должны были все финалисты, независимо от того, кому премия будет присуждена. Вторая: все пять речей будут напечатаны журналом «Знамя».

Написать текст надо было загодя, ещё в Уфе – подчиняясь жёстким журнальным графикам, а потому было время подумать: какие же из своих «умных мыслей» стоит увековечить? Полистав подшивку «Знамени», уяснил, что принято блистать эрудицией и упражняться в остроумии насчёт пушкинского Белкина. Хоть я и филолог, а в энциклопедии лезть не стал, наоборот – «постебался» над мучителями многострадального Белкина и сделал речь подчёркнуто простой. И попал – не в бровь, а в глаз!

В Овальном зале Библиотеки иностранной литературы собрался самый бомонд. Наряды, чмоки-чмоки, выкрики вроде «В последний раз в Париже виделись!» и тому подобное. Финалисты поочерёдно выходят к микрофону. После выступления каждому из них (из нас) вручают умопомрачительный букет, который, конечно, пришлось оставить в Москве, и застеклённый диплом размером с хороший гроб (полдня паковал его перед отъездом).

Речи финалистов – иные из них – походили больше на мини-диссертации по «повестям Белкина». Причём докторские. В речи Марины Палей добрая половина терминов оказалась сидящими в зале просто не понята.

На их фоне мой «стёб» был встречен с большим энтузиазмом, и на фуршете после я насчитал пятерых, которые подходили ко мне и соглашались с выступлением. (Плюс то, что я один читал без бумажки, у остальных они гремели в трясущихся руках, как железо на крыше). Отсюда мораль. Важно, не что говорится – важно, в каком контексте.

Наши речи читайте в журнале «Знамя» (2005, № 7).

Ля фуршет

Не секрет, что премий в русской литературе нынче много и церемонии их вручения выглядят одинаково. Типичны и фуршеты со шведским столом в соседнем зале. Все это знают, и знают направление, в котором нужно с энтузиазмом устремиться, едва закончится официальная часть.

Здесь даже толком не едят (скажем так: деликатесов диковинных много, но пуза не набьёшь). Здесь не напиваются: принято лёгкое вино. Здесь образуют броуновское движение с фужерами наперевес, где все ловят друг друга, заводят знакомства и обсуждают дела. (Среди тех, с кем я познакомился, оказался даже экс-министр культуры ранне-ельцинских времён).

Идёт активный обмен визитками, рыщут агенты издательств. Есть на фуршетах и особо опасная категория граждан, которые приходят даже не поесть (если бы). Они приходят в поисках свободных ушей.

На фуршете «Дебюта» я имел неосторожность переброситься парой вежливых фраз со старичком, который вцепился в меня мёртвой хваткой и делился пережитым минут тридцать. В этот раз делались уже две такие попытки, но я активно увиливал от «прилипал».

Битов

Председатель жюри этого года был личностью известной. Андрей Битов – из тех редких «классиков», ещё относимых к среднему возрасту.

И всё-таки я не сразу его узнал – хотя, вероятно, хрестоматийные его фото относятся к шестидесятым-семидесятым, в этом всё дело. Нынешний Битов выглядел не очень молодым и всё-таки не очень здоровым.

На фуршете я счёл нужным подойти к Андрею Георгиевичу. Он отнёсся ко мне с интересом и благожелательно очень.

– Сколько тебе лет, напомни?

– Двадцать один.

– Хорошо, что вовремя, – выдал Битов сакраментальную фразу, похлопав меня по плечу.

Ещё он сказал такое: в его жизни был такой период, что он долго ничего не читал вообще. Согласившись возглавить жюри, он вынужден был (не по разу) прочитать сразу три десятка повестей (лонг-лист), так что премия Белкина стала для него своего рода возвращением в литературу.

Лиснянская

Перед началом фуршета меня отозвала в сторону М. В. Сотникова из журнала «Знамя» – надо было уладить формальности, решить вопрос с оплатой билетов.

– Чем вы ехали? Самолётом? Поездом?

Едва я раскрыл рот, чтобы гордо признаться в плацкарте, рядом раздалось энергичное:

– «Стопом»! «Стопом»!

Пожилая дама. Трудно было заподозрить её в таком знании молодёжной жизни и терминов. Но оказалось, прочитала мою повесть. Отвесила комплименты. Мимоходом как-то представилась: