Похождения Стахия - Ирина Красногорская

Бедная Бенигна упала у камина без чувств.

Через длинную, гулкую анфиладу спешил встревоженный гофмейстер. Он покинул свой дом вскоре после Анны. Волонтер открыл перед ним дверь опочивальни. Лекарь и дамы привели в чувство бедняжку Бенигну и разошлись.

В комнате остались только ночные дежурные. Даже шепотом они не обсуждали случившегося. Возможно, и не думали о нем: хорошая немецкая прислуга не позволяет себе думать о господах, о герцогине непочтительно. Стахий думал: «Глупая девчонка: втемяшится же такое – “буду иператрицей”. Какой императрицей? Государь в силе, тетка Екатерина Алексеевна в полном соку, рожает младенцев одного за другим, царевич Алексей жив-здоров. Кто же из них освободит для нее трон? А если придет кому из иноземцев блажь в голову потесниться, то с Бестужевой тогда она никак не поквитается».

Да и подстроенное Бестужевой вечернее происшествие, по мнению Стахия, не стоило мщения будущей императрицы. На балу, как выяснилось из препирательства подруг, случился курьез. Великолепное платье Анны оказалось не единственным. Точно так же нарядились две камеристки Бестужевой. Не успела герцогиня осознать этого удара, как на нее обрушился новый: стулья в зале имели обивку из того же шелка.

«Детская поспешность, – думал Стахий о бегстве Анны с бала, – не так надлежало поступить. Следовало поблагодарить хозяев за приятный сюрприз, за столь необычное выражение верноподданических чувств, за то, что денег не пожалели, чтобы так угодить ей. Глупая девка, – переживал он, – еще гофмейстера прогонит. Не восстановить тогда ей хозяйства, придется к дядюшке за подаянием обращаться или отъезжать на московско-петербургские хлеба».

Анна гофмейстера на прогнала. Он вышел от нее только утром, чуть смущенный и очень довольный.

Анна весь день оставалась в опочивальне. Туда ей Бенигна носила и носила еду. Обе опять музицировали, теперь на лютнях, и пели «Колечко золотое».

Вечером Бенигна сожгла в камине злосчастное платье. Стахий решил, что она простила Анне долг. Уничтожение дорогой одежды он не одобрил. Платье надо было, по его мнению, послать гордячке Бестужевой в подарок, сопроводить дар ядовитой записочкой. Такой к примеру: «Весьма сожалею, что из-за приключившихся у меня колик пришлось покинуть ваш прекрасный бал. Дабы умалить нанесенную вам невольно обиду, посылаю в дар свое платье. Успела заметить: так полюбившейся вам материи не хватило на ваш наряд».

Но Анна сломила гордячку без подарка и записочки. Бестужева не перенесла нового падения отца, его явного предательства по отношению к ней и укатила в Петербург.

Гофмейстер, не таясь, каждое утро выходил от Анны. Днем работал как вол, создавал ей прочное положение в Курляндии. Сам стал собирать хлебные и денежные доходы с герцогских имений. Посылал даже русских драгун для устрашения тех, кто не желал добровольно платить.

Царь-батюшка все действия своего ставленника одобрил и сыновей его не обошел вниманием.

Глава VII

Вечерняя беседа с приятной дамой

Волонтер тыкал и тыкал тупорылой, толстой иглой в плотный неподдающийся шелк. Нажал посильней – игла сломалась. Такая потрава в чужом доме была совсем некстати: иголки стоили дорого. Обескураженный, он смотрел на короткий обломок с ушком и суровой ниткой, размышлял, может ли как-то сгодиться обломок в хозяйстве.

– Да брось ты его! – досадливо посоветовал подьячий. – Скоро этого добра у нас будет полно. Утрем нос англичанам – сами здесь, на Истинском заводе, иголки будем делать.

– Улита едет – когда-то будет, – перебила Марья Акимовна и со вздохом вынула из шкатулки новую все такую же толстую иглу. У нее было ушко под суровую нитку.

– Скоро это будет, совсем скоро, – загорячился подьячий. – И не только в Истье иголки станут выпускать, но и в Столпцах, и в Кельцах!

– И чего это господин Рюмин свои заводы в такую глухомань прячет? – удивилась Марья Акимовна.

– Так ведь руда там, топливо несчетное, – объяснил подьячий. – Да и указ царь издал не строить дымных производств близ городов. В лес их, в лес, на чистый воздух!

Быстро темнело. Уже трудно стало вдевать нитку в иголку. И строчка угадывалась скорее на ощупь, чем на глаз. Однако подьячий не останавливал работы, сокрушался лишь, что не успеют всего сделать. А как успеть, думал волонтер, за неполный день? По его расчетам, такой огромный мешок сшить двойным швом едва ли удалось бы и за неделю. Наконец хозяин поднялся с помоста, сказал, неучтиво потягиваясь:

– На сегодня все. Придется завтра спозаранку девок за шитье усадить. Хотелось все сшить своими руками – для надежности. А что поделаешь: осень на носу, вот-вот дожди пойдут. Надо спешить! – и обратился к жене: – Ты, душа моя, проследишь за ними, пока я в Приказе буду. А сейчас пусть все свернут и в кладовую спрячут. Нет, мы со Стахием лучше все сами сделаем.

Мария Акимовна прихрамывая – ногу отсидела – побрела к дому. Дети остались, начали собирать лоскутки, нитки, иголки, потихонечку шалили при этом и незаметно исчезли. Волонтер помог подьячему запереть амбар и попытался откланяться. Однако подьячий не отпустил, повел в дом «кофе кушать». Этого иноземного питья волонтер не любил, не приучился к нему на чужбине, но отказываться не стал, смекнул, что к кофе подадут хотя бы калач. У него в доме даже плесневелой корочки теперь не было, да и во рту за весь день, кроме ухваченной на чужом огороде репки, – ничего.

До кофе дело так и не дошло. Сначала подали бараний бок с гречневой кашей, за ним – карасей в сметане, ловленных в ставке на своем подворье. Был такой в Переяславле обычай рыбу на городских усадьбах разводить. За карасями последовали жареные грибы, тушеная свекла с какими-то приправами и еще разная снедь. Ее волонтер уже не воспринимал, поскольку все блюда они с подьячим сдабривали обильно всякими наливками. Особенно забористой оказалась наливка на калгане. Что касается любимого немцами кофе, то о нем поминали за столом, а вот подать вроде бы забыли.

Крепкое питье и еда, не уступавшая герцогской («Ох, подьячий, подьячий! – любит окорок поросячий»), не помешали волонтеру вести вполне светскую беседу с Марьей Акимовной. Она раскраснелась, похорошела несказанно и желала говорить исключительно о предметах возвышенных – о цветах. Кои в России повсеместно вошли в моду. Служили непременным украшением жилищ, богатых и бедных, их носили на одежде и в прическах. Влюбленные даже изобрели тайную цветочную символику, ставшую вскоре известной всем. Фиалка означала скромность, ландыш подразумевал нежность и бескорыстное выражение чувств, хризантема – глубокую печаль, роза символизировала поклонение и пламенную любовь, тюльпан – неизменное расположение. Чтобы мало-мальски выразить свои чувства, надо было иметь огромные цветники.